– Никодим, куда трупы девать? – крикнул мужчина в лётной форме, вытаскивая за ногу из кабинета чье-то тело. И этим криком вывел Никодима из раздумий.
– Мама, – вдруг всхлипнула Лариса. И неожиданно страшно закричала: – Мама! Мамочка!..
На ней повисли трое, но Лариса все равно как-то умудрилась вывернуться и кинулась к телу, которое уже выносили. Это была женщина с коротко подстриженными каштановыми волосами, в грязном и потрепанном, но когда-то элегантном «деловом» костюме. Она нашла свою дочь. Как и обещала.
Лариса билась в истерике. Врач, Юлия Петровна, немедленно подскочила к ней и попыталась, как могла, успокоить девушку, но это ей не удалось.
– Принесите мальчика, – распорядилась врач, – кто-нибудь, сходите за ее сыном. Иначе она сейчас о стенку биться начнет, мне с этим не справится. Может быть, ребенка увидит – опомнится.
Лиза огляделась. И встретилась взглядом с огромными, в пол лица, темно-синими глазами невысокой худенькой девушки. В них была такая боль, что Лиза не выдержала и отвела взгляд. Почти незнакомая девушка моргнула. Потом подошла к Лизе и тронула ее за плечо.
– Ты подруга Ларисы? – спросила она.
– Да… наверное, уже можно и так сказать.
– Я – Алекс. С радио «Цитадель». Ее мама позвонила нам еще утром, рано. Сказала, что заразилась. Уже глаза покраснели… Просила передать Ларисе и Деме, что она их очень любит. И еще – чтобы Лариса не искала Пашу. Его нет в живых. Сможешь ей это сказать?
– Но не сейчас же! – испугалась Лиза.
– Конечно нет. «Хватит каждому дню злобы его». Скажи завтра. И еще, Елена Карпуничева просила передать, что ее муж сейчас в Москве. Но он собирается приехать, как только город откроют. Пусть Лариса ждет.
– А… – Лиза помедлила. У девушки-диджея было такое лицо, словно мир под ней дал трещину, и Лиза решилась: – У тебя что-то случилось?
– Ничего, – покачала головой диджей, – ничего. Все в порядке. Она отвернулась и быстро пошла по коридору мимо суетящихся людей. И все, кто замечал это выражение, уступали ей дорогу.
Алекс дошла до угла, который они с Марчем уже успели обжить. Посмотрела вокруг. Откинула с глаз волосы. Вдохнула. Выдохнула. Медленно сосчитала до десяти. Потом придвинула к себе микрофон и спокойно заговорила:
– Привет всем, кто меня слышит. С вами радио «Цитадель». Только что мы выдержали нападение красноглазых. Их было больше двадцати человек. Среди нас есть погибшие и раненые. В первые минуты боя погиб диджей Марч. – Алекс судорожно сглотнула, отвернувшись от микрофона, и продолжала тем же ровным, хорошо поставленным голосом: – Нам удалось убить почти всех. Огромное спасибо нашим мужчинам и особенно охранникам Максиму и Степану, они очень выручили своими пистолетами. Максим погиб… – она замерла на секунду, прикрыв глаза. Вдох – выдох. – Если где-то еще остались здоровые, не зараженные люди, подходите к нам, на второй этаж. У нас есть электричество, вода, продукты, врачи и лекарства. Мы вас ждем. А сейчас на нашем радио время музыки.
Девушка положила на колени видавшую виды шестиструнку, взяла пару аккордов и, слегка наклоняясь к микрофону, запела. Для кого она пела? Слышал ли ее кто-нибудь, кроме тех, кто укрылся здесь же? А может быть, она пела для того, кто уже не мог ее слышать? Впрочем, она верила, что душа бессмертна, а значит, ничего страшного не случилось. Ничего страшного вообще случиться не может. Никогда и ни с кем. Песня, которую пела Алекс, была о смерти. Но начиналась с аккорда ре-мажор. Народ замер, бросив свои дела.
– Пусть будет так, эту песню я допою без тебя.
Я у черты, нет больше места рядом со мной.
Сделаю шаг, и, может, взлечу выше дождя.
Или, остыв, лягу на камни белой волной.
Это моя война, и пули летят в меня.
Вера – моя стена, сердце – моя броня.
Дерзость – мое крыло, меч мой – и щит, и флаг.
Я разверну его, только не знаю как.
Пусть обожжет мои плечи холод большой высоты.
Я сохраню память о том, как было тепло.
Этот полет и крылья мои – их выдумал ты.
А я разверну их в пол земли, чтоб стало светло.
Это моя война, и пули летят в меня.
Вера – моя стена, сердце – моя броня.
Дерзость – мое крыло, меч мой – и щит, и флаг.
Я разверну его, только не знаю как. [16]
Лариса иссушила глаза над телом матери, затем резко встала, оттолкнув докторшу.
– Где Демка? Где мой сын?
Взъерошенная тетушка Тортилла немедленно шагнула вперед.
– Здесь он. Здесь.
– Так что делать с трупами? – Мужчина повторил свой вопрос.
– Грузите в лифты – и на самый верх! – ответил Никодим и решительно направился в кабинет директора. Где-то там он видел схему всего здания.
Однако дойти туда ему не дали.
– Нам удалось захватить одного, – с деловым видом доложил Сергей Сергеевич.
– Да ну.
– Он свалился со стола, а этот здоровяк его битой по голове. Я уж думал конец ему, но потом смотрю – оклемался.
– Где?
– В подсобке.
– Пойдем, глянем врагу в глаза. – Никодим сделал жест рукой, приглашая главного инженера следовать первым.
Оба врача были уже тут и с неподдельным интересом разглядывали пленного. Красноглазый мужчина худощавого телосложения сидел на металлическом стуле, накрепко опутанный тонким стальным тросом по рукам и ногам. Он скалил зубы и рычал, постоянно пробуя путы на прочность. Мокрые волосы плотно облепили его череп. Никодим приблизился и заметил, что волосы у красноглазого вовсе не мокрые, они пропитаны кровью.
– Крепко ты его приласкал, – заметил Никодим здоровяку с битой.
– Да мало еще… – ответил парень, постукивая оружием себе по ладони.
Сергей Сергеевич не успел захлопнуть за собой дверь, как за ней раздалась финская речь. И тут же любопытный Тойва заглянул в комнату.
– О, – вскинул он изумленно брови. – Это кто будет? Косоглазый?
– Красноглазый! – поправил его доктор. – Знаете, весьма любопытный субъект.
– Красноглазый, – повторил финн медленно, почти по буквам. – Да. Они нападали на нас. Я одному… как это по-русски? – Он занял боксерскую стойку и забавно потряс кулаками.
– Врезал! – подсказала появившаяся Майра. – Тойво, пойдемте, вас там Галина разыскивает.
– Нет. Я оставаться и видеть этого… – неожиданно запротестовал финский инженер.
Меж тем, докторша кружила вокруг пленного и внимательно изучала его кожу.
– Изменения пигментации очень явные, – констатировала она и неожиданно дотронулась до красноглазого. – Кожа очень твердая. Как будто задубела… видите, Артем Алексеевич?
– Да, – кивнул врач, подойдя ближе. – Лопнувшие капилляры придают коже фиолетовый цвет… странно, Юлия Петровна, но я осмотрел почти всех убитых при нападении. Пигментация у всех разная… а у двоих вполне нормальный цвет кожи. Странно…
– Ничего странного, – вмешался Никодим. – Ведь вирус может действовать индивидуально.
– Ваша правда, – подтвердил доктор, – у каждого индивидуальная реакция на раздражитель.
Глава восьмаяПотеря
Пятнадцатое сентября 2013 года, поздний вечер, город Санкт-Петербург, улица Внуковская, бизнес-центр «Пулково Скай».
Лариса проснулась поздно. Голова была тяжелой. В глаза словно песку насыпали. Так скверно она себя не чувствовала уже очень давно. Лариса проверила сына – тот спокойно спал, причмокивая во сне. Но, судя по тяжести в груди, скоро должен был проснуться и запросить молока. Потягиваясь, она прошлепала в туалет, пустила воду, сунула палец в рот и, как могла, почистила зубы: без щетки и пасты это была, конечно, чистая формальность, но иногда именно формальности помогают миру удержаться…
Лариса подняла глаза на свою невыспавшуюся физиономию в зеркале… и тут же усомнилась в силе формальностей и их способности удержать мир, если тому вдруг вздумается сплясать на ушах.
Белки глаз были красными.
– Нет…
Лариса зажмурилась, помотала головой и снова взглянула в зеркало. Ничего не изменилось. На всякий случай она ущипнула себя и, почувствовав боль, тихо вскрикнула. Не сон и даже не кошмар – пошлая реальность. Красные глаза… Красные! Схватив себя пальцами за щеки, она опустилась на пол. Но тут завозился и запищал Демка, властно требуя кормежки, и Лариса поспешила к ребенку. Пока сын с аппетитом чмокал, насыщаясь, она сидела неподвижно и бездумно, словно сам процесс кормления защищал ее от всего, в том числе и от необходимости не только что-то делать, но даже плакать и бояться. Но вот ребенок наелся, вытолкнул сосок и через минуту уже снова тихонько сопел. Лариса плавно покачала его. Никакой необходимости держать ребенка на руках не было. Он спал. Вполне можно положить на диван. Но Лариса продолжала покачивать сына, не выпуская его из рук. Постепенно до нее доходил весь ужас того, что произошло. Через шесть часов она либо умрет, либо превратиться в чудовище, ничего не понимающее, не чувствующее, одержимое жаждой убийства всего, что шевелится. Она будет бросаться на Костю, на Лизу… И… Демку у нее, конечно, отнимут.
Лариса смотрела в спокойное личико сына, такое красивое, такое похожее на нее, и на маму, и на Пашу, на всех понемногу – и стыла от ужаса. Несколько часов – а потом все. Безысходность и смерть! И ничего нельзя сделать, лекарства нет. Но почему? Почему это должно было случиться именно с ней? Не с Лизой, не с этой Галей, не с тетушкой Тортиллой, которая уже наверняка внуков вырастила.
– Демка, Демка, – прошептала Лариса и заплакала. Беззвучно, как привыкла за эти две недели, с самого рождения сына.
В дверь тихонько постучали. Лариса сжалась. Стук повторился. Он был настойчивым.
– Лариса, – позвали из-за двери, – ты спишь?
«Да, – мысленно ответила девушка, – да, я сплю. Уходи».
– Лариса, еда, – Лиза уходить не собиралась, и Лариса заметалась: положила ребенка и шагнула к двери, потом вернулась и снова подхватила Демку на руки.