Конечно, беспримерно много сделано было тогда в столь короткий срок, горделивый заголовок «Большевики победили тундру» отражал чувства вполне законного торжества заполярников. Ведь это были годы жесточайшего экономического кризиса в капиталистическом мире, западные эксперты, удрученные положением в собственных странах, предвещали провал советскому заполярному эксперименту, но стройка в Хибинах упрямо набирала темпы, «камень плодородия» пошел не только на совхозные и колхозные нивы, но и на экспорт, — хибинская стройка начала себя окупать.
Сергей Миронович Киров радовался появлению первой книги о любой его сердцу стройке, но и добродушно подшучивал: надо же, уже «победили» тундру. Ведь он на месте знакомился с ходом борьбы, посещал рудник, первую обогатительную фабрику, стройки города, заходил в бараки, разговаривал с людьми, настоятельно все выспрашивал, выслушивал жалобы. В Ленинграде, с гордостью показывая книгу о Хибинах, глубоко радуясь тому, что литераторы откликнулись на его призыв, Киров все же с назиданием приводил врезавшиеся в его память язвительные афоризмы народной мудрости, услышанные им в Хибинах, по-своему отражавшие реальные трудности: «Мне бы доктора по ухо-глазу: слышу одно, а вижу — другое». Киров и подобную «осерчалую» критику принимал во внимание, требовал от коммунистов Хибин умения прислушиваться к жалобам, бороться с «болевыми точками» в работе, быту, а не отмахиваться лишь ссылками на обстоятельства.
А коммунистам Хибин приходилось сталкиваться с самыми замысловатыми ситуациями-шарадами.
Стройка еще находилась в состоянии первородного ералаша, когда мы получили неожиданное уведомление, что к нам на помощь строить социализм направляется отряд скандинавских коммунистов, безработных горняков. Едут с семьями. Следует напомнить, что это были годы охватившего Европу экономического кризиса, не миновавшего и Скандинавию.
Сообщение застало нас врасплох, срочное заседание бюро горкома партии проходило, мягко говоря, в состоянии высокой нервозности: где поселить иностранцев, как и где их кормить? Мы не были готовы к такому сюрпризу. Нам оставалось одно — действовать!
Одного обязали обеспечить «приличный барак», другого — изыскать продовольственные фонды более высоких кондиций, а меня, как «культурную силу», а посему более пригодного для общения с иностранцами, прикрепили к руднику, будущему месту работы прибывающей подмоги.
Прибыли наши друзья-интернационалисты действительно с женами и изрядной поклажей, в том числе с еще диковинными для нас кухонными электрическими приборами и, если память мне не изменяет, с мотоциклами, а может — велосипедами. Не исключено, что и со стиральными машинами. Обосноваться собирались капитально.
...Меня, а особенно бригаду, которую мы подобрали и спешно подготовили соревноваться со скандинавами, весьма смутил их отличный горняцкий инструмент. Те же кирки и совки, но более удобные, а главное — вдвое легче нашего грузного инструментария.
Скандинавы немногословно, но неумолимо отвергли наши вагонетки, борта которых горняку — на уровне плеча. Переваливание содержимого совка на такой высоте действительно выматывало силы. Кондриков незамедлительно откликнулся: вагонетки с трудом, но «приземлили». Нашу бригаду удалось снабдить ручным оборудованием более скромной массивности. И все же по рабочей оснастке иностранцы имели фору.
Время шло, бригада особого пыла к предстоящему соревнованию не проявляла: ведь и в работе и в быту — все давалось трудно. Не торопили мы и гостей. Они малость приуныли, обнаружив посильно принаряженный для них дощатый барак, а не коттеджи.
Начисто забыл, как мы преодолевали языковой барьер, помню лишь, что недоразумения начались с уточнения смысла того, что мы называем «социалистическим соревнованием». Конечно, оно и материально стимулировалось, но иноземным товарищам представлялось лишь разновидностью спортивного соперничества, вроде бега с препятствиями. Поэтому они категорически возражали против «игры», затянувшейся на месяц. Предпочитали «дневной забег» — и баста, выкладывай выигрыш!
С трудом завершили переговоры, уточнили условия. Для иллюстрации уровня тогдашних возможностей следует сказать, что обычно бригады, дававшие наибольшую выработку, премировались... телогрейками. Вспоминаешь это босоногое прошлое с примесью грусти, а не только романтики. Так честнее...
Старт соревнования, за который я был в ответе, весьма меня волновал. Мне казалось, что все нужные слова были мною уже давно произнесены, а работяги наши вроде бы еще медлительнее раскачивались.
Сходил к соседям: работали молча, ритмично, неторопливо, на меня и не взглянули. Кожей почувствовал, что мое присутствие — излишне, мешаю. Вернулся к своим. Казалось, что работают медлительнее обычного, лениво перебрасываются словами, меня — еще обиднее — не замечают. Им тоже явно мешал: толкач, начальственный наблюдатель.
Инстинктивно почувствовал, что тут слова уже не помогут, требуется нечто иное, называемое «силой примера».
Молча пошел за инструментом, за рукавицами, кои на этой работе изнашивались с бедственной скоростью. Вернувшись, пристроился к забою. Бригадира попросил замерить мне дневную норму. Он посмотрел на меня недоверчиво, молча замерил, весьма старательно. Несколько работяг все же подошли, также молча прикинули, нет ли обмана. Задел был полный, без скидок.
Выполнил я норму досрочно, но и выкладывался в полную силу, не успевая стирать пот с лица. Неудобством было и то, что работал несколько на отшибе, несподручно было опорожнять в вагонетку тяжелый совок. Прельщало, конечно, с первого «горняцкого» захода с шиком первыполнить норму, но следовало торопиться в редакцию, да и не совсем был уверен, что вытяну, — особенно спину ломило.
Бригада столпилась возле моего рабочего места, недоверчиво присматривались, кто-то даже рукой пощупал, не попалась ли мне порода податливей. Бригадир рубанул: «Сурьезно! Прикажете зачислить в бригаду?» Кто-то одобрительно свистнул, кто-то заметил, что нечего мне портки в редакции протирать. И другие пошучивали. Но весьма добродушно.
Характерно: впервые каждый из бригады «ручно» со мной попрощался. А я заверил, что и в следующий день явлюсь подсоблять.
В тот день я имел все основания усомниться в утверждении Экклезиаста, что все труды человека для рта его, а душа его не насыщается. Все во мне было насыщено радостью, не только душа, но и дьявольски натруженное тело.
На следующий день поспел к сбору бригады, хотя до рудника пришлось пешим ходом отмахать семь километров. В дальнейшем Кондриков надоумил брать в конюшне верховую лошадь (бывалый кавалерист, Василий Иванович продолжал питать слабость к лошадям и завел в Хибинах несколько отличных рысаков).
Работал уже с напарником — здоровенным бородатым дядей. В бригаде провел полный рабочий день, вместе обедали, не уходил, пока бригадир не «подбил бухгалтерию». Результаты были отличные, мы с бородачом не подкачали. Последний великодушно приписал успех мне, подтвердил, что я «дюже стараюсь».
До конца первого месяца соревнования я норовил почаще бывать на руднике, наведываться в свою бригаду. Мой инструментарий, даже рукавицы — хранились отдельно, меня дожидались. Часа на два-три с удовольствием пристраивался к забою, и, признаться, мне льстило, что работяги признали во мне «трудовую косточку». Хотя и продолжали величать «товарищ редактор».
Само прикрепление к руднику делало меня своего рода депутатом; естественно, что я всегда оказывался обремененным грудой вопросов, жалоб, поручений, просьб. Особенно донимала меня необходимость писать в инстанции всякого рода запросы и ходатайства. Все это отвлекало меня от прямых редакторских обязанностей, но газета была отлично укомплектована, и я знал, что ее дружный коллектив меня не подведет.
Все же сказывалось, что скандинавы — профессиональные горняки: они работали молчаливо, ритмично, даже казалось, что с ленцой. Но это «казалось» было обманчивым, — они действительно умело трудились, а привезенный с собой инструмент давал им безусловное преимущество.
Данные соревнования бригад я не имел права разглашгать, хотя знал их, конечно, волновался за свою бригаду, был ее страстным болельщиком. Но не я один: в горкоме партии меня уже величали «товарищ горняк» и требовали «большевистской настойчивости», победы во что бы то ни стало, а невероятно азартный по натуре Кондриков не спрашивал, ибо все отлично знал и, как оказалось, с неописуемой оперативностью действовал.
Так я и не узнал у Василия Ивановича, откуда раздобыл он комплект отличных горняцких принадлежностей. Сделал это в виде сюрприза: пришла бригада на работу — глядит и не налюбуется на новые «игрушки». Узнал я об этом подарке по телефону. К обеду поспешил к бригаде. Работяги торжествовали. Закусывая, дипломатично выпытывали у меня кто — кого. Я не выдержал: уклончиво пробормотал, что следует поднажать.
Поняли! Перемигнулись!
Я остался в бригаде и до конца рабочего дня «опробывал» новую оснастку. Действительно, была не хуже скандинавской. Бригада работала азартно, друг друга подбадривали. Закончив работу, скопом ходили за бригадиром, замерявшим выработку. По-мальчишечьи подзадоривали выкриками: «Не жалуй цифирю!», «Раскулачим скупердяя!», «Подмоги пролетарщикам бывшей сохи!»
Когда выяснилось, что дневную норму лишь малость не удвоили, — давай качать бригадира. При последнем броске тот взлетел уже вверх ногами, до того испугался, что, когда благополучно приземлили, огрел всех «канальями». Кулаками отбивался, когда попытались вновь «поддать к небесной канцелярии».
Свернем к торжественному эпилогу.
В последнюю неделю месяца бригада зверски нажимала. Даже репликами не перебрасывались. Текущие данные соревнования стали хранить в строжайшем секрете. В азарте я и сам не допытывался. Ведь с детства приучил себя не заглядывать в книгу с конца. Вот и тут терпел. Лишь посещая рудник, с особой тщательностью приглядывался к работе скандинавов. Меня интриговала их как бы механическая монотонность — вроде автоматы загребали, а не люди. Чего греха таить, обычно наши работали то в развалочку, а то и с нахрапом, если поджимало...