Нет-нет-нет, что вы, девушка, что вы говорите? Вы, может, для того и пришли — уговаривать? Сказала ведь! Еще как родился, сразу и сказала: не отдам! Мое. Тоже мое... Спи, маленький, спи, с тобой мама твоя, с тобой...
А вы, девушка, не обижайтесь. Вы тоже меня поймите. Скоро год одно и слышу: отдай да отдай. Да разве я этого прошу — чтоб забрали? Разве мне надо от вас чего? Дали помощь — спасибо. Талоны принесли — низкий поклон. Еще бы вот как-то с магазином наладить, чтоб в очередях по два часа не стоять дак... Не полезешь ведь каждому в глаза орденом своим тыкать: заслужила, мол, лучшая самая Надежда свет Ивановна! Вот она заслуга моя — опять мокрый. И что мне с тобой делать, наказанье мое... Иди сюда, маленький... Ох, тяжелый-то стал, большой-то... Не отдам, никому тебя не отдам. Что ты, грех-то какой — подумать страшно! Ну вот, спи. Спи, сыночек... Пойдемте, пусть он уснет дак...
Вот вы говорите — другие, мол. У других все другое, вся жизнь. А то еще на собак больших мода пошла — вместо детей-то, господи прости меня... А что вы, девушка, рассказали, такое на Севере у нас не редкость. Детский дом — вот он, рядом, да и в дом малютки вход открытый, государство ни от кого не откажется, позаботится о каждом, если у молодой, здоровой бабы сил не хватает единственное дитя поднять. Это одного-то ребенка! Как ее фамилия-то? Нет, не знаю, не слышала. Да и знать не хочу.
Вы на меня поглядите. Больная? Не жалуюсь, тьфу-тьфу-тьфу. Да и некогда жаловаться-то. Тем более, считай, одна я с ними. Нет, муж у меня живой-здоровый. Вы же видели — в той комнате сидел. Теперь пошел вот — куда, не знаю. А не то в магазин. Не скажет. Тяжелый человек. Очень тяжелый. Да уж пятьдесят скоро мужику, уйти боится. Кому он и нужен, как не нам... Сейчас еще ничего стал, потише. Да и сын уж взрослый, в обиду меня не даст. Это раньше, бывало, хоть из дому беги. А куда и бежать? Сколь себя помню — вся в детях, Далеко не убежишь дак...
И не хотела я замуж идти, ей-богу не хотела! Как сердце чувствовало: не будет мне с ним доброй судьбы. И он все решиться не мог. В бараке он жил, а я у родственников. А потом уж свою комнату на работе мне дали. Надоел ему барак-то: драки бывали, пьянка.
В общем, пожалела я его. Пожалела, значит, а в роддом идти собираюсь — нет мужика. Ну беда! А рожать — надо. Ну и родила. Тут уж он, правду сказать, повился. Пришел, взял меня из больницы. Стали жить.
Вспоминаю теперь — всего и не припомнишь дак, всех-то обид. Пока собственное жилье получили — намучилася. А как детишек нарожала — и понять не успела. Квартиру нам дали — тут, конечно, полегче стало... А жизнь наша как с первых дней не заладилась, так вот и до сих пор. Что же я, на работу к нему жаловаться пойду? В партком-местком? Да он, может, ни в чем и не виноват. А? Вы что головой качаете, милая девушка? У вас как с мужем-то? Видите — никак. Не выдержали, значит, оба и не выдержали. А мы с ним — живем. Сколько уж лет живем — не упомню, когда и молодая была. А теперь старшего сыночка в армию провожать готовлюсь: вырастили, значит. Да все бы хорошо, грех жаловаться. Вот только с меньшим... Натка, подойди к нему, глянь, а то не ровен час...
Коашва? Какая Коашва? Слышала, нет — не упомню. А и верно, рудник там, как же, рудник! Если поселок при руднике — это, конечно, неплохо, это удобно. Я? Да смеетесь вы? Да куда же мне, с моей-то оравой? Нет, это для молодых. А у нас тут и корни все, в Кировске. Кировчане мы. Вологодские, а все-таки тоже кировчане. Нет, не поедем, что вы — экую даль-то... А вот так если — другое дело. Это бы и я не против была. Это бы и заработок у него лучше стал, если на руднике. А пускай бы и ездил-катался, детям спокойнее. Да и мне самой. Пусть бы катался на эту вашу Коашву до пенсии до самой, а там он, глядишь, утихомирится, помягчеет. Тоже и жалею его я. Какая жизнь у мужика — сами видите — туча тучей ходит...
Да вы кушайте, кушайте. Молочко топленое. Хворост. По-вологодски сделала, по-нашему дак. Не пробовали поди? Давайте-ка я сама вам налью... Вы пенку любите? Товарищ! Любите ли пенку молочную, спрашиваю? Не любят иные дак, не понимают...
А нужно ли добавлять мне хоть слово? Рассказывать, как льнули к матери черноглазые упитанные пацанята, как тянулись они к нечастому в доме лакомству, как доверчиво шли младшие ребятишки на руки к раскрасневшейся, смущенной и все-таки, несомненно, обрадованной, осветленной молодой женщине, которая привела меня в этот дом, не подозревая, так же как я, какая мука досталась на долю его хозяйке... Навряд ли испытаешь такое в прочной, тихой семье, где быт налажен сообща и в будущее глядят без печали. Здесь нас встретила Мать...
Однако при чем здесь Коашва? Какое отношение имеет проблема строительства рудничного поселка к нелегкой жизни Веры Ивановны? И как же соотнести рассказ об этой «нетипичной» судьбе с главным направлением размышлений — северная семья сегодня...
У колыбели семьи, созданной и хранимой Верой Ивановной, маячит тень барака. Барак — прошлое Севера. Безвозвратное прошлое. Барак — символ временности непрочной жизни на холодной чужой земле.
Нет, мы не столь наивны, чтобы верить в прямую связь между количеством квадратных метров на душу населения, характером этой души и здоровьем ее потомства. И все же...
Не первый ли долг наш так построить быт северянина, чтобы возможность подобной зависимости исключить вообще? Чтобы снять тень прошлого с будущего, которое дарит и хранит Мать...
20.4.1982. Кировск, средняя школа № 2. Отчет председателя Горисполкома перед будущими выпускниками.
— Так чем же он отличается от жителей тех же, скажем, Москвы, Ленинграда или Сочи, наш северянин? Какой такой особенный человек вырастает и воспитывается в Кировске? Чем вот вы, например, ребята, хуже или лучше обыкновенного, нормального советского человека?
Был у нас тут разговор с тренером всесоюзной лыжной сборной. Он что говорит? Ребята из Кировска — а в сборной страны их уже восемь человек — никому не уступают в техничности. Общая эрудиция тоже, так сказать, на уровне. А по человеческим показателям — выше, гораздо выше! Он что имел в виду? Первое — помочь товарищу! Северянину об этом напоминать не нужно — он первый на помощь придет, если беда приключится с кем или просто человек нуждается. Тут все ясно: Север этому учит с первых шагов: победить можно только вместе, в одиночку пропадешь, на этом жизнь стоит. Опять же — трудности. Что для вас перепад температуры? Буран, пурга? Даже не повод для расстройства. Вы к любой погоде с детства приучены — и в прямом смысле и в переносном. Да, северяне...
Что я вам сегодня скажу? Про свою жизнь — то есть про нашу — вы сами все знаете. Город маленький, любой человек как на ладони. И будущее свое вы рисуете смело, и правильно делаете. Работой вас город обеспечит — это главное. Гости приезжают, восхищаются. «Но когда-то же, — говорят, — кончится он, этот ваш апатит? Что тогда?» Не волнуйтесь. На ваш век апатитовой руды хватит. Еще лет на пятьдесят горы нас работой обеспечат, а то и больше. Прибавьте-ка пятьдесят к своим семнадцати! Видите? И детям еще поработать достанется, и внукам вашим. До двадцати двух миллионов выработку доведем! Восточную группу рудников начали интенсивно развивать, уже дает руду Коашва...
Знаю, что вопросов по выбору жизненного пути у вас будет много. Но разрешить их вам поможет сам город. Рудник — да, прекрасно! Строительство? Разумеется. Тридцать процентов населения у нас еще нуждается в жилье, и жилищное строительство мы будем развивать. А сфера обслуживания? Город мы должны сделать самым чистым, культурным, красивым. И все это зависит от вас, все в ваших руках.
А потом, в будущем, город наш, не исключена такая возможность, может стать горно-лыжным курортом всесоюзного, да и мирового значения. Значит, будем строить гостиницы, отели, дома отдыха. Собираемся возводить новый олимпийский трамплин. Посмотрите, сколько знаменитостей, не говоря уж о простых смертных, наехало к нам в эти дни — по апрельскому снежку с горы спуститься! И эта лавина — я должен сегодня это слово применить, да, лавина — давит на город со страшной силой. По три с половиной часа в очереди стоят профессора-академики, чтобы раз с горки съехать. Ужас! А дальше что будет? В Австрии, Франции, ФРГ, Чили, Швейцарии горно-лыжным спортом увлекаются все поголовно, начиная с трехлетнего возраста. И у нас то же начинается. Престиж! Шик! Мода! Лыжи самые-самые, ботинки самые-самые... Давайте приобщайтесь, кировчане! Укрепляйте сборную страны!..
Вопрос с места: — Я хочу заниматься горными лыжами, а обмундирования не достать...
Председатель горисполкома: — А горнолыжная секция?! Лыжи, костюмы, ботинки мы закупаем только для школ. Знаете, сколько один комплект стоит, чтобы вот такого красавца оборудовать? Тысячу инвалютных рублей Да мы бы с радостью каждого одели-обули, но ведь и другие нужды есть — поважней. Жилье. Транспорт. Продовольствие. Промышленность, наконец.
Перед вами, ребята, все эти пути сегодня открываются. И я пожелаю вам проложить, как говорится, свою лыжню в жизни. Глубокий оставить след. Солидный. В работе, в спорте, в творчестве. Давайте, северяне! Городу вы нужны — вот так!..
Я видел нарисованные председателем горисполкома в сияющем пространстве вереницы БелАЗов, с богатой рудой, каждая тонна которой даст стране три тонны зерна. И новые кварталы жилых корпусов — светлые, как лица новоселов. И разноцветные, отчетливые на белом склоне красавицы Айкуайвентчорр, с которой и я попробовал разок спуститься на поющих лыжах, фигурки счастливцев из Ленинграда, Сочи и Парижа, приехавших в Кировск за тем несравнимым чувством освобождающего полета, — я помню его до сих пор и никогда не забуду. Современные, пронизанные солнцем здания уютных отелей, где в зимних садах журчат подсвеченные сиреневыми прожекторами теплые фонтаны с оранжевыми вуалехвостами на дне мраморных бассейнов. И всюду музыка, музыка счастья.