«Это не нувориши», — подумал Лучинский.
— Павел Борисович?
Лучинский представил, как будет выглядеть медаль у него на груди.
Он поднес к горлу бутылку, допил остатки минералки и произнес:
— Встречайте.
Всю дорогу от острова до аэропорта критик пытался вспомнить, кто такой Сергеев. Что-то эта фамилия ему все же напоминала.
Глава четвертая
23 мая
13.10
— Раз все в сборе, — сказал Сергеев, когда Лучинский присоединился к ним, — настало время обговорить детали. Как уже было сказано, вы должны написать три рассказа…
— Хватит и одного, — перебил Павел Борисович, от которого, несмотря на раннее время, шел устойчивый коньячный дух. — Вам ведь достаточно одной публикации, чтобы прекратить эту безумную игру?
— Вполне. Но, если позволите, я буду исходить из базовых условий. Итак, вы можете, — Сергеев изменил формулировку, — написать три рассказа. Объем текста не имеет значения. О готовности рукописей извещайте меня через Кристину. Я организую их немедленную отправку по указанному вами адресу, и я же извещу вас в случае получения положительного ответа редакции. Учитывая, что, насколько мне известно, максимальный срок рассмотрения рукописей — два месяца, плюс… добавляем время, которое потребуется на написание рассказов, какие-либо итоги могут проявиться не ранее середины июля.
Сергеев замолчал. Геннадий Иванович решил, что беседа окончена, но Лучинский оказался проницательней.
— Кажется, это не все, — заметил он.
— Вы правы. Рассказы должны быть написаны в том же жанре, что и направленная вам рукопись. Впрочем, не будем слишком сужать рамки. Подойдет все, что укладывается в термин «остросюжетная проза».
— Нет! — вырвалось у Карпова. — Это невозможно!
— Боюсь, не только возможно, но и обязательно, — подчеркнул Сергеев. — При этом вы оба окажетесь в равных условиях, поскольку до сих пор не писали ничего подобного.
— Не писал — и не собираюсь! — Геннадий Иванович повернулся к Лучинскому: — Павел Борисович, вы-то почему молчите?
Критик сделал очередной глоток из бокала и пожал плечами.
— Да мне, в общем, по барабану.
— По барабану?! Если мне не изменяет память, ваша недавняя статья называлась «Мейнстрим как суррогат искусства».
Лучинский сохранял завидную безмятежность.
— Голубчик, при чем тут моя статья? Вы полагаете, у нас есть возможность выбора?
Карпов по-настоящему растерялся.
— Но я просто не смогу написать ничего подобного! Даже если меня пригрозят убить прямо сейчас!
Сергеев посмотрел на него с интересом.
— Правда? Как же вы собирались помогать Михаилу Петровичу? Мы ведь оговаривали, что он пишет именно в этом жанре. Неужели желание получить три миллиона рублей сильнее страха смерти?
В тишине раздались аплодисменты.
— Браво! — воскликнул критик. — Они вас, оказывается, неплохо ценят. Три миллиона — еще не высшая лига, но уже на подступах.
Карпов почувствовал себя так, будто ему ударили под дых. Это было нечестно. Раскрывать все детали при Лучинском… И потом…
— Но… я даже не знаю, куда направлять подобные… произведения, — пробормотал он.
— Это не проблема.
Сергеев открыл дипломат и достал файл с вложенными листами.
— Вот адреса отечественных журналов подходящего направления.
Он положил файл на стол.
— Надеюсь, это все сюрпризы? — спросил Лучинский.
— Почти. У меня есть одна идея, но ее вы можете не брать во внимание.
— Писать гусиными перьями и при свечах? — съязвил Геннадий Иванович. Время, когда он боялся быть дерзким, ушло в прошлое.
Сергеев сделал вид, что ничего не слышал.
— Вам известно, чем объясняется успех франшизы об агенте 007?
— Это еще здесь при чем?! — воскликнул Карпов.
— Продюсер проекта Джеймс Брокколи разработал семь строгих правил. Каждую серию открывает короткий мини-фильм с завершенным сюжетом, действие разворачивается в экзотической стране, Бонда сопровождает красивая девушка… и так далее.
— Действительно, при чем тут это? — поддержал Карпова Лучинский.
— Мой отец планировал написать серию новелл под условным названием «Пульс за сто» по схожим принципам: разные герои, разные страны со своим колоритом, разные жанровые оттенки, но всякий раз напряженный сюжет, подчеркивающий главную мысль: страх — интернационален, он не знает границ. Ваше согласие реализовать подобный замысел стало бы актом уважения памяти Михаила Петровича.
Лучинский усмехнулся.
— Могу предложить хороший псевдоним для подобного проекта. Один на двоих. Кевин Стинг. Как вам?
У Карпова возникло стойкое ощущение, что он видит кошмарный сон и сейчас неминуемо проснется.
— Еще раз повторяю: последнее пожелание не является обязательным. Отказ от него не вызовет последствий. Пожалуй, все.
Сергеев встал.
— Хотя, нет. — Он поочередно посмотрел на собеседников. — Подозреваю, рано или поздно у вас возникнет соблазн проверить, насколько серьезны мои угрозы. Какое-нибудь легкое нарушение, за которым, как вам покажется, последует предупредительное наказание — возможно, неприятное и болезненное, но не слишком опасное. Призванное подтвердить, что я не шучу. Так вот, я действительно не шучу. Поэтому наказание, вне зависимости от степени проступка, будет только одно — смерть. Никаких полутонов и последних предупреждений. Никаких сломанных пальцев и прочих угроз. Либо вы соблюдаете правила, либо нет. Либо живете и пытаетесь доказать свое право на жизнь, либо аннулируете эту возможность. Бесповоротно и сразу. Предупреждений не будет. Запомните это.
13.40
Когда Сергеев ушел, критик направился к бару, спрятанному за деревянной панелью в стене, и плеснул в бокал новую порцию коньяка.
— Хотите? — предложил он Карпову. — У них тут первоклассный выбор.
— Нет, спасибо, — отказался Геннадий Иванович. — Сейчас не до этого. Вы-то как влипли в историю?
— Рукопись пришла прямо на дом. С конвертом для ответа.
— И что там было? Я ведь, как назло, даже фамилии такой не помню — Сергеев.
— Чушь полная. Детектив из советской жизни про убийство водителя трамвая. Кто сейчас станет такое читать?
— Вы хоть прочли. У меня она вообще куда-то пропала.
— Если бы только прочел! Мой грех куда серьезней. Накануне пришлось на правлении Союза ставить на место одного молодого хлыща. Так что автор получил развернутый ответ во всю глубину моего таланта.
Лучинский отхлебнул коньяк и одобрительно посмотрел на бокал.
— Эти люди не лишены вкуса.
Карпов поморщился. Как можно заниматься дегустацией спиртного в то время, когда на карту поставлена жизнь?!
— Вы верите в то, что угрозы Орлова реальны? — спросил он. — Мне все же кажется, нас просто хотят проучить. Не могут ведь они действительно пойти на убийство?
— Почему нет? В феодально-бандитском обществе убийство не является проблемой. А уж если ты наступил на мозоль серьезному человеку…
— Думаете, Сергеев — бандит?
— Голубчик, у вас устаревшие определения. Столь узких специализаций давно не существует. К тому же это был бы не худший вариант. У тех, кого вы называете бандитами, есть определенные понятия. С бандитом можно договориться. Или найти другого бандита, с которым у него… разногласия. Нет, боюсь, мы отдавили пятку кому-то из власть предержащих. Вас ведь предупредили, что в полицию обращаться бесполезно?
— Да, но одно дело я, а другое — вы. У вас большие связи. Вы — человек публичный, с вами нельзя расправиться просто так.
— Бросьте! С их точки зрения между нами лишь одно отличие: я — звезда крепостного театра, а вы — уж, извините — из массовки.
— Вот именно! Вы можете привлечь внимание СМИ, дать интервью газетам, телевидению, и потом…
— И потом, когда шум уляжется, а уляжется он быстро… Когда в полиции скажут, что факты не подтвердились, а они не подтвердятся… В общем, когда все обо всем забудут, со мной случится банальный сердечный приступ. Или что-нибудь еще.
— Вы действительно верите, что они это сделают?
— Вполне. Большие люди никогда не позволяют себя нагибать. Ни-ко-гда! Потому что, если кто-то из ближнего круга увидит — тебя можно нагнуть, обязательно попробует. В общем, придется принять их условия. Один рассказ я уж как-нибудь опубликую. А потом… Потом можно изучить возможности дать сдачи.
Карпов вскочил.
— Нет! Я не могу в это поверить! Расправиться с человеком из-за…
— С человеком! — Лучинский неожиданно засмеялся. — Эк вы хватили! Для них мы не люди. В этом со времен царя-батюшки ничего не изменилось. Люди — там. — Павел Борисович ткнул пальцем наверх. — А здесь — мертвые души. Одного не пойму, почему нельзя было сделать все по-людски? Позвонить, объяснить, чья это рукопись. Получили бы отзыв, с которым на Букера не стыдно подать. С нашим удовольствием.
Часы на стене пробили дважды.
— И что теперь делать? — спросил Геннадий Иванович.
— Как — что? Вам же объяснили. Писать рассказы — и ждать публикации.
Лучинский опрокинул в себя остатки спиртного. Это все больше раздражало Карпова.
— Вы так спокойно об этом говорите! Какие гарантии? Рукопись уйдет самотеком, имя автора никому ничего не скажет… А связи с миром они нас лишили.
— Есть много способов дать понять, что рассказ написан не новичком.
Геннадий Иванович при всем желании не мог разделить подобной уверенности. Должны быть другие пути! Должны!
— Разве на ваше исчезновение не обратят внимания?
— Вряд ли. Лето, сезон отпусков. Я сейчас на Мальдивах.
— Где?
— На крошечном острове посреди Индийского океана. О том, что я улетел, знают многие. О том, что внезапно вернулся, — никто.
— Внезапно вернулись с острова? Чем же они вас взяли?
Карпову тут же стало неловко за некорректный вопрос. Но Лучинский и не думал на него отвечать. Он с интересом рассматривал этикетку на бутылке.
— Какой благородный напиток. Надеюсь, последствия его потребления тоже будут благородными. Все еще не хотите присоединиться?