А потом прибыли семеновцы, и началась зачистка города.
С ходу с вокзальных перронов лейб-гвардейцы пошли в атаку через площадь на Казанский и через запасные колеи – на паровозное депо и Ярославский. К концу дня по великому множеству путей, мастерских, пакгаузов, павильонов и всему железнодорожному хозяйству лежали дружинники – убитые в бою и добитые штыками после.
Об этом и о других новостях поведал Митяю Виталька Келейников, мотавшийся по Москве в статусе посыльного.
– Студенты с Бронных ушли на Пресню, засели с тамошними с Прохоровской мануфактуры и сахарного завода, за прудами не достать. Арестантов прорва, Бутырка переполнена, в Манеж сгоняют. В Симоново тишина, рабочие сами за порядком следят, баррикад нет, полицейских нет. Давеча повязали верховодов из Почтово-телеграфного союза, на телефонной станции вместо барышень солдаты сидят.
– А Петьку видел?
– В Хамовниках, с дружинниками фабрики Гюбнера, всю слободу держат. Просил при случае поесть принести, у них с запасами плохо.
Еды в доме было изрядно, Михал Дмитрич как будто знал и велел прикупить крупы, твердой колбасы, вяленого мяса недели на две. В бой Митяю соваться было запрещено, но отнести еды-то можно?
– А как пройти? Мимо казарм, что ли?
– Не, там два полка взаперти сидят, разоружили их за ненадежность, кругом караулы из драгун. Давай прямо в университетские клиники, дескать с передачкой, я уже так делал. Только оружия не брать – я видел, как за револьвер сразу расстреляли.
Баррикады в Хамовниках вышли на загляденье.
Поваленные вагоны конки, столбы, заборы, будки, перевязанные притащенной с фабрики проволокой, с наскоку не возьмешь, перекрыли Савинскую набережную, Воздвиженские переулки и стык Клинической и Большой Царицынской улиц.
Вот к последней они с Виталькой и тронулись, сжимая кульки с едой, выцыганенной у Ираиды. Пришлось, конечно, рассказать сказку про больного товарища, но чего ради революции не сделаешь…
Едва они дошли до Зубовской площади, как впереди бахнула пушка, следом грохнуло несколько винтовочных залпов, и опытный Виталик утащил Митьку под прикрытие подворотни.
– Это ненадолго, солдаты из пушки уже третий раз хотят баррикаду разбить, да только не выходит.
– Почему?
– Сейчас увидишь.
И точно, откуда-то сверху на Царицынскую посыпались бомбы, солдаты открыли пальбу по крышам и чердакам, но дело было сделано – несколько близких разрывов, и пушка замолчала, ее на руках откатили за угол, и вскоре упряжка утащила ее в депо, чиниться. Следом, построившись там же, за углом, ушла большая часть солдат, оставив на месте лишь заслон с пулеметом.
– Пошли.
И они тронулись в сторону Новодевичьего, изо всех сил стараясь выглядеть спокойными, особенно в глазах выехавшего с Девичьего поля драгунского патруля. Старший над всадниками заметил мальчиков и преградил им путь, остальные встали полукругом и приперли к стене.
– Куда?
– В госпитальную терапевтическую клинику, с передачей, – показал Виталька сверток.
Драгуны чуть ли не шарахнулись, а Митяй сообразил, что это они боятся, что в кульках могут быть бомбы. Точно так же понял и Келейников, он медленно положил ношу на землю и аккуратно развернул ее. Митяй последовал его примеру, пока двое драгун держали их на прицеле.
– Не извольте беспокоиться, господин офицер, ситный да колбаса.
Тот еще раз недоверчиво осмотрел пацанов и неожиданно приказал:
– Кресты покажите.
Виталик расстегнул ворот сразу, а Митька замешкался и вытащил серебряный крестик чуть позже, когда обе винтовки уже смотрели на него.
После долгих расспросов и поисков ребята оказались на втором этаже рабочей казармы для женатых в Саввинском переулке. В двух маленьких смежных комнатах, где раньше обитала одна семья, сейчас отдыхали после боя оставшиеся в строю дружинники, и среди них необыкновенно молчаливый и мрачный Петька.
Снеди он порадовался, разделил ее с остальными, и принесенное исчезло в мгновение ока. А вот попытки расшевелить товарища удались не очень, он вяло отнекивался, и все его рассказы сводились к тому, что в него стреляли и он стрелял. Но по ходу дела выяснилось, что из тридцати человек в строю сейчас осталось только двенадцать – пятеро убито, остальные ранены и помещены в фабричную больничку и университетские клиники. И что еще день – и прикрывать баррикаду будет уже некому.
Митяй с Виталькой совсем было засобирались обратно, но тут звонко вдарила пушка и дружинники кинулись разбирать оружие из детской люльки, подвешенной к толстому крюку на потолке.
Минута – и комнатки опустели, затих грохот сапог и ботинок на лестнице, Виталька и Митяй остались одни. Пальба усиливалась, слышны были залпы, часто стреляла пушка или несколько пушек, рядом грохотали разрывы снарядов, стучал пулемет. Пацаны тоже спустились вниз, Келейников выглянул в дверь на улицу.
– Баррикада разбита, угловой дом горит, как бы нас не прихватили… Давай бегом в сторону монастыря.
И они рванули к Новодевичьему, подальше от боя, Саввинский переулок вывел их на Погодинскую, где они собрались было отдышаться, но со стороны Девичьего поля донеслось утробное «Ура!» и стало ясно, что дело совсем плохо.
– Спрятаться бы… – напряженно сказал Келейников. – Вгорячах ведь и пристрелить могут. Как думаешь, монахи пустят?
– Не-а, лучше в клиники. Постой, это вот глазная же?
– Ага, а что?
– Давай за мной, – вдруг принял решение Митяй и потащил Витальку через улицу.
Несмотря на восстание вокруг, в глазном корпусе было тихо (за исключением звуков с улицы), чисто и спокойно. Два служителя в белых балахонах остановили их на входе, и запыхавшийся Митяй скороговоркой выпалил:
– Здрасьте, нам к профессору Кишкину.
– Здравствуйте, а вы кто такие будете?
– Сосед его по дому в Знаменском переулке, Скамов Дмитрий.
– Профессора нет, обождите.
Через пять минут к ребятам вышел один из докторов, которому они поведали свою беду – шли к приятелю, а тут бой, идти одним страшно, могут принять за дружинников. Имя инженера Скамова послужило своего рода паролем, и доктор велел привести себя в порядок и обождать, пока он закончит свои дела.
За то время, пока они умывались, причесывались, отряхивали и чистили одежду, а потом сидели в вестибюле, пальба то усиливалась, то замирала, а через полчаса стихла совсем. Еще полчаса – и к ним снова вышел доктор, на этот раз без халата, в цивильном платье и приглашающе махнул рукой к выходу на дворовый проезд, где их ждала запряженная пролетка клиники.
Они выехали на Царицынскую как раз между двумя цепями. Солдаты медленно продвигались к монастырю, заходили во все подъезды и проверяли все дома, вплоть до чердаков. Подпоручик во второй цепи взмахнул револьвером, остановил пролетку и недобро спросил:
– Кто такие?
Второй раз за день Митька оказался под прицелом винтовок. Солдаты с красными погонами без шифровок, все как один, голубоглазые блондины немалого роста, разгоряченные недавним боем, зыркали на них уж очень неприятно.
– Приват-доцент Московского университета, коллежский асессор Фохт.
– А эти? – револьвер качнулся в сторону Митяя с Виталиком.
– Дмитрий, племянник с товарищем.
Офицер еще раз недоверчиво оглядел троицу, даже не взглянув на университетского кучера, но два чистеньких мальчика и доцент в хорошем летнем костюме, с тростью, при шляпе и галстуке, нетерпеливо хлопавший перчатками по левой руке, не были похожи на мятежников.
– Пропустить.
Когда они подъехали к баррикаде, в которой был проделан изрядный пролом, солдаты подтащили к стене дома пятерых избитых и раненых дружинников, споро выстроились в линию, вскинули винтовки и по команде офицера дали залп.
– Господа, это варварство! – воскликнул потрясенный Фохт.
– Приказано арестантов не иметь и пощады не давать, – высокомерно повел плечами с погонами поручика блондин с поросячьими глазками и крикнул кучеру: – Пошел, пошел!
В упавшем у стены вторым справа Митька и Виталик с ужасом узнали Лятошинского.
Через пару дней в подвале на Марьиной Роще мы подводили итоги не нами затеянного восстания.
Как и предполагалось, противопоставить пару тысяч дружинников регулярным частям с пушками и пулеметами было идеей скверной, даже если юзать тактику малых групп, которая еще толком даже не создана, не говоря уж о том, что для нее крайне желательна быстрая связь.
Мелкие хаотичные налеты типа «бросили бомбу с чердака, стрельнули пару раз из револьверов и убежали» солдат нервировали, но без общего руководства были малополезны, и уже через три дня боевка была окончательно подавлена, баррикады разобраны и начались повальные аресты.
– По заявлению градоначальства и нашим подсчетам, убито двести пятьдесят человек, из них военных и полицейских тридцать, дружинников около ста, – говорил Красин. – Ранено около пятисот, военных сто, дружинников полсотни.
– А остальные кто?
– «Случайные лица». Когда артиллерия по домам садила, многих непричастных задело, – невесело сообщил Медведник.
– Арестовано в Москве и губернии до восьмисот человек, на многих фабриках локауты.
Вот чтоб я помнил, больше это или меньше того, что было в моей истории? Вроде меньше, потому как у нас тут не случилось боев в Симонове, быстро затухли столкновения на Бронных и не так сильно досталось Пресне – фабрика Шмидта стояла целехонькая, никто ее пушками с землей не ровнял.
Аресты почти не затронули «практиков», которым было запрещено соваться в бой и приказано везде агитировать за стачки и отговаривать от восстания. Похватали в основном тех, кто «высовывался» и бегал, размахивая револьверами, особенно много взяли самых активных в баррикадных боях анархистов и эсеров-максималистов, с самого начала выступавших за восстание. И тут, как в известном анекдоте, я испытывал двоякие чувства – с одной стороны, движение лишилось наиболее буйных и неуправляемых, но с другой, это же все равно были наши люди!