Ну что же, им тоже будет небезынтересно. И проскочила ироничная мыслишка о нашедшей героя славе.
– На мой взгляд, революция в России или, если угодно, ее первый этап завершен. Конечно, ничего еще не окончено, страну впереди ждут большие потрясения, но пока – откат революционного движения.
По залу прокатилась волна возмущения.
– Это почему же? – раздался выкрик самого нетерпеливого.
– Смотрите сами. Уже сейчас видно, что участников да и самих выступлений становится меньше месяц от месяца, волна затухает. Кадеты получили парламентаризм, большинству рабочих хватило повышения зарплаты и сокращения рабочего дня, крестьяне удоволены отменой выкупных платежей.
С другой стороны, власть не задумалась ввести военное судопроизводство и подавить беспорядки силой, во главе поставлен Столыпин, человек умный, решительный и лично бесстрашный.
Зал опять зашумел. Пара незнакомцев заинтересованно посмотрела на меня и продолжила строчить в блокноты. Репортеры русских газет? Вряд ли, скорее, местные. Ничего, пусть тоже послушают.
– Да-да, именно так. Посмотрите на его деятельность как министра внутренних дел, и вам многое станет ясно, это вам не дедушка Горемыкин, он, если сочтет необходимым, не замедлит снова разогнать Думу, а может, и не один раз.
– Это произвол! Беззаконие! Не имеют права! – раздались выкрики.
– Права он, может, и не имеет, но возможность у него есть, – возразил внезапно вставший в полный рост студент, по одежде из небогатых, но, судя по тому, как примолкли крикуны, из весьма авторитетных. Надо приметить парня, если он еще не у нас. – Вспомните, что произошло с авторами Выборгского воззвания.
– Кстати, да, – я благодарно кивнул, – Финляндию, эту занозу у самого сердца самодержавия, наверняка ожидает решительная перемена политики Петербурга и гораздо более скрупулезный контроль.
Ага, заволновались, даже дядюшки и дедушки русской революции начали перешептываться и крутить головами. Еще бы, Финляндия – главная перевалочная база революционных партий. Тут удивительно даже не стремление взять ее под уздцы и русифицировать, а то, сколь долго власть терпела нынешнее положение.
Дальше я говорил про отход на заранее подготовленные позиции, борьбу за развитие структур свободного общества – печати, профсоюзов, кооперативов, про аграрную реформу, после которой деревня расслоится на буржуазию и сельский пролетариат, про перспективы кооперативного движения в новых условиях, о необходимости бороться за новый избирательный закон, о грядущем промышленном взлете, о техническом прогрессе, о том, что условия для новой волны революции сложатся не сразу и не скоро, но что в этом поможет неизбежная большая война в Европе.
Вот тут-то и начался гвалт.
До того мою политинформацию слушали хорошо, разве что в паре мест чинно поспорили, а сейчас «Какая война? Что за чушь? Никто воевать не будет!»
Belle epoque, «прекрасная эпоха», как я посмотрю, всех разбаловала – еще бы, в Европе тридцать лет мир, промышленность развивается небывалыми темпами и вообще экономика растет, наука прет в гору, техника чуть ли не ежедневно выдает колоссальные новшества, и все это создает иллюзию того, что неуклонный прогресс снивелирует все противоречия. Ну чисто как в мое время – каждый год новая модель айфона, сплошной илонмаск и прочие нанотехнологии, «война бессмысленна ввиду наличия ядерного оружия»…
Э-э-э, нет, дорогие мои. Пока есть государства, будут войны.
Большие или малые, разной интенсивности, порой неожиданными методами, но – будут. И тем более это надо понимать сейчас, когда до мировой бойни осталось жалких восемь лет, а то и меньше. Оглянуться не успеете, как обнаружите себя в окопах.
Худо-бедно донес молодежи, что противоречия между державами никуда не исчезают, а, наоборот, нарастают. Что все хотят урвать побольше колоний, Германия строит флот, Балканы тлеют и что жахнет, непременно жахнет, весь мир в труху.
Но позже.
Потом пришлось гулять по женевским паркам и почти все повторять в разговорах с «товарищами по партии», возжелавшими послушать и поспорить тет-а-тет. Естественно, с подробностями, которые студенчеству и тем более не участникам движения знать не положено, со статистикой, с прицелом на перестройку работы в России. Чернову – все больше про аграрную реформу и что к нему в партию попрут и кулаки, и оставшиеся без наследства младшие сыновья новых землевладельцев, вышедших из общин. Рогдаеву – что позарез нужны профсоюзы и практика рабочего самоуправления. Ленину – что сейчас очень важно сохранить структуры и кадры, не растратить их в самоубийственных попытках «подтолкнуть» революцию.
Утром Митя и Муравский попытались вытащить меня пройтись, но от многой ходьбы за последние дни очень неприятно ныло колено, и я просто добрел до квартиры, на которой была назначена встреча с Николаем Татаровым, членом ЦК ПСР. Бумаги на него обнаружились в картотеке Московского охранного отделения, агент явно не рядовой, и было решено рискнуть. Ему легонько намекнули, что о его работе на полицию известно, и сделали предложение, от которого он не смог отказаться – поговорить с Большевым.
Расшифровки я не боялся, Вельяминов отслеживал заграничную агентуру Департамента полиции и божился, что никого из них в Женеве нет. В городе появлялись наездами лишь два филера, сейчас занятых эсдеками и анархистами в Париже, подкрепление на их место прибыть никак не успевало, так что в квартире я остался один, сидел за столом и читал рукопись Зубатова.
За открытым окном неторопливо текло швейцарское лето, на улице щебетали птицы, шуршали шины пролеток, кто-то трижды коротко свистнул, кричали мальчишки…
В прихожей скрипнула дверь, но вместо Татарова в комнату быстро вошли трое и наставили на меня браунинги.
М-да, а вот это фиаско, братан. Ходишь, считаешь себя умнее всех, а потом хоп и прокалываешься на мелочи. Выходит, мы неправильно положились на то, что эсеровских боевиков в Женеве нет, что все они либо в России, либо в Финляндии. А они вот, у таких не дернешься, стволы держат твердо, уверенно, зря туда-сюда не водят, и глаза, глаза – волки, настоящие волки.
И я неправильно просчитал Татарова, полагал, что он будет юлить и оправдываться, а он сыграл на опережение. Одно счастье, что коли сразу не грохнули, то, значит, впереди небольшой спектакль.
– Вы сидите, сидите, не вставайте, Сосед, – снисходительно заметил длинный и, дождавшись, пока я откинусь обратно на кресло, бросил за спину: – Входите, все чисто.
Ну вот и Татаров. Интересно, что он им сказал, что провокатор – я?
А, все еще круче, вот и Азеф.
Два члена ЦК, и оба агенты охранки.
И похоже, меня сейчас будут убивать, уж больно здорово я наступил им на мозоли.
– Здравствуйте, господин Большев, – издевательски поклонился Азеф, – или вы, Михаил Дмитриевич, предпочитаете по настоящей фамилии?
– Да как вам удобнее, Евно Фишелевич. Вас, кстати, как величать – по партийному, Виноградовым, или полицейским псевдонимом, Раскиным? – вернул я мяч. Азеф вздрогнул, но глядевшие только в мою сторону боевики этого не заметили, разве что в глазах самого молодого промелькнула тень, и он скосил их на своего руководителя.
– Бросьте, бросьте, – прервал меня Азеф. – У нас есть показания, что вы состоите агентом охранки, вот, пожалуйста, ознакомьтесь.
Пачка листов перешла из рук в руки, первым делом я глянул на последнюю страницу. Брешко-Брешковская, вот же грымза неприятная, решила не мытьем, так катаньем. Слухи, сплетни, видели меня с Зубатовым, ничего толком нету, одни подозрения, но этим и того достаточно.
Три ствола по-прежнему смотрели на меня, и вроде бы тут должна «вся жизнь пролететь перед глазами», но мне почему-то почти ничего не вспомнилось из той, прежней жизни, разве что краешком – как ухаживал за будущей женой да как родилась дочка. Стремительные мысли были больше о том, многое ли я успел сделать, много ли крови предотвратил…
И вдруг пришло ясное осознание, что да, много, если даже не сейчас, то в будущем – из революции мы вышли куда сильнее, чем в моей старой реальности. Меньше было террора, меньше заруб с черносотенцами, меньше эксов, зато шире и плотнее сеть, больше людей, больше возможностей…
Остается надеяться, что Леонид, Борис, Исай, Егор, Савелий, Коля, Никита и многие другие поднатаскались за восемь лет и не профукают созданное.
Наташу и Митяя я обеспечил, им будет непросто, но что уж, жизнь продолжится и без меня, больше всего жаль, что не увижу нашего с Наташей ребенка.
– Вы позволите, я возьму очки, тут мелко? – я указал левой рукой на ящик стола. – Ну же, господин Раскин, чего вы боитесь?
– Берите, – бросил Азеф.
Под взглядом длинного я медленно выдвинул ящик, в котором вверху лежали очки и стоял пузырек с прозрачным притиранием. Ну что, смертнички, полетаем?
Держа флакон двумя пальцами за крышку, я поднял его над полом и показал боевикам, слегка наклоняя влево-вправо.
– Узнаете? – Узнали, узнали, по глазам видно. – Правильно, гремучий студень. Надеюсь, никому не надо объяснять, что будет, если я его уроню?
Боевики остались неподвижны, Татаров отодвинулся к стене и бросил быстрый взгляд на дверь, Азеф было качнулся назад, но не сдвинулся с места.
– Вот, не желаете ли прочесть, интереснейшая рукопись «Как я руководил охранкой», вам будет весьма полезно ознакомиться. Месяц как выкрали у автора, лично вам знакомого Сергея Васильевича Зубатова. Там и про вас есть, господин Татаров, и про вас, господин Раскин-Виноградов-Азеф. И еще про десятка два агентов и в боевой организации, и в ЦК, и в комитетах.
Я, конечно, блефовал, но в картотеке московской охранки было гораздо больше агентов-эсеров, и некоторые имена я запомнил.
– Не выкручивайтесь, не получится. На основании показаний наших товарищей мы признаем вас провокатором и приговариваем к смерти, – попытался перехватить инициативу Азеф.
– Да-да. А вы объясните товарищам, откуда у вас деньги на эти дорогие костюмы, загулы в ресторанах, певичек. Сколько там вам положил Департамент полиции? Тридцать тысяч в год?