По горам экскаваторщик определяет погоду на день. Если они спозаранку сердитые, хмурые — худо дело; посветлей, порадостней — и ему хорошо.
Садясь в «газик», я увидел черную нахохлившуюся ворону на каменистой осыпи.
— Местные платовские соловьи, — сказал с улыбкой Гунько. — Несколько раз я пытался голубей сюда привезти из Кировска: не приживаются, замерзают, камнем падают на дорогу. Самому стыдно: издевательством занимался. Птицы-то не виноваты...
Не вижу теперь в Апатитах двух человек, моих старых знакомцев, работавших в комсомоле профессионально в начале нашей стройки, на самом ее развороте. Нет Саши Тринеева — Чапая, ухаря: всегда летал по фабрике, глину месил, кричал, руками размахивал. Сказали: Тринеев где-то в средней полосе снабжением заворачивает.
Другой вожак был, напротив, медлителен и спокоен, говорили про него: «резинщик» — тихий голос, вечная папка под мышкой. Никто и папок-то тогда не носил. В нее он бумаги разные складывал, вел активный учет, ко всем приглядывался и о каждом записывал сведения. Сейчас, как выяснилось, он по иному ведомству служит — в милиции.
Зато третий соратник и тезка мой Юра Мельников работает флотатором на той фабрике, которую строил, называет ее жемчужиной. Не растолстел тезка: колени острые и плечи острые, длинные запястья смуглы. Детей растит.
На комсомольскую работу пришел Мельников из каменщиков, тощий, прямой, но в кости широк. Устроили мы как-то соревнование: вот гора, кто доберется?.. Кто доберется, тот останется в Хибинах наверняка.
Ветры сошлись у вершины, перепутав земные направления, и вихрят, — то хлопьями снега, то колючей ледяной крупой, то изморозью туманной, почти невесомой, то вдруг хлестнут проливным, знобящим дождем или градом. А стоял-то тогда июль.
Какой это адский и тяжелый для первого раза подъем! Думаешь, что нет у нее вершины, и чем дальше ты взбираешься на нее, тем она выше и выше, злосчастная Чум-гора, а ты знаешь, что тебе придется еще и вниз идти, скользя и спотыкаясь на кварцевом панцире. Там, внизу, все мизерное и не похожее ни на что ранее виденное, нет желания всматриваться в него. Но вот ты сделал шаг по склону — и перед тобой долгожданное, изрезанное оврагами каменное поле, и возвышаются на нем скалистые останцы, будто кем приготовленные пьедесталы для загадочных памятников.
Дошагали мы с Мельниковым оба.
Каждому поколению приходится обживать горы, тундрицу-бесплодницу, приходится преодолевать свои трудности, брать свои вершины, и в этом смысл и движение времени. Чтобы каждый смог взглянуть сверху, потому что только сверху видно содеянное до тебя, открываются неоглядные дали. И ты слышишь биение собственного сердца, дышишь чистейшим разреженным морозным воздухом вершин и ясно различаешь две краски — белую и черную.
Столь же четко две краски различались и в тогдашних радиопередачах нашего штаба, который в обеденный перерыв вещал мельниковским басом:
«Считанные дни остались до пуска фабрики. От каждого зависит многое. Нынче на стройке нет мелочей. Все должно быть подчинено пуску. К сожалению, не все понимают это, и прежде всего вы, товарищ Легашов. Подумаешь, скажете, не дал машину, чтобы отвезти домой монтажников с работы. Не маленькие, пешком дойдут.
Вы, товарищ Легашов, тоже не маленький. Но предпочитаете ездить на машине. А ежели говорить просто, то по вашей вине, товарищ Легашов, монтажники из бригады Ковалева потеряли несколько часов драгоценного отдыха».
Перед этим Юра рассказал по штабному радио, что «на корпусе крупного дробления закончена укладка путей у бункеров загрузки: к приему первой руды мы готовы. Отлично потрудилось на сборке и крепеже рельс звено Коли Чумака. Особенно нужно отметить электросварщиков Уткина и Баранова, которые несколько суток не покидали рабочего места, сменяя друг друга. Им — наш музыкальный привет! (Тут шла музыкальная заставка: «Комсомольцы двадцатого года...») Электромонтажники Тулаева и Комарова закончили наладочные работы на двух подстанциях: можно прокручивать готовые механизмы. Такой успех подстегнул монтажников Миши Кротова: без газоочистки не пустить сушку и фильтрацию, они это хорошо понимают. Все остальные работы на этих линиях в основном закончены, оставались только чистые полы, но сегодня ночью бригада Юркова уложила последние кубы бетона. Суровцев и Мережкин закончат натяжку ленты на двухсотметровом конвейере, осталась — вулканизация. Ребята, вы слышите нас?! Это для вас мы передаем новую песню Колмановского «Я люблю тебя, жизнь!»
Слово «сдержат», так же как и «сделать», Юра тогда писал через «з», но действовал начальник штаба, молодой коммунист, очень грамотно:
«Хотели и для вас, товарищ Легашов, подобрать соответствующую мелодию, но, к сожалению, в нашей фонотеке такой не нашлось».
Иной раз Юра менял окраску передач, и делал это весьма умело:
«Чудесная погода сегодня на стройке, давно уже не было такого ясного солнышка. Без него нам не обойтись, и решило солнце наконец-то заключить с нами союз на взаимопомощь. Оно помогло выявить недостатки, которые долго прятались. Недоделки «Севэкскавации»: грунт осел, засыпали на скорую руку. Вы слышите нас, товарищ Окладников? Вам прибавилось работы, иначе не только строители, но и сам черт ногу сломит.
В бункере загрузки небрежно выполнена футеровка, листы подогнаны неплотно. Эксплуатационники не принимают. И правильно делают: ведь никто не говорил, что нужно давать количество в ущерб качеству.
Три раза давались приказания: «Покрасьте емкости!» — и все эти разговоры идут на ветер, а изолировщики не могут приступать. Так когда же, в конце концов, товарищ Логинов, вы, начальник участка, выполните то, что вам приказано?!
Солнечный лучик сгорел от стыда на пульпонасосной: самый отстающий объект ставит под угрозу пуск всей технологической нитки. Мы обращаемся к вам, товарищи Каравашков, Левитан, Панкин! Вы слышите нас? Когда же, наконец, перестанут вас склонять? Фабрика накануне пуска. Неужели вы не понимаете?»
В нынешнем комсомольском комитете стройки берегут те мельниковские листы: серая и тонкая бумага, знакомые размашистые буквы, красные чернила, будто кровью сердца написано. «Наша история», — говорят. Стремительна хибинская новь: для них это уже история, как и то, что было полвека назад.
Секретарь Гриша Кузьминский — высокий, беспокойный, лицо юношеское, понятливое. С виду он хрупковат. Только когда жмет руку, «по-комсомольски» фиксируя пожатие, становится понятно: сила естью На месте не устоит: весь в движении. Забираемся в «газик» с брезентовым верхом. Прохладно. Гриша сгибается, сидит, будто на корточках, будто на минуту присел и сейчас же вскочит. Думаю про себя, что и я, двадцать-то лет назад, будучи в его положении, тоже деятельно подпрыгивал. На двери нашего комитета было прикноплено: «Входите без стука».
Въезжаем в Апатиты, наш молодежный новый город. Припоминаю тут первые дома, мы сразу их ставили каменными. Я особенно люблю этот город зимой, когда все бело, деревья легкие, пушистые. Краски кругом — чистейшие, нежные акварели. Теперь в этом городе приезжий может заблудиться, появился и центр, и даже окраины. Есть у нашего города и ворота — с флагштоками и куском апатитовой руды.
В белесом просвете полярной ночи — пригоршни огней. В городе — лампы дневного света. Они будто излучают тепло. Свет придает Апатитам уют. На улице как в квартире. И замирает сердце, будто входишь под родительский кров после дороги волнений.
Полдень... Бледно-голубое небо вдруг зажелтело полосами на востоке. Полосы.расширяются — и лес на золотом фоне становится очень четким. Полосы краснеют, а из-за деревьев вырывается прямой лучик, похожий на свет от фонарика. Два луча, три — и вот уже словно запылал кузнечный горн. Солнце чистого расплава, без примесей, окрасило горизонт. Это всего лишь ярко-красный краешек диска в первой декаде января, но как теплеет сердце.
Кузьминский угадывает мое состояние, пытается сопереживать: он, как и город, доброжелателен. Отвлекает: вот новая хоккейная коробка, полюбуйтесь. Эта игра у нас в чести, полей хоккейных много. Объясняет, что городская команда выходит, так сказать, на мировую арену: шведов принимала и выиграла...
В кабинете Кузьминского — представитель из Тюмени. Апатитстрой отправляет туда выпускников своего профтехучилища.
— Впервые из Мурманской области отпускаем, — объясняет Гриша. — Теперь у нас рабочей силы хватает.
Вот вам и кольский Север, Заполярье. Единственное, пожалуй, место в нашей стране, где нет сейчас дефицита рабочих рук. Нет.
У Гриши над столом — портрет Ленина, барельеф на сосне. Узнаю, что автор работы — сам Кузьминский, он учится заочно в художественном вузе.
Рассказывает, что ребята в Апатитстрое собирают историю своего треста, воссоздают путь комсомольской организации Хибин.
Знакомлюсь с письмами Леши Язева, одного из первых хибинских комсомольцев. Сейчас он живет в Днепропетровске.
...1930 год. Начало стройки. Вспышки сыпного тифа. Особенно в «Ситцевом городке», там чернеют на снегу палатки. Хибинский комсомол начал борьбу с тифом: «Легкая кавалерия» при больнице. Постоянное дежурство днем и ночью.
Противопожарная охрана тепляков, в которых возводились корпуса первой апатито-нефелиновой фабрики, — тоже комсомол.
Володя Зарубин и Аркадий Архипов едут в Вятку за оборудованием: нужно параллельно со строительством начинать монтаж обогатительной фабрики.
Субботники на Кукисвумчорре. «Лучшая суточная добыча руды — у комсомольца Лукина. Она составляет 14 тонн».
Субботники на Юкспоре... Здесь однажды разразилась снежная буря. Снесло осветительные столбы. Спускались с горы и возвращались домой по озеру, в кромешной тьме, цепочкой, по пояс в снегу. Не разнимали сплетенных рук. В Мурманске простаивали иностранные пароходы, ждали руду.
Ослепительной от солнца и снега весной 1930 года прибыл в Хибины Захар Болотовский. Он и стал первым секретарем комсомольского горкома. Вслед за ним — Лева Фиалков, специалист по радиотрансляции, Яша Плаксин — создатель ТРАМа — театра рабочей молодежи, поэты Лев Ошанин, Саша Решетов, Боря Шмидт.