Профессор Паркинсон не мог прибыть по болезни (это тот самый Паркинсон, выдающийся деятель современной международной медицины, который описал вместе с Бэтфордом характерную электрокардиологическую картину при инфаркте миокарда, а также вместе с Уайтом — особый синдром ускорения проходимости сердца и мн. др.); стетоскоп Паркинсона вручен Бэтфорду.
После обеда и процедуры с вручением премий в кулуарах подходили ко мне разные лица, жали руку, давали сувениры и т. п. Вообще присутствовали все видные кардиологи (всего из 30 стран мира).
Итак, я попал в число четырех виднейших кардиологов мира — и притом старейших (впрочем, одно утешение, среди них я самый молодой, на 15 лет моложе других). Кипшидзе и Шхвацабая внесли за обед по 50 долларов из своего кармана, шутили, что они готовы были бы заплатить и во много раз больше, чтобы присутствовать на таком торжестве их учителя и представителя Родины.
На следующий день мы покатили по Швейцарии. Наши туристы уехали немного раньше, мы на легковой машине догнали их в Берне. В Лозанне я уже бывал раньше, как и в Монтрё, поднимался на фуникулере на снеговые горы, осматривал Шильонский замок и т. д. В Берне, где я тоже был раньше (и даже делал доклад в клинике видного специалиста по болезням почек Рейби, а потом у него дома ужинал и рассматривал старую русскую икону), лил дождь. Надо было уточнить вопрос с обратным билетом, поскольку мой был фиксирован от Женевы, а отбытие нашей группы прямо из Цюриха, пришлось заехать в наше посольство; из-за воскресного дня посла не было. Дежурный отказался мне что-либо сделать. «Ждите до завтра». Я разозлился (лауреат «Золотого стетоскопа») и велел передать послу, что я жду его помощи в одном маленьком деле.
Не прошло и двух часов, как в номер гостиницы явилась целая компания — приветливые люди, — и от посла и некоторые других они выражали сожаления, что я их не предупредил о своем приезде, что с билетом, конечно, все будет устроено. Они повели нас в ресторан и т. п. Я еще завез нашу компанию в музей, где в нижнем этаже была выставка абстракциониста Клеса.
Наутро мы выехали в Интеряскен, поспели на поезд на Юнгфрау. Сперва мы сели на один поезд, потом пересели на другой. Зубчатая дорога шла по необычайно красивым склонам и наконец погрузилась в длиннейший тоннель и вынырнула на вершине. Погода стала лучше, а на горе — и совсем ясная. Открылся чудесный мир снеговых гор, сверкающих на солнце ледников. Было холодно, мы сперва побродили немножко по снегу в нашей легкой обуви, озябли и в ожидании обратного поезда грелись в станционном помещении на калорифере. Вернулись к вечеру, усталые и счастливые, с чувством, что мы видели какое-то чудо мира. Утром поехали в Люцерн, однако прямой путь завалило (в связи с дождями), и мы отправились назад к Берну и, не доезжая до него, свернули по холмистой местности к Люцерну. В Люцерне я раньше не был, чудный город — красиво все: и озеро, и набережные, и остроконечные башни зданий, и изящные улицы, и панорама гор, в том числе сизо-фиолетового Пилата, обсыпанного снегом на вершине. Мне особенно понравились в Люцерне башни и стены за городом (Musegy türme) и мост (Kapellbrücke), построенный еще в начале XIV века, деревянный, под крышей которого в ее свод вделаны треугольные старые картины, их около 80 — прекрасные по краскам и выразительности сцен. Переночевав в гостинице «Шиллер», мы покатили по знаменитой дороге по берегу озера Ури. Трудно передать словами впечатления от отвесных скал слева, а справа синей глади озера, за которым сияют кажущиеся очень близкими снеговые горы. Да и сама дорога в техническом отношении, с тоннелями и виадуками, едва ли имеет себе равных. Очень мил Флуэлен с видом на пик Бристен. В живописном местечке Альдорф на площади мы осмотрели памятник Вильгельму Теллю. Далее — дорога на Сен-Готард, окруженная горами с альпийскими лугами. Сколько простору! Как все сохранно!
Замечательная страна. Маленькая, казалось бы, по карте, а такие просторы горных склонов и долин. Старая, в центре старушки Европы, через нее проходили народы с юга на север, с запада на восток, — а между тем чистая, как бы даже девственная. Сколько тут путешественников, туристов, курортников — а нет впечатления тесноты, напротив, малолюдно и спокойствие. Промышленности почти нет (за исключением знаменитых химических заводов на окраине страны, в Базеле), а между тем все время сооружаются дорогостоящие ленты дорог, изобилие товаров в магазинах лучшего качества, всеобщее богатство людей. За счет чего они живут? За счет туристов? Или за счет банковских капиталов, хранящихся охотно в маленькой традиционно нейтральной стране — в нашу эпоху войн, революций? Что оберегает эту страну? Мы видели какие-то тоннели, идущие в горные массивы, военные машины. Но велика ли может быть у них армия? А ведь вокруг сжимали страну последние столетия сильные державы — Франция, Германия, Австро-Венгрия и Италия. Почему они ее не растерзали? Когда-то швейцарцы были стойкими вояками, но их мало. Может быть, чтобы оставить тыл для сохранения имуществ и жизни?
При всем том люди здесь удивительно трудолюбивы и честны. Обиход жизни здесь точен, как часы, родиной которых Швейцария является. К сожалению, швейцарцы (и особенно швейцарки) не отличаются красотой. Северная, большая, часть говорит по-немецки, но немки куда краше. Южная, меньшая, — на французском, но француженки куда изящнее.
Мне пришла в голову мысль, что разделение романской и германской культур прошло по горным хребтам, начиная с Карпат, потом Альп и Арденн (романские народы — за этой цепью к юго-востоку, к югу и юго-западу от этой линии, начиная с румын, итальянцев, французов и валлонов), славяне не в счет, они расселились по той и по другой сторонам, но в Европе они подчинились этим главнейшим культурам, сохранив лишь свой язык.
Наконец, наш шестиместный лимузин («Ситроен») забрался высоко к Сен-Готард; почтенный шофер, мсье Моро из Парижа (по летам он работает в Женеве) для сокращения пути погрузил нас на железнодорожную платформу, и мы попали в длинный тоннель. Когда мы вылетели из его мрака, была словно другая страна: сияло солнце, тепло, мы помчались вниз, сухие склоны, леса отступили. Прежних швейцарских домиков с большими нависающими крышами уже больше нет, как и остроконечных колоколен; они сменились романскими круглыми куполами и домиками итальянского типа. Мы — в итальянской части страны. Вскоре — Локарно (где был подписан знаменитый договор), красивые южные сады и парки, и наконец Лугано. По общему определению членов нашей группы, мы попали в сущий рай. Чудесный город, окаймляющий синее озеро, вокруг нежные голубые горы, все погружено в бесконечный цветущий сад. Наш отель на горном склоне, с балкона — амфитеатр города и гладь вод. Я позвонил д-ру Бишофу (я его встречал на конгрессах, и он был у нас в Москве, подарил мне часы с надписью на память — часы эти он оставил И. И. Сперанскому, так как меня в Москве не было, — и тот еще справлялся, где следует, можно ли принять часы, сказали — можно). Вскоре доктор и его симпатичная оживленная жена приехали за нами, повезли к себе, где показывали мой портрет на стене, виды Москвы, а потом отправились ужинать в ресторан (где при нас на столе приготовляли вкусное мясо, какую-то дичь).
Бишоф — человек лет 70, жена — 40; он раньше работал в клинике и числится профессором, а в связи с возрастом поселился в Лугано и занимается частной практикой. Узнав, что я хочу посетить знаменитую картинную галерею барона Тиссена (а завтра она по расписанию закрыта), Бишоф позвонил барону по телефону, и тот пригласил нас, сказав, что сам покажет ее.
На следующее утро за нами заехали Бишофы. Барон Тиссен оказался молодым человеком, простым в обращении. Он сын мультимиллионера, который вместе с Круппом поставлял кайзеру пушки (а позже — и Гитлеру). Сын говорит, что теперь он занят искусством, хотя во время демонстрации галереи его то и дело отвлекали к телефону из разных стран. Дворец был куплен отцом у принца Рудольфа Баварского — роскошный парк и т. п. Галерея построена специально — с верхним светом; картины очень удобно и просторно размещены. Собрание богатейшее — главным образом итальянцев и голландцев, отчасти французов и испанцев. Оно включает вещи первоклассных мастеров. Барон показывал, а я в ажитации заранее угадывал автора, тем заслужил со стороны владельца уважение. («Вы, оказывается, не только виднейший кардиолог мира, как это я вычитал на днях из газет, но и подлинный знаток живописи», — сказал он.) Потом мы фотографировались, нас приглашали выпить кофе или вина, затем мы прощались. На прощание всем подарили по большому альбому с репродукциями картин галереи.
Расставшись с милым Лугано, мы проехали Беллинзону с ее генуэзскими стенами крепости XIV века, с аркадами на «Солнечной площади» и старинным кафедральным собором, и стали подыматься все выше и выше — на перевал Бернардино (свыше 3 тысяч метров над уровнем моря). Через несколько часов мы уже были в зоне снегов; дорога шла как бы в каньоне в толще снега в несколько метров. Потом живописный спуск, зигзаги, виадуки, тоннели, и наконец мы в живописном Шуре, городке немецкого типа. Снова перевал (Julier), очень высокий, кругом снег, и к вечеру курорт Сен-Мориц, расположенный на высоте 1800 м над уровнем моря; большую часть года там снег.
Разреженный горный чистый холодный воздух в дострептомицидную эру привлекал сюда для климатического лечения туберкулезных больных со всей Европы. Теперь это центр альпинизма. Мы остановились в Hotel Ches a surl'Eu, очаровательном деревянном здании, в комнатах, пахнущих деревом стен, со старенькими светильниками, но со всем современным комфортом. Признаться, снег мне уже надоел — эка, подумаешь, новость для нас, из Москвы.
Воздух — да, но в Красновидове зимой не хуже. Пришлось еще заезжать в Клостер, местечко, впрочем, славное, в Давос, о котором мы знали по литературе, не столь, впрочем, медицинской, сколько художественной. Наконец мы прикатили в Цюрих.
Цюрих — большой (самый крупный в Швейцарии), красивый, но скучноватый город, скорее немецкий, хотя на краю неба с юга сверкают снегами Альпы. Может быть, прав А. И. Герцен, которому этот город не понравился. Но Ленин любил Цюрих. Каждый город хорош не всегда своими достопримечательностями, а иногда — воспоминаниями, которые он после себя оставил. Я был и раньше в Цюрихе, в клиниках, в музее. В музей мы зашли и на этот раз. Швейцарские художники — не моего вкуса. Еще Hodler, импрессионист, подчас красив в задумчивых пейзажах, но он же неприятен в символических композициях. У Сегантини много света — но вместе с тем слишком много коз. Но прямо противен Арнольд Бёклин — а ведь было время, когда он считался главой новой школы, им увлекались (я еще в детстве о нем знал по открыткам всех этих «островов мертвых», «священных рощ», «битв кентавров» и т. д.). Из всех напыщенных (впрочем, очень красочных) композиций обращает внимание лишь «Жизнь наша коротка» (Vita somnium breva). На переднем плане голенькие дети, мальчик и девочка, играющие в траве, на втором — молодые — красивая женщина, провожающая возлюбленного или мужа (на войну?), наконец, на заднем плане темный силуэт сгорбленного старика, над головой которого занесен смертоносный удар.