[260] делали негативной перспективу переговоров «на высшем уровне» в Париже — хотя и президент США, и Н. С. Хрущев уже встретились там. Оскорбительный тон обвинений Хрущева в адрес столь популярного в Америке генерала смутил народ, несмотря на общее стремление не вдаваться в политику. В интервью нас спросили, что мы думаем о Summit Debate (то есть о срыве переговоров в верхах). Мы предпочли сказать, что знаем об этом лишь из американских газет и их информация не дает нам права судить обо всех обстоятельствах события. Потом задавались вопросы о научных делах. На следующий день в газетной заметке сообщалось, что встречи в верхах советских и американских кардиологов — не в пример встрече глав правительств — оказались полезными и конкретными, особо выпячивалось наше заявление, что нам показали все (то есть открыто, ничего не утаивая).
На следующее утро в газетах заголовки: полный срыв переговоров в Париже. Нас везет из отеля молодой сотрудник гостиницы, Пейджа нет. На аэродроме оформляется багаж — публика уткнулась в газетные страницы. И. И. Сперанский говорит мне тихо: «Как-то неловко разговаривать сейчас по-русски». Даже Кипшидзе смущен, молчит, как и М. В.
В Нью-Йорке мы в какой-то другой гостинице, позаботился Институт сердца, прислал, как и раньше, представителя. Ночью мы включили телевизоры: из Парижа передавали выступление Н. С. Хрущева. Он кричал, ругался — сердитая физиономия, впрочем, казалась немного растерянной. Рядом сидел Малиновский, как большой медведь. Переводчики смягчали неприличные слова.
На следующий день, согласно программе, мы должны были собраться в каком-то офисе, кажется, это было учреждение, аналогичное нашему городскому отделу здравоохранения. Лифт доставил нас на высокий этаж — и здравствуйте, тут все знакомые. Прибыли из Бетесды директор Уотт и его заместитель Терри, профессор Эндрюс из Балтимора, и опять профессор Уайт, прилетевший специально из Бостона! Вот вам и срыв Summit conference! Друзья остаются друзьями — могли бы ведь и не приехать!
Мы обсуждали результаты встречи, высказывали свои взгляды на будущие формы сотрудничества. Американские коллеги настаивали на целесообразности посылать к нам молодых врачей на более или менее длительные сроки. Через год темой их приезда в Москву должна служить проблема кардиосклероза, а также обсуждение классификации гипертонии и атеросклероза, то есть типично наши вопросы («для лучшего взаимопонимания»).
В заключение был ланч, для чего мы перешли в старинное здание в голландском стиле — одно из немногих сохранившихся с того времени, когда Нью-Йорк был еще Новым Амстердамом и им владели голландцы. За обедом глава здравоохранения Нью-Йорка, женщина (фамилию ее я не запомнил), сказала соответствующую любезную речь. Потом мы дружески расцеловались с Уайтом и другими. А вечером из аэропорта, который носит теперь имя Кеннеди, мы отбыли в Брюссель, откуда я должен был, уже один, направиться в Прагу на симпозиум по гипертонии.
Третья поездка в США состоялась осенью 1962 года. Кроме меня, были еще вновь П. Е. Лукомский и Н. Н. Кипшидзе. На этот раз мы пролетели океан — из Копенгагена до Нью-Йорка — на «Боинге» за 6 часов 40 минут! Нас встретил доктор Зукл, заместитель директора Института сердца; сразу в Вашингтон, там поджидала нас его машина, гостиница — спать. Все быстро и уже знакомо, почти привычно.
На следующий день — воскресенье — мы расхаживали по Вашингтону и немножко злились, что пропадает целый день зря. Потом — дни встреч в Бетесде, доклады. На этот раз сделал интересный доклад о своих абхазских стариках Кипшидзе; все заинтересовались: влияние ли особых условий жизни или генетические факторы? Как у них холестерин? А, низкий. Вот потому-то и жили долго. А питались обычно? И жен имели новых в старости? Скажите как интересно! Ну а дети были? Много? Вот это ловко! и т. д.
В этот период в развитие договора по обмену в Бетесде был и наш патолог А. М. Вихерт[261] (и уже успел недурно подучиться английскому). Он также сделал доклад о начале работы в нашей стране по эпидемиологии атеросклероза (данная область в США получила немалое развитие благодаря энергии Энсела Кейса[262] при поддержке Уайта — они периодически устраивали экспедиции в различные страны мира и организовали целую систему наблюдений).
Министр здравоохранения доктор Терри дал в честь нашего приезда обед, на котором преподнес мне только что вышедшую из печати на английском языке мою книгу «Атеросклероз» (перевод был сделан по инициативе Института сердца, а книга — разослана во все медицинские библиотеки США); это, между прочим, первый случай перевода книги, написанной русским клиницистом. Сей весьма торжественный для меня момент (что ни говори — весьма приятный и с личной, и с национальной точки зрения) был зафиксирован на фото, которые потом были воспроизведены в американских журналах. К слову сказать, наши газеты, в том числе даже «Медицинская», не нашли нужным вообще сообщить об этом (и стали расписывать обо мне только позже — после получения «Золотого стетоскопа»).
Переночевав в отеле, мы вылетели согласно программе в Чикаго. В великолепном здании чикагского аэропорта нас встретил профессор Стамлер, специалист по атеросклерозу, многочисленные труды которого в этой области мне были хорошо известны. Было очень интересным посещение лаборатории Луи Каца.
Кац — один из наиболее крупных кардиологов США, председатель национального кардиологического общества, казначей международного общества и т. д. Он широко известен своими исследованиями в двух направлениях: в области изучения экспериментального атеросклероза (отчасти совместно со Стамлером) и в области электрокардиографии. Как известно, именно Кацу принадлежит создание второй удобной модели экспериментального атеросклероза — на петушках (после первой Аничкова на кроликах). В его лаборатории полным-полно петухов и кур, даже как-то смешно. Совместно со своей многолетней сотрудницей доктором Пик Кац показал, что женские половые гормоны оказывают действие, тормозящее развитие атеросклероза (вот, оказывается, почему женщины гораздо меньше страдают от этой болезни и болеют ею позже, когда защитное действие женских половых гормонов уже прекращается, после климакса).
Профессор Кац к определенному часу собрал полную аудиторию врачей и научных сотрудников. Открывая заседание, он приветствовал советскую делегацию, упомянул о приоритете русских исследователей (Аничкова) по атеросклерозу и показал публике только что им полученную мою книгу на английском языке; он сказал, что выход этой монографии, как и мой приезд, — большое событие для чикагских кардиологов.
Затем я сделал доклад, который вызвал немало интересных вопросов. Я отвечал на них по-английски, внутренне удивляясь, что уста мои разверзлись (я ведь никогда английский язык не изучал). В заключение Кац очень любезно отозвался о докладе, аплодировали и т. д. После чего мы были у него на обеде в большой современной квартире, вся из стеклянных витрин, с видом на озеро — с высоты пятидесятого этажа.
Вечером в честь нашей делегации устроило прием чикагское кардиологическое общество. Одна русская дама, врач-биохимик, вцепилась в нас, обрадовавшись случаю поговорить на родном языке и узнать, как жизнь в Москве, Петербурге. Она очень любит — как и многие в Америке — музыку Шостаковича и Прокофьева, а дочка у нее учится в консерватории; как мы думаем, можно ли ей поехать в Россию, поучиться там? Оказалось, что среди собравшихся и некоторые другие говорят по-русски, «немножко» — то ли учатся, то ли выходцы из западных губерний.
Я, конечно, успел зайти в картинную галерею. Она носит здесь название Art Institute. В подъезде по обеим сторонам — львы. В музее великолепная коллекция французских импрессионистов (откуда их столько набрали американцы!). Особенно любят чикагцы «своих ренуаров» — молодую женщину с дочкой на террасе (действительно, чудесная вещь — и женщина, и сад, и все!), а также этюд к купальщицам.
Понравилась вещь Дега — «В лавке шляп» — и знаменитая кровать Ван Гога (The Bedroom at Arles — «Спальня в Арле»). Там же висит одна из импровизаций Василия Кандинского (с указанием: Russian 1866–1944 г.), вещь интересная, изящная. Как жаль, что мы открещиваемся от нашего соотечественника, так много давшего мировому искусству, везде признанного (к тому же, судя по его деятельности в первые годы после Октябрьской революции, человека левых, кажется даже социалистических, убеждений)! Как всегда, противный Пикассо представлен также.
В Чикаго Н. Н. Кипшидзе свел меня посмотреть стриптиз. В полутемном зале за столиками вокруг эстрады сидели мужчины; на освещенной эстраде вертелась молодая женщина. Сперва она была более или менее одета, потом, совершая различные па, стала снимать с себя кофту, юбку, лифчик, чулки. Осталась лишь небольшая повязка на соответствующем месте. Самое главное, по-видимому, не столько в том, что она публично разделась, а в постепенном самооголении на глазах у мужчин, в смаковании этого, а может быть, в сладострастных движениях; некоторые «артистки» при этом как бы изображают или переживают процесс полового акта — телодвижения их должны напоминать те, которые производит отдающаяся мужчине женщина. «Смен» было несколько: особы маленькие и высокие, худенькие и полные (относительно), блондинки и брюнетки — на любой вкус. Пробыв час, мы ушли, поплевывая, с ощущением напряжения и вместе с тем брезгливости.
Из Чикаго мы перелетели в Ричмонд — небольшой город, в котором находится знаменитая клиника братьев Майо. Сейчас это одно из излюбленных мест усовершенствования врачей — не только США, но и многих стран. Раньше нам казалось, что клиника Майо является хирургической — нет, в этом институте большое место уделяется и терапии, неврологии, физиологии. Замечательна история этого прекрасного учреждения. Основателем его был старший Майо, тип нашего земского врача-универсала. Сто лет тому назад из мальчишек, продававших на улицах Чикаго газеты, он попал в студенты, сделался врачом, открыл маленькую больницу. А теперь, главным образом усилиями его двух сыновей, пошедших по стопам отца, эта больница превратилась в громадный исследовательский и педагогический центр, оборудованный по последнему слову науки и техники.