На уроках труда мы, ученики пятых-седьмых классов в буквальном смысле слова занимались самодеятельностью. Один изготовлял коньки, другой — какую-нибудь поделку для семьи, третий — еще что-нибудь. Кое-кто приносил из дома ножи да ножницы и точил их на наждачном точиле.
А в сентябре-октябре мы возвращались из школы домой по узенькой тропинке, вьющейся в густой траве между огромными вербами. Обычно мы, калининские ребята — те, что жили на территории колхоза имени Калинина, — ходили в школу и назад центральной дорогой, местами вымощенной булыжником.
А вот осенью — тропинкой вдоль речки. «Пойдем домой вербами», — обычно говорили ребята. В жаркий сентябрь, после уроков, так приятно было пройтись в тени, подышать свежим, влажным воздухом, нарвать цветов.
А еще на этом пути мы собирали под высокими деревьями созревшие восковые груши-дички, срывали манящие своим пунцово-ярким цветом ягоды шиповника. Мы ели их всласть.
Ну а если кому они были не по вкусу, тот — чего уж греха таить — забегал в сады, невдалеке от верб. Там в начале сентября уже была налита янтарем спелая антоновка, как колокола висели крупные краснобокие груши. Не груши, а мед: губы от них слипались…
Шли мы домой медленно, подолгу глядя в прозрачную воду речушки и видя там резвые косячки маленьких рыбешек, которые двигались живыми стрелочками. И только у кринички, из которой постоянно текла в речку ключевая вода, выходили мы на дорогу.
Но домой не спешили. Медленно пили из кринички воду, любовались лугом, одетым во все цветное. Он казался пестрым ковром, сотканным искусными руками. Особенно чуден был в середине лета: и ребята устраивали здесь разные игры. Не луг — а буйный разлив цветов. Золотистые одуванчики, синие васильки, нежно-белые грицыки…
Рядом с ними — как на вышитом рушнике — виднелись узоры, создаваемые огоньками полевого мака, гусиной лапки и диким клевером. Здесь же — горицвет, иван-да-марья, дикий горошек, веселая ромашка в прозрачной накидке из кружев паутины, щеточки цветущего подорожника, напоминающие собой «ежики», которыми солдаты обычно чистят стволы оружия…
Росли на нашем лугу раскидистые лопухи с листьями, похожими на слоновьи уши, зверобой, круглолистые калачики с зелеными пуговичками, состоящими из миниатюрных секций, в которых покоились семена. Все благоухало, жило, радовалось. А какая густая трава там росла… Стоишь на ней — как на толстом ватном одеяле!
Обычно на этом лугу останавливались цыгане: лучшего места для табора не сыскать. Для детей их были — сказочный луг и речка; для лошадей — сочные травы; для всех вместе — ключевая вода из кринички.
Возвращаясь из школы, мы подолгу задерживались на лугу — цыганки гадали нам, а их малыши по нашей просьбе безотказно плясали. Да так виртуозно, что все мы были в восторге. Свои лихие танцы они сопровождали частушками собственного сочинения, вроде такой:
Ой, на гори кукуруза
Пивень побив чорногуза.
Пели они хитро и про то, что какие-то дети с помощью лестницы срывают в саду еще не созревшие ягода, но…
Драбина коротка — вишня несолодка
Но вот уже позади гаданья, пляски. Еще раз, встав на колени, мы приникаем к родниковой воде: пьем ее, пьем и никак не можем напиться. До чего же вкусной была наша водичка! Так о ней отзывался каждый, кто хоть раз ее попробовал.
Интересная деталь. Недавно мне довелось гостить у своего земляка — одноклассника Андрея Мервы, который живет в Днепропетровске. Андрей Захарович рассказал о том, что он, еще находясь на армейской службе, как-то познакомился с капитаном Ананьевым, освоновая, интересная тема, окна выхватывали
бождавшим осенью 1943 года в составе 29-го танкового корпуса нашу Головковку от немецко-фашистских захватчиков. Ананьев сказал тогда Мерве:
— Головковка запомнилась мне гостеприимством, приветливыми людьми и ключевой водой, что была в криничке. Не вода, а какой-то сказочный напиток! Сколько ее ни пьешь, не можешь насладиться. Такой воды я нигде не пробовал. И это не только мое мнение.
Командующий Вторым Украинским фронтом генерал Конев — позже Маршал Советского Союза, — проезжая через Головковку, тоже отведал той воды. Помню, он сказал, всю ночь не спал, очень устал, но попил родниковой воды из кринички и почувствовал себя, как после отдыха. Не вода, а настоящий дар природы.
Вот такая была криничка в нашей Головковке. Чудо-криничка.
В десяти метрах от нее проходила центральная дорога, которая разветвлялась в трех направлениях: «на гору», «на Большую дорогу» и на «Халошу». В тех направлениях мы и расходились по домам.
Я бродил по комнате и все вспоминал, вспоминал, забыв на какие-то мгновения фронт и суровые условия, в которых мы находились. Забыл еще и потому, что немцы не стреляли, и никто не беспокоил.
Уже Гаврилко поел всю картошку, оттаявшую за пазухой, уже холод сковал спину, а я вроде и не замечал этого. Пришли вдруг на память смешные истории из школьной жизни.
…Изучали мы молекулы — новая интересная тема. Светило солнце, лучи сквозь окна выхватывали каждую пылинку. И Вера Скорик стала ловить их. Она так увлеклась этим занятием, что даже из-за парты поднялась. Учитель, удивившись, спросил:
— Вера, что ты делаешь?
— Молекулы ловлю, — серьезно ответила она.
…В третьем классе мы закончили таблицу умножения. Петя Омельяненко, симпатичный малыш с черными кудрями, огорчился:
— Что же теперь нам делать? Уже всю таблицу умножения выучили!
…В четвертом классе у нас был заядлый курильщик — Ваня Шалуха. Учитель М. П. Василиненко иногда делал «ревизию» его карманов, а найдя там табак, вызывал в школу отца. И вот Ваня, чтобы у него больше не отбирали махорку, стал прятать ее перед уроками во дворе школы, в песок.
Но как-то пошел дождь. Табачок явно пропадал… И Шалуха начал плакать. Учитель спросил его, в чем дело.
— Живот болит! — заныл Ваня.
— Ну, выйди во двор.
Тот только и ждал этого: даже не оглянувшись и проявив полную беспечность, он стал отрывать в песке пачку махорки. Тут-то его и застал заведующий школой. Ну и досталось же парню потом от отца!
…Во время большой перемены Миша Шевченко залез на высокую вербу. Туда залез, а назад спуститься не может: сучок зацепился за заплату штанов, и как ни силился Миша, слезть с дерева не мог. Уже и звонок прозвенел на урок, а он все сидит.
Никто из учащихся, конечно, не сказал об этом учителю, и только за несколько минут до конца урока тот сам заметил, что Миши нет в классе.
— Куда же делся Шевченко?
— А это его дерево не отпускает за то, что он забирает из гнезд и выпивает птичьи яйца, — серьезно сказала та самая Вера Скорик, что ловила в классе молекулы. И показала пальцем в окно.
Урок закончился на несколько минут раньше, и все мы побежали к Мишутке. Он почти целый час просидел на вербе, изнемог, держась руками за толстый шершавый ствол, и испуганно плакал. Снял его «с якоря» Петя Омельяненко, лучший верхолаз школы, который легко взбирался даже на самую верхотуру телеграфного столба…
Школа — это хорошо. Но кто из учащихся не мечтал о летних каникулах!
До войны сельские ребята не знали, что такое пионерские лагеря: в селе для детей любого возраста находилось дело. Уже шести-семи лет нас оставляли дома на хозяйстве, и мы вели его исправно: дать курам зерна, налить воды в корытце, нарвать травы для кроликов — привычное дело.
А в десять-двенадцать уже выполняли работы, которые планировались колхозом: собирали на свекловичных плантациях жука-долгоносика, рвали листья шелковицы для кормления тутового шелкопряда, собирали ромашку, полынь, горицвет, сушили эти целебные павы и сдавали их в аптеку.
Я очень любил собирать травы. Они росли на лугу, степи, в балках. Куда ни посмотришь — зелень, а воздух кажется сладким. Вроде не дышишь, а пьешь его как парное молоко… Играют на своих миниатюрных скрипках кузнечики, поют птицы.
Найдешь, бывало, в густых зарослях птичье гнездо, в нем — маленькие желторотые малыши. Но вот прилетает птица-мать с насекомыми в клюве, видит людей у гнезда и начинает жалобно причитать, то взлетая, то садясь на землю, то подлетая к нам. Мы отходим в сторону и, затаив дыхание, наблюдаем, как пичужка, спикировав на гнездо, кормит своих детенышей.
Случалось, находили мы в зарослях трав зайчишку. Маленький, несмышленый, он даже не убегает. Возьмешь его в руки, погладишь, полюбуешься — и выпустишь на волю. А он стрекача и не задает: отбежит десяток метров, устроится под кустиком, опустит ушки и сидит. Беспечно! Доверчиво!
Однажды я принес домой маленького зайчонка. Вначале кормил его молоком, а когда он подрос, давал ему зерно, листья акации и вербы, морковку, свеклу…
Жил зайчишка вместе с кроликами в сарае, быстро вырос и резко выделялся среди своих длинноухих собратьев. Дверцы в сарае были низкими, но через них кролики все же не могли перескочить. А вот моему найденышу они не послужили препятствием: однажды он исчез. Через дорогу ведь от нашей хаты — раздольная степь. Туда, наверное, и ускакал ставший уже взрослым заяц.
В десять-двенадцать лет нам доверяли и прополку посевов на массивах озимой пшеницы, отведенных для сбора семенного зерна: ножницами мы срезали ржаные колосья, которые были выше пшеничных и хорошо выделялись на общем фоне.
А еще мы работали водоносами: в них особенно нуждались люди в период уборки урожая. В степи — жарынь, работа — тяжелая. Комбайнов тогда еще не было, косили жатками-«лобогрейками». За ними шли вязальщики снопов, они спешили: до следующего захода жатки надо обязательно связать все скошенное в снопы и убрать в сторону, иначе лошади притопчут копытами.
Водонос шел всегда против движения жатки. В одной руке — полведра холодной воды, в другой — кружка. Угощаешь водой разомлевшего косца или раскрасневшихся от жары вязальщиц, видишь, с каким наслаждением они пьют, и радостно становится на сердце от того, что сделал приятное людям, которые заняты таким важным делом: уборкой урожая.