За дверью послышался грохот, а сразу за ним — крик Лучинского. Карпов выскочил из-за стола.
Павел Борисович сидел на полу под лестницей, держась за левую руку. Лицо его перекосила страдальческая гримаса.
— Что случилось?!
— Что случилось? А вы не видите? Я упал с лестницы и, кажется, сломал руку.
— Господи…
В гостиную вбежала Кристина. Оценив обстановку, она склонилась над пострадавшим.
— Дайте, я посмотрю.
— Вы что, еще и врач? Оставьте меня в покое!
Критик попытался отвернуться и тут же вскрикнул от боли.
— Как вас угораздило-то? — Геннадий Иванович с участием посмотрел на побледневшего Лучинского.
— Понятия не имею. Сто раз ходил по этой лестнице взад-вперед, а тут оступился. Нога подвернулась.
— Пить меньше надо, — заметила Кристина. — И ничего не подвернется.
— А это не ваше дело! — огрызнулся критик. — Помогите мне встать, — попросил он Карпова. — Слава богу, левая. И слава богу, я не левша.
— Но как же… — подхватывая Лучинского под здоровое плечо, Геннадий Иванович сообразил, какие последствия может иметь это падение. — Если придется ехать в больницу…
— Не придется, — перебила Кристина. — Врач приедет сюда.
11.02
«Скорая» прибыла на удивление быстро. Видимо, подстанция находилась неподалеку.
— Сильный вывих, — успокоил врач, осмотрев поврежденную конечность. — Когда падали — инстинктивно выставили руку вперед. Вот кисть и подвернулась.
— Вы уверены, что это не перелом? — спросил Карпов.
— Однозначный ответ может дать только снимок, но я пока не вижу в нем необходимости. Сделаем обездвиживающую повязку. Несколько дней покоя — и все должно пройти.
Когда процедура завершилась, Лучинский попробовал подняться с дивана. Внезапно в углу гостиной на полную громкость включился телевизор. Все повернулись к нему.
— Извините, я, кажется, сел на пульт. — Павел Борисович достал из-под себя «лентяйку» и выключил телевизор. — Спасибо, доктор. Можно узнать вашу фамилию? Хотелось бы встретиться с вами в иных обстоятельствах. Я умею быть благодарным по отношению к тем, кто мне помогает.
«Даже здесь не удержался, чтобы не подчеркнуть свою значимость», — с досадой подумал Карпов.
— Мальцев Роман Иванович, — ответил врач. — Насчет благодарности не беспокойтесь. Это мой долг.
— И мой тоже, — заметил Лучинский. — А в должниках я хожу недолго.
В сопровождении Кристины медик покинул дом.
Павел Борисович заметно повеселел. Он подмигнул Карпову:
— Нет худа без добра. Кажется, в результате этого инцидента между нами вновь восстановился мир. Прекратим играть в молчанку?
Геннадий Иванович не стал возражать. Критик, конечно, невыносим, но сейчас они — товарищи по несчастью.
— Вы уже что-нибудь написали? — спросил он.
— Пока нет. Всегда долго раскачиваюсь. Даже если меня ничто не отвлекает, могу часами ходить вокруг компьютера. А если еще учесть, какая прекрасная коллекция напитков в этом доме. — Лучинский посмотрел на Карпова: — Вы тоже считаете, что я много пью?
— Это не мое дело, — уклонился от ответа Геннадий Иванович.
— Да уж, откровенность — не в числе ваших приоритетов, — усмехнулся Лучинский. — Но на этом пункте мы с вами уже дважды сцепились, так что сменим тему. Не хотите проветриться?
— А вам разве…
— Почему нет? Я ведь повредил руку, а не ногу. Идемте, а то меня опять потянет навестить бар.
Лучинский поднялся с дивана, на сей раз даже не поморщившись. Видно, доктор и впрямь оказался хорошим специалистом.
11.40
— Вы действительно считаете, что «Пирамида» никуда не годится? — не удержался от вопроса Карпов, когда они вышли на тропинку, причудливым зигзагом огибавшую дом.
— Голубчик, да какая вам разница? Ведь Сергеев прав. Это лишь мнение одного человека.
— Это мнение человека, который разбирается в литературе.
— И что с того? Вы определитесь для себя, что вам сейчас важнее: сказать новое слово в литературе или чтобы вас не убили. Напечатают — и слава богу. С литературой потом сочтетесь.
— Хотите сказать, напечатать могут заведомую дрянь?
Лучинский уставился на него с изумлением.
— Вы сейчас с этим вопросом серьезно? Будто сами не знаете: процентов восемьдесят из напечатанного — дрянь несусветная.
— Так уж и восемьдесят.
— Ага! Заметьте, дискуссия только о проценте. Да что там далеко ходить. У вас в «Звезде» мало дряни?
— Материалы, которые проходят через мои руки…
— Ваши коллеги — циники и взяточники?
— С чего вы взяли?
— Раз они пропускают то, что вы, как я понял, не пропустили бы никогда, приходится думать…
— Возможно, у них просто другая точка зрения.
— Вот! То, что вы услышали от меня — моя личная точка зрения. А у редактора — куда вы там послали свою «Пирамиду»? — может быть совершенно другая.
— И все же вы считаете, что рассказ никуда не годится, — упрямо повторил Карпов.
— Опять двадцать пять! Да что ж у вас на мне свет клином сошелся?!
— Потому что вы — профессионал. Мнение профессионала важно.
— Чем? Вы разве пишете для профессионалов? Если ваше сочинение придется по душе человеку без диплома филфака, это не доставит вам удовольствия? Любому писателю нужно в первую очередь знать, что его читают. И уже во вторую — кто.
— Но разве можно не обращать внимания на мнение тех, кто состоялся в профессии?
— Как же вы узнаете их мнение, позвольте спросить?
Карпов посмотрел на Лучинского с недоумением.
— Множество писателей, как вам известно, терпеть не может своих коллег, — продолжил тот. — Поэтому получить объективный отзыв — большая редкость. Конечно, кто-то способен высказаться и объективно. Но это ж надо догадаться, кто до такого снизошел, а кто просто с удовольствием харкнул вам в душу. А кто-то наоборот: в глаза похвалил, а сам думает: «Редкостное дерьмо!» Что же касается критиков, у нас иная стезя. Мы — как фармацевты среди врачей. Образование почти то же самое, но людей лечить нельзя. Между прочим, как маститый критик, сейчас я сам себя опровергну. Для кого пишет писатель, по-вашему?
— Я полагал — для людей. Но вы, кажется, намерены доказать иное.
— Запросто! Писатель пишет для себя. В лучшем случае, для узкого круга своих близких. Как можно писать для тех, кого ты в глаза не видел и понятия не имеешь: чем они живут, о чем думают? Нет, конечно, если среди миллионов этих неизвестных вдруг найдется достаточно любителей твоих произведений — жизнь удалась. Настоящий писатель — тот, кто пишет для себя так, что это интересно другим. А если пытаться подладиться под мнение специалиста… Давайте присядем.
Лучинский опустился на скамейку возле цветочной клумбы, мимо которой они проходили. Карпов пристроился рядом.
— Тем не менее сейчас нашу судьбу решают именно дипломированные специалисты, — заметил он. — И с этим мы ничего не можем поделать.
— Если так думать, то конечно.
— А если думать иначе — нет? Вы верите в материализацию мыслей?
— Я верю в себя. И в счастливый случай. Хотя, случаю иногда не грех и помочь. Даю бесплатный совет. Зашифруйте свою фамилию в первых буквах абзацев. Лично я так и поступил. Конечно, шансов на то, что редактор или рецензент это заметят, немного, но вдруг попадется кто-нибудь пытливый. Сколько страниц вы уже написали? — переменил тему критик.
— Ноль, — мрачно ответил Карпов.
— Жанр по-прежнему довлеет над вами? Сколько раз нужно повторять: не думайте о нем! Пишите, как хотите. Но обязательно заверните все в яркую обертку. Скормите ваши мысли так, чтобы читатель проглотил их в один присест. Помните, как в «Операции “Ы”» Шурик потчевал собаку таблетками, пихая их в колбасу?
— Конечно. И еще я помню, что собака съела колбасу, а таблетки остались.
— Будьте изобретательней.
— Это легко сказать. Как совместить несовместимое?
— Да запросто! Что вы читали в последнее время из серьезного?
— В последнее время? — Карпов задумался. — Статью профессора Кушнера.
— О чем она?
— О Моцарте и Сальери. Кушнер очень убедительно доказывает, что Сальери не мог отравить Моцарта[9]. И я с ним полностью согласен, поскольку всегда считал…
— Замечательно! То, что надо. Знаменитости, отравление… Голубчик, да вы просто сидите на сокровище! У вас есть тема, есть материал. Осталось придумать обложку. Хотите, сделаю это за вас? Минуту… — Критик наморщил лоб, немного пожевал губами… — Допустим, некий падкий на мистику нерадивый студент, который никак не может сдать экзамен по творчеству Моцарта, вызывает дух композитора из его могилы, чтобы узнать то, чего о нем не знает никто. Как?
Карпов посмотрел на Лучинского с подозрением.
— Вы издеваетесь?
— Ничего подобного! Знаете что? Я тоже напишу какую-нибудь историю про кладбище! — В порыве чувств Павел Борисович хлопнул больной рукой о колено и даже не заметил этого. — Посмотрим, у кого получится лучше. Конкуренция всегда рождает азарт. — Критик завелся не на шутку. — Нужен лишь арбитр, который присудит победу. Сергеев не подойдет, у него свои игры, в нашу он играть не станет. А что, если…
Лучинский заметил Кристину, которая возилась в саду со вчерашним деревом.
— Вот! Идеальный выбор! Согласны? Возможно, в этом случае у вас будет даже некий гандикап, потому что меня эта дама терпеть не может. Ну же, Карпов! Соглашайтесь!
Геннадий Иванович несколько самонадеянно подумал, что после вчерашней вечерней беседы у него действительно есть некий гандикап. И согласился.
«Не по-джентльменски? Так с волками жить — по-волчьи выть!» — ответил он своей совести. Совесть поворчала и отстала.
17.30
Работа кипела вовсю. Стол Карпова покрывали книги, снятые с полок.
У быстрого согласия Геннадия Ивановича на предложение Лучинского имелась еще одна причина. Оно удивительным образом совпало с тем советом, который накануне дала Кристина. Антонио Сальери, конечно, не был человеком, без которого Геннадий Иванович не мог представить жизнь. Но он занимал в ней довольно существенное место. Покоренный творением Пушкина о гении и злодействе, Карпов в свое время заинтересовался историческими нюансами трагедии, и быстро обнаружил, что великий поэт ради красного словца, то бишь увлекательного сюжета, совершенно незаслуженно оболгал замечательного композитора Сальери, на века приклеив к тому ярлык завистника и убийцы. За Пушкиным последовали другие. Но это не умаляло вину пиита. Гений особо ответственен за дела свои, ибо ему внемлют толпы. Какое-то время у Карпова все же оставались сомнения в невиновности Сальери, но статья профессора Кушнера, которую он упомянул в разговоре с Лучинским, развеяла их без следа. Почему бы не написать о человеке, чья несчастная судьба так близко его задела? Правда, главным героем рассказа будет Моцарт (кто сейчас помнит Сальери, а Моцарта знают все), но это даже хорошо: Моцарт станет отличной «колбасой». Еще недавно такое грубое сравнение покоробило бы Карпова, а сейчас он и глазом не моргнул.