Отпочковавшись от Кировска, город Апатиты со временем приобрел и особую роль командного пункта экономически весьма расширившегося региона, на географической карте которого вокруг новых производств стали возникать «новорожденные» населенные пункты. К примеру, поселок Полярные Зори, нарядно раскинувшийся невдалеке от атомной электростанции, географически тяготеет к городу Апатиты, а не к горняцкому Кировску. Вот и получилась парадоксальная ситуация, при которой Управление объединения «Апатит» пребывает в Кировске, а Кировский горком партии — в Апатитах, там же «мозговой пульт» региона — институты Кольского филиала Академии наук. В Апатитах находится и редакция газеты «Кировский рабочий». И это, безусловно, правильно, что районные наименования сохраняют генетическую связь с флагманом региона — Кировском.
Кировск отнюдь не отошел на роль всего лишь реликвии края, хотя этот бывший Хибиногорск — первенец края — навсегда сохранит некий героический ореол своего происхождения. Живой, все еще обстраивающийся горняцкий град, расположившийся в волшебной по красоте заполярной зоне, в весьма недалекой исторической перспективе того и гляди станет и жемчужиной туризма. И Кировский горисполком, обеспечивая нужды сограждан, заодно мудро предугадывает заботы наших дальних потомков, отдавая много сил «индустриализации» спортивной сферы опекаемого города. Не только по долгу службы, но и по велению беспокойных сердец.
Вспоминается, как в давней молодости нам частенько попадались штампованные зачины очерков о возникавших тогда новостройках: «В этих местах недавно свистели суслики, а ныне...»
Для сопоставления хотя бы «комиссарского» контингента Хибин первой пятилетки с партийно-хозяйственным и инженерно-научным корпусом пятилетки нынешней уже никак нельзя ограничиваться сравнением лишь пластов материально-технической культуры. Ныне возникла новая, сложная шкала показателей: каков стал Человек? В какой степени совместил он культуру, как известный уровень достигнутой обществом цивилизации, с наиважнейшей доминантой показателей — полнотой человечности, нравственной отзывчивости? Ведь именно энергия человечности в Человеке и призвана быть мерой нашего бытия, бытия социалистического.
Общеизвестный факт: когда двадцатидевятилетний Василий Кондриков был выдвинут начальником затеваемой в Хибинах стройки, а он, бедняга, ничего не смыслил ни в геологии, ни в технике добычи руды, ему пришлось, по совету Сергея Мироновича Кирова, срочно перебазировать свою жену, Инну Лазаревну, с балета — да в горный техникум. Дабы всегда иметь под рукой «грамотея».
Смешно? Нет, трогательно!
Рабоче-крестьянской власти лишь предстояло подготовить своих специалистов, свою интеллигенцию, а пока весьма и весьма не хватало нужных кадров для затеваемого богатырского революционного размаха.
Ведь первую пятилетку мы закладывали, всемерно привлекая наиболее лояльных из, как их называли тогда, «буржуазных спецов». Самоотверженно и, конечно, весьма умело работали эти «спецы» и на нашей стройке, но должен с болью сознаться, что, отдавая дань тогдашней гипертрофированной «бдительности», то бишь подозрительности, я также держался принятой нормы корректности, поэтому и не в состоянии хоть кому-нибудь из них, кроме академика Ферсмана и, тогда лишь будущего, академика Эйхфельда, дать индивидуализированную характеристику.
Помню, что охотников взять на себя риск прокладки железнодорожной ветки от тогдашнего разъезда Белый, нынешние Апатиты, к Хибиногорску и далее к рудничному поселку что-то не находилось. А решился на это и блестяще справился с труднейшей операцией «спец», к которому полагалось относиться с особой настороженностью.
Увы, и это являлось издержками пролетарской революции, утверждавшей себя в отчаянной схватке с классовыми врагами. Поэтому и мы все еще продолжали пребывать «на страже».
Счастье, что широкая и яростно действенная натура Кондрикова импонировала и «спецам». С профессиональным любопытством литератора наблюдал я за оттенками его обращения с контингентом высоких специалистов. За его грубоватой настырностью явственно просвечивали доброжелательность и некое затаенное восхищение их «ученостью». Он не завидовал, а гордился ими.
Однажды неожиданно спросил меня:
— А ты слышал, как Ферсман шпарит стихотворения? На-и-зусть! Ну и дает: без продыха, без единой спотычки. Во-от голова, так голова... — И тут же, с запалом: — А ты сдюжишь с ним на тыщу строк потягаться?
Ответил, что на память не могу жаловаться, а стихи, хоть и очень люблю, но запоминаю худо.
Он недоверчиво покачал головой:
— Ты же из писателей, почему же стих не научился запоминать? Темнишь, брат, не вяжется. — И с досадой: — Я как запомнил этого... Некрасова... «Откуда дровишки? Из леса, вестимо...» — умирать буду, а спросишь — пренепременно смерть отпихну, вскочу да отвечу. А ты из писателей — и не упомнишь, не иначе — больше в седле сидел, чем за книгой.
Он был явно удивлен и недоволен, усомнился во мне. Как некогда, наоборот, удивился и преисполнился радости, обнаружив, что я, как он, сам заядлый конник, выразился, «ладно в седле держусь».
Он вообще любил, когда ладно работалось. Отсюда было его уважение к специалистам, к «мозговому народу».
Мне уже приходилось упоминать, с каким восхищением относился академик Ферсман, человек наиумнейший и редкостного таланта, к Кондрикову. Хотя знал, до чего тощехонек «образовательный ценз» этого самородка, человека из народных низов, самозабвенно, на ходу учившегося «управлять государством» на вверенном ему участке.
С душевным волнением вспоминаю и нашего хибиногорского партийного секретаря Таничева, заочно (и столь трудно) одолевавшего диамат, а меня величавшего «профессором», когда разъяснял ему всего лишь азы марксизма.
Не будем сопоставлять столь сложные параметры натуры «начальника» Кондрикова и секретаря Таничева с нынешними руководителями объединения и партийным руководством. Ведь человек — продукт окружающей его общественной среды, и сопоставлять людей разных исторических срезов эпохи можно лишь с учетом совокупности примет их времени.
Ныне не только секретарь Кировской городской партийной организации, но и председатели исполкомов горсоветов в Кировске и Апатитах — люди не только с высшим образованием вообще, но еще и горняки, то есть соответствуют профилю своего горняцкого края. В бюро горкома партии также все знатоки своего дела. Поэтому не удивительно, что, встречаясь с политическими и хозяйственными деятелями, да и, как говорят, «с народом», убеждаешься в своего рода гордости тем, что у них «в верхах», как и у литераторов, бушуют творческие споры то вокруг системы очистных сооружений, призванных предохранить жемчужину края — озеро Имандра от загрязнения отходами АНОФ‑2, то по поводу изыскательных экспедиций геологической службы.
Подобного не могло быть на заседаниях бюро городской партийной организации пятьдесят лет тому назад хотя бы потому, что никто из нас не смел претендовать на компетентность в сугубо технических вопросах. Мы были, по преимуществу, политическими массовиками-организаторами, работа с людьми оставалась нашей первейшей, неотложнейшей задачей.
Нужно было, наперекор всему, призывать людей строить жилье, школы, бани, строить и во внерабочее время, понимая и разъясняя, что медлить нельзя. Нужно было изыскивать возможности готовить собственные кадры, готовить специалистов, не уповая на командированных. Нужно было создавать кадры оседлых жителей. В начальной стадии строительства это было чрезвычайно ответственной задачей, требовавшей опыта, специфической сноровки.
Возможно, я несколько идеализирую сохранившуюся преемственность той демократичности, которая на первой стадии освоения Хибин диктовалась неласковыми условиями жизни и работы, уравнивавшими руководителей и руководимых. Суровость Севера заставляла людей более остро ощущать свою общность, свое равенство перед стихией.
Конечно, все это радостно для меня, ведь я и сам себя проверяю: не приукрашиваю ли по-родственному людей столь дорогого мне края. Нет, не приукрашиваю. Ведь и без «свидетельских показаний», в личном общении убеждался, что люди хорошие, крепкие, заинтересованные.
Поразителен политический, организационный, технический успех народа, совершившего революцию всемирно-исторического значения. За одну пятилетку был пройден путь от запряженных оленями нарт Зосимы Куимова, вывезших сто пудов породы на пробу, до начала промышленной железнодорожной отгрузки концентрата «камня плодородия». Но из этого не следует, что с такой же стремительностью способна трансформироваться духовная сущность человека.
После победоносного завершения гражданской войны стало ясно, что в такой отсталой крестьянской стране, как Россия, совершить революцию легче, нежели достичь высокого рубежа культуры. И борьбу за культуру масс партия большевиков признала наиважнейшей и труднейшей задачей революции, настоятельнейшей своей заботой. Ликвидация неграмотности рассматривалась при этом лишь как элементарная предпосылка для развития культуры, в такой же степени, как производство кирпича является техническим условием возникновения градостроительных шедевров.
Первая группа молодых ленинградских литераторов не «наведалась» в экзотические Хибины, а с весны 1931 года обосновалась работать в аппарате газеты. Когда летом того же года Хибины посетил заместитель председателя Совнаркома А. Лежава, его осенила идея подкрепить литературную репутацию заполярной стройки и именем маститого писателя, автора нашумевшей эпопеи «Железный поток» — Серафимовича.
В письме к В. И. Кондрикову от 22 июля 1931 года Лежава сообщил:
«Я все еще под влиянием апатитовых впечатлений, поэтому вы не должны удивляться, что я не успел приехать в Москву и окунуться в собственное дело, как успел уже агитнуть в вашу пользу. Вчера встретился с тов. Серафимовичем, рассказал ему про апатиты и подбил старика ехать к вам, чтобы писать очерки о новых чудесах. Я считаю эту поездку очень полезной для вашего дела...»