«Силен мужик», — подумал я и спросил:
— А у вас действительно есть информация об убийстве?
Брюнет покачал головой.
— Боюсь, что нет. Но ведь вы не могли знать этого заранее?
— Действительно, не мог. Но, похоже, мы с вами как-то поменялись ролями.
Брюнет смешался.
— Извините, вы правы. К тому же кто знает. Может, какая-нибудь мелочь, которой я не придаю значения, окажется важной.
— Вы прямо идеальный свидетель.
— Вряд ли. Ведь пользы от меня пока никакой.
— Как сказать. По крайней мере, вы не требуете отпустить вас к волнующимся родственникам. Кстати, почему?
— Потому что у меня их нет, — при ответе на этот вопрос уже привычная мягкость напрочь исчезла из голоса брюнета.
Я выдержал паузу — и не зря. Он впервые выказал признаки нервозности:
— Вам не кажется, что мы теряем важное для вас время? Надо ведь ловить преступника.
Я усмехнулся. Он был слишком умен, чтобы сказать такое всерьез. Скорее всего, разговор о родственниках ему по какой-то причине неприятен.
— Следователь не ловит преступника, — ответил я. — Он его вычисляет. А те, кто должен его ловить, я вас уверяю, делают это должным образом вне зависимости от нашей беседы. Но, тем не менее, я внимательно выслушаю все, что вы захотите мне сказать.
— Хорошо. Тогда… — Брюнет сделал паузу, покосился на диктофон и показал на него пальцем: — А разве вы не должны записывать мои слова в протокол допроса? Я имею в виду — на бумаге?
— Если бы это был допрос — конечно. Но пока что я вас только опрашиваю. Вам разъяснить разницу в процессуальной терминологии, или не будем терять важное время? — Я не упустил возможности нанести ответный укол.
Брюнет смутился.
— Конечно. В смысле, я готов. Только вряд ли чем-то вам помогу. Собственно говоря, о том, что произошло, мне рассказал гражданин из первого вагона. Сам я мало что понял. Раздался хлопок… Мне показалось, лопнула шина автомобиля — звук был похожий. И вскоре трамвай остановился. Кстати, знаете, почему я подумал про автомобиль? Пока мы двигались по Кировскому мосту[83] и до самого поворота на улицу Халтурина рядом с нами ехала какая-то машина. В другое время мне вряд ли бросилось бы это в глаза, но тогда, как и сейчас, машин практически не было, поэтому я невольно остановил на ней взгляд. Она догнала нас у Петропавловской крепости, при въезде на мост поравнялась с моим вагоном, некоторое время ехала рядом, а потом ушла вперед. Собственно, после этого я перестал за ней следить. Но, когда мы съезжали с моста, увидел ее совсем рядом. Это показалось мне странным. Ведь трамвай ехал медленно, а дорога впереди была пуста.
История с машиной меня заинтересовала.
— Вы видели ее потом?
— Нет. Как только мы начали поворачивать, машина быстро уехала.
— Номер не запомнили?
— Извините, нет.
— Да, конечно, это было бы уже слишком.
— Простите?
— Не обращайте внимания.
Действительно. Свидетель, запоминающий номер случайно увиденного автомобиля, — на такое рассчитывать не приходится.
— В момент выстрела или сразу после него никого не видели?
— В момент — нет, а после… Пожалуй. По аллее вдоль Марсова поля нам навстречу шел человек.
— Человек?
Я удивился. «Кожаное пальто» не сказал про это ни слова. А ведь говорил, что посмотрел в окно.
— Вернее, — поправился брюнет, — в тот момент, когда я его увидел, он уже стоял и смотрел в нашу сторону.
— Откуда же тогда вы знаете, что он шел вам навстречу?
Брюнет смутился.
— Не знаю, — откровенно признался он. — Мне так показалось. Может быть, то, как он стоял…
— Ладно. Что-нибудь еще можете о нем рассказать?
— Да знаете… Наверное, ничего. Я на него и внимания-то особого не обратил. Мало ли кто по улице ходит. Тем более, трамвай все стоит, а время позднее. Я подошел к двери, попробовал открыть, но ничего не вышло. Я, правда, особенных усилий и не прилагал — руки повредить боялся.
Он приподнял кисти рук с футляра скрипки.
— Это ведь мой капитал — руки. Лучше уж в холодном вагоне посидеть. Ну а пока я с дверями возился, он уже ушел.
— Описать сможете?
Брюнет задумался.
— Вряд ли. Он в тени стоял.
— Где именно?
Брюнет наклонился, посмотрел в окно и протянул руку.
— Вот здесь.
Неувязочка. С этого места выстрелить под тем углом, под которым ушла пуля, невозможно. Странно, что свидетель из первого вагона ничего не сказал про этого человека. Не заметил? Я понял, что не уеду до тех пор, пока не дождусь Пугачева. Мне очень хотелось знать, встретила ли гражданина в кожаном пальто его супруга.
Легкое покашливание вывело меня из раздумий.
— Я вам больше не нужен? — робко поинтересовался брюнет.
— Пожалуй, нет. Сейчас вернется машина — и вас отвезут домой.
— Да нет, что вы. Я, если позволите, пешком. Мне тут до дома рукой подать.
— Хорошо. Только днем обязательно зайдите ко мне. — Я протянул брюнету визитку. — Скажем, к часу вас устроит? Успеете выспаться?
— Конечно.
Я вылез из машины. Брюнет, бережно поддерживая руками скрипку, вышел вслед за мной.
— Спасибо, что пустили погреться, — поблагодарил он.
— Нет проблем.
Увидев, что я выбрался наружу, ко мне приблизился старший лейтенант — помощник Пугачева.
— Владимир Петрович, две новости есть. Первая — собака в кустах след взяла.
— Это, как я понимаю, новость хорошая. Значит, должна быть и плохая.
— Плохая — у Летнего сада след потерялся. Видно, в машину сели.
— Понял.
Итак, упомянутый первым свидетелем шум за деревьями обретал реальные очертания.
Через десять минут приехал Пугачев и сообщил: жена встретила мужа объятьями.
США, Чикаго, 17 марта 2001 года, 22 часа 51 минута
Русский сделал паузу. Видимо, от длинного рассказа в горле у него пересохло. Допив пиво, он сходил к бару и принес себе еще.
— Кто? — с нетерпением спросил американец. — Кто это сделал?
Русский усмехнулся.
— Не гони, Джек. Всему свое время. Меня поначалу больше интересовал другой вопрос: «Зачем?» Зачем понадобилось убивать, причем так сложно, обычного водителя трамвая?
— Господи, Влад! Да ведь это мог сделать кто угодно. Хотя бы чертов наркоман, которому взбрело в голову пострелять.
— Ты забываешь, Джек, что в то время мы еще не так далеко прошли по пути демократии, и у нас было слишком мало чертовых наркоманов, а те, что были, сидели по чертовым норкам и не занимались чертовой стрельбой. В общем, я знал, что пока не отвечу на вопрос «зачем?», за вопрос «кто?» браться нет смысла.
На следующий день мы перетряхнули всю жизнь убитого водителя.
СССР, Ленинград, 25 сентября 1987 года, 11 часов 00 минут
В одиннадцать часов Пугачев сидел в моем кабинете и докладывал результаты утренней охоты. Одним словом его улов можно было обозначить так — ничего. Или почти ничего.
Убитого звали Иван Кондратенко. Возраст 25 лет. На работу водителем трамвая поступил сразу после армии. Не женат. Мать проживает в Петрозаводске, отца не имеется.
Я взял в руки характеристику, изъятую Пугачевым в отделе кадров из личного дела. По работе характеризуется положительно… Благодарность… Премирован в размере месячного оклада… Обычная стандартная характеристика — образец бессмысленной официальной бумаги, за которой ничего не стоит.
— Я там побеседовать с одним успел, — прервал Пугачев мое чтение. — В общем, информации — ноль. Девчонки постоянной у него не было, друзей в парке — тоже. Так, выпьет по кружке пива после работы с одним-другим — и все.
— Долги? Ни у кого не занимал, не просил? Я имею в виду большие суммы.
— Ничего подобного. Да, кстати, о деньгах. Им вчера зарплату выдавали. Он как раз перед выходом на линию получил.
— Деньги нашли при нем?
— Нет, ни денег, ни вообще каких-либо документов.
— То есть как — никаких? Хотя бы права-то у него должны были с собой быть?
— Вообще ничего.
Эта информация оказалась для меня совершенно неожиданной.
— Что же получается? Такие выкрутасы с ночной стрельбой по движущейся мишени, и все — ради того, чтобы поживиться зарплатой водителя? Бред какой-то.
— Причем, спрашивается, как? Ведь в вагон после выстрела никто не заходил.
— Нет. Хотя… Откуда мы это знаем? Со слов «кожаного пальто». Но «пальто» явно что-то от нас скрывает. А если так? Допустим, водителя действительно убил некто выстрелом снаружи. Далее, когда трамвай остановился, этот некто пробрался внутрь, забрал то, что ему было нужно…
— И оставил в живых свидетеля?
— Свидетеля запугал. Вот он теперь и бледнеет по пять раз в минуту. Заметь, его не так пугают вопросы о самом убийстве, как о том, что произошло после него.
Пугачев скривился.
— Не знаю. Что-то больно сложно получается. А ради чего? Деньги-то по криминальным меркам грошовые.
— Хорошо. А если у водителя помимо денег было с собой что-то еще, о чем мы пока не знаем?
— Все равно бред. Если наличие свидетеля убийцу не смущало — зачем вообще стрелять с улицы? Зашел бы в трамвай на любой остановке, выстрелил, забрал, что хотел, спрыгнул — и дело сделано.
— Справедливо. И все-таки мне не терпится побеседовать с гражданином из первого вагона… — Я заглянул в документы. — …Кириллом Мефодьевичем Коневым. Он уже здесь?
Пугачев выглянул в коридор.
— Сидит.
— Давай, зови его.
Николай пригласил свидетеля войти. Тот, все в том же кожаном пальто, что и вчера, нерешительно переступил порог и остановился в дверях.
— Проходите, пожалуйста, — пригласил я. — Присаживайтесь.
Конев подошел к столу, сел на предложенный стул, мельком посмотрел на притулившегося в углу Пугачева и вперил в меня вопросительный взгляд.
Я начал допрос. Монотонная процедура заполнения протокола оказала на посетителя успокаивающее воздействие. На что, собственно, я и рассчитывал. Регистрация биографических данных, запись с его слов всех событий прошедшей ночи и главное — мой дружелюбный тон — все это походило на какую-то ритуальную, формально необходимую процедуру, от которой трудно ждать неприятностей.