— Это же позор! — справедливо возмущался командир роты. — Вспомните эпизод из кинофильма «Чапаев»: часовой уснул — и трагические последствия неизбежны… У нас могло бы случиться такое же, пройди к траншеям переднего края не проверяющий, а фашист…
И лейтенант еще раз призвал всех быть бдительными: ведь враг делает вылазки с целью захвата «языка».
— В третьем батальоне немцы выкрали из траншеи бойца, — сообщил с горечью Чуклин. — Они тщательно изучают нашу оборону, расположение огневых точек. Очень хорошо изучают…
На собрании выступило шесть человек. От имени своих товарищей они дали слово выполнить любую задачу, которая будет перед ними поставлена.
* * *
Наша рота вышла, чтобы занять исходные рубежи. Двигались по небольшой балочке, заваленной полуметровым слоем снега. Эта местность недавно была отвоевана у врага. Кругом лежало много убитых фашистов, на них сидели алчные вороны.
Шли мы и думали: ну, что тебе, гитлеровец, нужно было на чужой земле? Зачем пришел на нее? Ты и нашу жизнь разорил, и сам погиб. Такая же судьба ожидает остальных завоевателей: пусть не сегодня, так завтра. Конец — один!
В мыслях, в раздумии я и не заметил, как мы одолели несколько километров, подойдя к какой-то деревушке. Вся она сожжена, только высятся черные трубы… На подступах к бывшей деревне командир роты поставил задачу и рассказал о тактике ведения боя. Мы тут же применили ее на деле.
Значит, впереди движется наш первый взвод. Затем он ложится и открывает огонь. Второй, идя развернутым строем, опускается на колени позади первого, примерно в семидесяти-восьмидесяти метрах. Третий, следующий на таком же расстоянии от второго и идущий тоже развернутым строем, останавливается и открывает огонь стоя.
Такую тактику ведения боя мы изучали еще перед отправкой на фронт. На учениях она вроде была хороша: создавался плотный огонь, исключалась возможность поразить выстрелами своих.
Почему же на учениях такой прием казался эффективным?
Да потому что по нас, наступающим, никто не стрелял: бой велся с условным противником.
Другое дело — на войне: враг бьет из пулеметов, автоматов, винтовок, а второй взвод — на коленях. Третий же — и того хуже: ведет огонь стоя. Это же прекрасная мишень для противника!
И он этим воспользовался: плотным огнем вывел из строя немало бойцов второго и третьего взводов. Меньше всего пострадал наш, первый, который стрелял лежа.
Командир роты сразу почувствовал нелепость такого построения: он был рядом с нами, в первом взводе. И передал команду второму и третьему — залечь, не подставлять себя под пули. Но это распоряжение было запоздалым: все бойцы, оставшиеся в живых и находившиеся позади первого взвода, уже лежали на снегу и стреляли. Сама обстановка подсказала им разумный выход.
И все же — почему применялась столь нелепая тактика? Почему вообще боевые дела шли тогда значительно хуже, чем могло бы быть?
На эти вопросы дал ответ маршал К. А. Мерецков в своей книге «На службе народу». В частности, он писал: «Неудачно были подобраны отдельные военачальники. Позволю себе остановиться на характеристике командующего 2-й ударной армией генерал-лейтенанта Г. Г. Соколова. Он пришел в армию с должности заместителя наркома внутренних дел. Брался за дело горячо, давал любые обещания. На практике же у него ничего не получалось. Видно было, что его подход к решению задач в боевой обстановке основывался на давно отживших понятиях и догмах… Генерал Соколов был далек от современного понимания боя и операции, цеплялся за старые методы и способы вождения войск… Соколов был отозван в Москву».
* * *
Итак, наш первый взвод лежал в небольшой лощине. Я стрелял, ничуть не заботясь о том, что не хватит патронов: у Гаврилка в двух коробках было шесть дисков, кроме того, патроны имелись еще и в наших вещевых мешках.
Но из лощины был плохо виден передний край противника. И командир роты, находившийся в пяти метрах слева, немного впереди меня, сказал Андрюхину:
— Ни черта не видно! Остаешься здесь за меня, а я двинусь во-о-он на тот бугорок, — и рукой в овчинной рукавице показал куда. — Надо разобраться, что к чему, чтобы не стрелять впустую…
Лейтенант отполз от нас примерно метров на сто. Как и все бойцы, он был в белом маскхалате, и его, наверное, немцы просто не заметили на снегу. Поэтому он спокойно лежал на снежном бугорке и внимательно смотрел в бинокль.
Но так продолжалось недолго: противник усилил огонь, и командир роты, вдруг уронив из рук бинокль, опустил голову. Сомнения не было — его ранило.
— Товарищ командир взвода, разрешите, я поползу за лейтенантом? — попросил Гаврилко.
— Подождем немного, — ответил Андрюхин.
Но вот мы увидели, как впереди нашего взвода показался боец — он направлялся к раненому. Это был старшина Карабеков. Кадровый воин, он служил прежде в кавалерии, принимал участие в боях, был ранен, но после госпиталя его почему-то взяли в пехоту.
Карабеков, увидев, что Чуклин ранен, сбросил с себя полушубок, оставил автомат и пополз вперед, чтобы вынести комроты из-под огня.
Пока старшина двигался лощиной, пули его не доставали. Но как только добрался до лейтенанта, его тяжело ранило. Посылать кого-то, чтобы вытянуть пострадавших, было теперь еще более опасно: Карабеков — без маскхалата, и его гимнастерка на белом снегу стала хорошим ориентиром для противника.
Но что же все-таки делать? Командир роты явно ранен. Рядом с ним, замерзая на снегу в одной гимнастерке,— тоже раненный старшина. Выход из положения мы все же нашли.
Чтобы лучше просматривать передний край противника и точнее вести огонь, я, спросив разрешения у командира взвода, переполз вправо на небольшую возвышенность — занесенное снегом пепелище дотла сгоревшего дома. Установил там пулемет, заменил пустой диск полным и начал стрелять. Рядом со мной лежал Гаврилко. Он не только успевал заряжать диски, во еще и вел огонь из винтовки.
А фашисты не прекращали стрелять! Пули, угрожающе тенькая, то улетали куда-то, то, воткнувшись неподалеку в верхушки сугробов, образовывали небольшие снежные облачка. Несколько пуль попало в дымоходную трубу, что находилась метрах в пяти, и осколки кирпича полетели на наши головы.
Резко повернувшись, Гаврилко посмотрел на выщербленные кирпичные трубы, потом неуверенно сказал мне:
— Смотри-ка, вон там, справа, за развалинами дома, вроде ствол пушки виднеется?
Я глянул туда, но ничего не увидел.
— Подвинься пониже!
Я отполз с метр назад и опять посмотрел направо. Да, действительно, из-за нескольких недогоревших бревен дома виднелся ствол пушки.
— Заряди еще одни диск — мне пока хватит, а сам разведай, что это за орудие.
Сняв рукавицы, Гаврилко быстро заполнил диск патронами и, взяв винтовку, пополз. Скоро он вернулся.
— Там две сорокапятки и три мертвых бойца. Одна пушка полностью разбита, а вторая вроде целая. Чуть дальше лежат в снегу ящики со снарядами.
— Доложи командиру взвода.
Гаврилко отправился к Андрюхину, а через какую-нибудь минуту они вдвоем, энергично работая руками и ногами, уже ползли к пушкам. Я не успел еще и диск опорожнить. как справа услышал слабенький пушечный выстрел. За ним последовал второй, третий, четвертый.
Командир стрелкового взвода и мой второй номер превратились в артиллеристов! Они сделали больше десятка выстрелов — и вражеский пулемет замолк: пулеметчика или убили, или частыми разрывами просто не давали ему возможности стрелять. Это тотчас уловил наш командир взвода и решил использовать огонь из пушки для того, чтобы забрать раненых.
Андрюхин остался у пушки один, а Гаврилка послал назад, приказав ему взять с собой Кузнецова и вынести с воли боя Чуклина и Карабекова.
Как только Андрюхин перестал стрелять из пушки, вражеский пулемет снова подал голос, но командир взвода не отвечал ему: он ожидал, когда Гаврилко и Кузнецов поближе подберутся к раненым.
Те уже быстро ползли лощиной… Расстояние все сокращалось и сокращалось… Вражеский пулемет, захлебываясь, вел интенсивный огонь…
Но вот заговорила пушечка Андрюхина, и немец замолчал. В ту же секунду Гаврилко, встав на ноги, подбежал к лейтенанту, осторожно взял его на спину и, широко ступая по улежавшемуся насту, устремился назад. За ним бежал Кузнецов с раненым Карабековым.
А Андрюхин все бил и бил из сорокапятки. Он так часто палил, что, казалось, стреляет целая батарея!
Вот как важно быть на войне универсальным бойцом: уметь стрелять из любого оружия, которое под руку попадется. Именно таким оказался наш взводный. Уже в войну он окончил ускоренный курс обучения в пехотном училище, а еще раньше, по краткосрочному призыву, каждый год два-три месяца проходил службу на летних армейских сборах, так как не служил в кадровой армии.
Он не раз рассказывал нам — даже в вагоне, при следовании на фронт — о том, что на учениях ему приходилось стрелять из пушек в приближенной к боевой обстановке: то без прицела, то одному, без орудийного расчета…
Так случилось и в этот раз — пушка была исправная, но без прицела, и Андрюхин наводил орудие на цель через ствол. Причем, отослав Гаврилка, все делал сам: и заряжал, и целился, и стрелял.
Это он, его замечательные бойцовские качества спасли Чуклина и Карабекова. Ранения у них были тяжелые: лейтенанту три пули вонзились в левое плечо, а старшине пуля попала в голову. Пробив каску, она застряла в черепе.
И все же, несмотря на большие трудности, наша 23-я стрелковая бригада, да и другие части 2-й ударной армии вышли ко второй, главной, оборонительной позиции противника, оборудованной вдоль железнодорожной и шоссейной дорог Чудово — Новгород.
С каждым днем бои становились все ожесточеннее. 2-я ударная армия несколько раз прорывала оборону противника, но немцы, несмотря на большие потери, опять восстанавливали линию фронта. Как справедливо пишет маршал К. А. Мерецков в упоминавшейся книге, «основной причиной наших неудач был недостаток снарядов и господство немецкой авиации в воздухе».