том не сразу подчинился усилиям пальцев, мне пришлось почти отрывать его от других.
Наконец книга была у меня в руках, и я метнулся с нею из дедовых сеней во двор, оттуда — к лазу в дощатом заборе.
Через следующие две или три минуты, лежа у себя в саду под сиреневым кустом, я с благоговением открыл толстую обложку украденной книги и прочитал:
Три дня провел я в своем сиреневом убежище, наедине с прекраснодушным Рыцарем Печального Образа.
Любя и не понимая его, я проклинал всех, кто причинял этому странному герою страдания, рисовал мысленно сцены, в которых становился участником злоключений Дон Кихота Ламанчского, неизменно приходя ему на выручку и совершая при этом подвиг за подвигом.
Захваченный книжными приключениями, удивляясь и переживая, я совсем забыл о том, что произошло не в какой-то далекой и неведомой Ламанче, а в хорошо знакомых мне дедовых сенях. И не в давние-давние времена, а всего лишь три дня тому назад. И не с добрым, хотя и чудаковатым Дон Кихотом, начитавшимся рыцарских романов, а со мной самим. Выходя из своего укрытия только на голос матери, созывавшей нас на обед, я ощущал одно-единственное сожаление: что все меньше и меньше оставалось в книге непрочитанных страниц.
А на месте моего преступления тем временем уже сверкнули первые молнии: памятливый и дотошно бережливый дед мой уловил-таки своим цепким глазом пропажу. Слишком жирно зияла на книжной полке в чулане оставленная мною брешь. Гневный бас потряс сначала чулан и сени, а потом загремел и во дворе. Все там пришло в движение. Суетилась и что-то, слышал я, робко выкрикивала в ответ бабушка, щупленькая и добрейшая старушка, по имени Агафья.
Гроза нарастала, и скоро голос деда загремел уже под окнами нашего дома. Время было вечернее, отец только что вернулся с поля, и я слышал, как, выйдя из хаты, он весело спросил:
— О чем, батько, расшумелся?
— Где твой меньшой? — загремело в ответ. — Это он, непременно он взял книгу.
— Какую книгу?
— Не знаю какую, но взята из чулана книга. Место пустое осталось.
— Откуда же ты знаешь, что взял как раз меньшой? — спросил отец.
— А приходил он третьёва дня к нам. Я сам видел: мелькала его голова за окном, а в хату не вошел. В сенях, знать, задержался. Аккурат тогда я и чулан незамкнутым оставил. Кличь его, он взял. Голову отдаю…
И меня позвали. Не отец позвал, а вышедшая в ту минуту во двор мать.
— То-то он последнее время под кустами где-то валяется, — добавила она при этом, на что дед отозвался торопливым «во-во», а отец неопределенным и сомнительным:
— Ужель он взял?
— Он. Кто же еще? — убежденно пробасил дед. — Некому больше!
На эти слова я вышел из-за сиреневого куста. Перехватив мой взгляд, отец все понял и поэтому спросил совсем кратко:
— Брал?
Я виновато молчал.
— Где она?
— Там, — показал я головой на кусты.
— Принеси.
Из-за кустов я услышал, как отец предложил деду:
— Посидим, батько.
И к матери:
— А ты, Мань, делом каким займись. Мы тут разберемся, что к чему.
Мать ушла, а отец с дедом присели на завалинку, и, когда я подошел к ним с книгой в руках, дед нервно набивал табаком трубку, а отец обрывал с какой-то веточки листья.
Книгу я держал, переложив пальцем место, до которого дочитал. Отец потянулся за книгой, а я, отдавая ее, не спешил высвободить свой палец. Но тут дед резко рванул книгу из наших рук и начал тщательно осматривать переплет.
— Ну да, она и есть, — вполголоса приговаривал он, опять и опять поворачивая книгу то одной, то другой стороной. — Ах, сук-кин сын, негодник. Это как же называется?.. Украл — и все тут. Позор!..
Я думал, что и отец начнет говорить о том же, но он, измерив меня раза два взглядом, спросил, показывая глазами на книгу:
— Ты что? Читал ее?
— Почти всю прочитал, — похвастался я, уловив в голосе отца смягченность.
Отец посмотрел на деда — тот все еще рассматривал книгу.
— Цела? — спросил отец.
— Целехонька, слава богу, — в который раз повернул дед книгу и так и этак. — Рази что уголки поотерлись, да тут… во… затеки.
— Ну, это давнее, батько, — нахмурился отец. — Это у тебя в чулане сталось. От сырости. Время к тому ж утекло… Сколько, скажи-ка, минуло, как имение Обалишевых горело? Ить книги эти ты оттудова принес, — как, бы мимоходом вставил отец. И сам подытожил: — Годов, поди, восемнадцать.
— Наберется, пожалуй, — согласился дед.
— Ну вот. А для какой потребы, скажи на милость, они лежат у тебя? Чтобы сгнить? А на них вон смотри — золотишко тратили.
Дед вспылил:
— Ты это к чему? Аль не украдена вещь? Я об этом речь веду.
— А ты слыхал, об чем он говорит? — кивнул отец в мою сторону. — Прочитал, говорит, книгу. — И, не дав деду ответить, отец сказал мне: — Расскажи.
— О чем? — не понял я.
— О чем в книге этой самой говорится.
— Так он тебе и расскажет, держи рот шире, — язвительно бросил дед.
Но отец выжидательно и ободряюще смотрел на меня. Ждал.
И я начал рассказывать.
Сбивался, захлебывался, заикался, но бойко сыпал именами героев, названиями поселений и постоялых дворов, не преминул упомянуть о Росинанте, на что дед отозвался удивленно и неодобрительно:
— На коего черта лысого так коняку обзывать?
А я сыпал и сыпал словами.
Подошла мать, тоже стала слушать. Ободренный этим, я рассказывал все бойчее, кое-где прибавляя и от себя:
— А он, Дон Кихот, значит, подумал, что это не мельница, а злой волшебник… ну, очень плохой такой человек, который хочет обижать хороших людей, и помчался Дон Кихот к мельнице. Копье вперед, размахнулся. А крылья у мельницы-то вертелись. Ну и Дон Кихот зацепился за них, крылья поволокли его вверх, но он и оттуда, сверху, все равно свое кричит: убью, говорит, вражина, не уйдешь от меня…
Отец с трудом подавлял улыбку, мать прикрывала рот рукой и отводила в сторону смеющиеся глаза, а дед нетерпеливо крякал и злился.
— Дурак он, этот твой Кихот. Нашли, прости меня господи, об чем байки складывать.
Но дед тут же спохватывался, снова начинал поворачивать и разглядывать книгу, ворча и покачивая головой:
— Однако же сделано да разрисовано все гляди как. Золотом по оплетке пущено. И все остальное… Ценная, поди, штука. Ан, видно, не нам судить.
И чтобы, наверное, не путать больше себе мысли, дед, на мою досаду, вернулся к началу своего разговора с отцом:
— Вижу я, поблажаете вы мальца, а мне за него как за внука больно. Сегодня он книгу цапнул, а там, гляди, и другое что сопрет. Сорный путь — не торный путь, заблукнуться на нем — что в лесу дремучем. Оченно даже просто. Хоть в семь глоток кричи — одно отголосье выкликнется.
Тут стал и отец серьезным.
— Ты иди, — сказал он мне. — Иди… Дон Кихот Ламанчевский. — Отец коснулся моего плеча, с нажимом повернул меня от себя и слегка подтолкнул: — В хату ступай.
Я ушел. Но окно в хате было раскрыто, и я хорошо слышал весь дальнейший разговор отца с дедом.
— Ты не думай, батько, что я тут к тебе на кривом полозе подъезжаю. Не хужей твоего знаю, что дурнейшее то дело — без спросу чужое брать. Но ты и об другом подумай…
— Об чем же ты повелишь, милый, мне башку тут свою ломать? — недовольно пробасил дед.
— А об том, что чулан твой, как я думаю, не одними книгами набит, много там и всякого другого, за что дитячий глаз ой как охоч ухватиться. Но приманила его, видишь, книжка. А тут уже, если рассудить, имеется и другая сторона.
— Городишь ты всякие стороны, — стоял на своем Дед.
— Нет, погоди, батько, я докончу, — горячо запротестовал отец. — За каким бы это я рожном допытывался, читал хлопец книгу али нет? Мне очень, скажу тебе, важно то. Не одна, знать, красивость одурманила мальца, потянуло его ту всю книжицу прочитать. Три дня, вишь, из-под куста не вылазил. И получается тут что? А то, что интерес ему в том был наипервейший. Тут, брат, выходит, как у того служивого из прибаски, что на золотой тарелке с брильянтами один хлеб и заметил. Потому — голоден был.
Я услышал, как дед с усилием засопел трубкой, готовясь, видно, возражать, но до меня опять донесся голос отца:
— Бить мальца не стану. Ты, я вижу, и хворостину припас, да уж не взыщи. Ни к чему то.
— Ну, ну, — неопределенно протянул дед и поднялся с завалинки. (Я увидел через окно его жилистый затылок, седые волосы и крупное, в белой поросли ухо.) — Суди по-своему, праведник, да посля не жалкуй. А я пошел.
— Но я еще не все тебе сказал, батько, — тут же отозвался отец и тоже встал. — Просьба у меня к тебе имеется.
— О чем это?
— Да о книгах же твоих.
— Штой-та ище?
Рука отца потянулась к затылку, что всегда означало нерешительность и смущение, и после паузы я услышал:
— Показать бы добро это учителям… Книги то есть твои. А затем, по совету, значит, ихнему, хлопцы б мои почитали…
Дед так зачмокал губами, вытягивая из трубки дым, что ему не хватило дыхания, и он зашелся долгим удушливым кашлем. Через минуту, немного отойдя, он начал сквозь кашель выдавливать слова:
— Вона ты куда!.. А я… брат… тебя сурьезным… человеком… почитал.
— В чем же это я не сурьезный?
— А в том, что дури потакаешь. Мальца сечь до полусмерти надобно, ты же для него нового баловства отыскиваешь.
— Опять ты за свое, батько.
Дед вскипел.
— Не видать тебе и твоим учителям книжек моих, — упрямо тряхнул он головой. — Не видать. Не надейся и не гадай. Понятно? — Дед швырнул на сиреневые кусты хворостину, которую все еще держал в руке, и торопливо ушел.
И тут заговорила мать. Заговорила неуверенно, робко и вопросительно: