Я дал свидетелю подписать каждую страницу его показаний — он, кажется, воспринял это, как знак близкого окончания беседы — и нанес точно рассчитанный удар.
— Гражданин Конев, — произнес я, подравнивая листы. — Должен официально уведомить вас о том, что теперь, в отличие от нашей предыдущей встречи, вы соврали не на словах, а в официальных показаниях. То есть совершили уголовное преступление.
Конев мгновенно побледнел. Его лицо буквально за пару секунд достигло цвета плохо выделанной бумаги.
— Что вы хотите этим сказать? — глухо произнес он.
— Я хочу сказать, — жестко проговорил я, — что вы врете. Причем не в первый раз. Врали ночью, врете сейчас. Во многом или в частностях — не так существенно. Важен сам факт. И вы вряд ли станете его отрицать.
Конев промолчал. Что, собственно, тоже было ответом. Теперь следовало сменить тон на более дружеский.
— Я рад, Кирилл Мефодьевич, что вы не стали этого делать. В таком случае у вас еще есть шанс выйти из неприятной ситуации с минимальными потерями. Пока мы рассматриваем вас в качестве свидетеля. И для того чтобы сохранить себя в этом качестве, вы должны отныне говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Наверное, слышали такую формулировку? Согласны?
Конев, не поднимая глаза от пола, чуть заметно кивнул.
— Хорошо. Давайте попробуем. Вернемся к тому, что произошло после убийства. Для начала назовите мне имя человека, участие которого в этом деле вы так тщательно скрываете.
Он посмотрел на меня с искренним или хорошо разыгранным удивлением.
— Какое имя?
— Поставлю вопрос иначе. Возможно, имени этого человека вы не знаете. Тогда опишите, как он выглядел и что делал.
Конев по-прежнему смотрел на меня с удивлением.
— Я не понимаю, о ком вы говорите.
«А ведь сейчас он не врет», — понял я. Однако сразу соглашаться с тем, что крючок вышел из воды без улова, не хотелось.
— Я говорю о том… — барабаня пальцами по протоколу осмотра места происшествия, я лихорадочно продумывал следующую фразу.
Внезапно пальцы остановились сами собой. Указательный упирался в строчку, начинавшуюся со слов «тело убитого лежит на левом боку лицом в сторону открытой двери кабины». На секунду я забыл обо всех планах. Что-то в этой фразе меня не устраивало. Я вдруг понял — что. И теперь знал, как закончить фразу.
— Я говорю о том, Кирилл Мефодьевич, что, войдя в кабину…
Услышав эти слова, Конев вновь посмотрел на меня взглядом затравленного зверя.
— …вы никак не могли увидеть упомянутую вами дырку в голове убитого, потому что убитый лежал на левом боку, а выходного пулевого отверстия на его теле не имеется. Получается одно из двух. Либо кто-то сказал вам о ней, и тогда я очень хочу знать, кто этот человек. Либо, входя в кабину, вы заранее знали, что водитель убит. Спрашивается, откуда? Я даю вам последний, теперь уже действительно последний шанс сказать правду.
Конев вновь уставился в пол.
«Сейчас признается», — подумал я.
И Конев заговорил:
— Все не так, как вы думаете. Совсем не так.
— А как, Кирилл Мефодьевич?
Конев сглотнул.
— Трогал я его.
— Что?
— Трогал я водителя. Когда вошел в кабину, он сидел, навалившись грудью на панель, будто спал. Голова на правой руке лежала. Я подумал: вдруг ему плохо? Взял за плечо, потряс. А он сразу на пол валиться начал. И тут вижу — дырка в голове.
Я посмотрел на допрашиваемого. Неужели это все? Не может быть. Из-за такой ерунды не идут на ложные показания. Однако пусть выговорится до конца.
— Почему вы это скрыли?
— Как же… — Конев решился поднять глаза, — отпечатки пальцев и все такое. Потом, этот — с улицы — увидел меня. Я испугался, подумал: вы решите, что я его…
Он замолчал.
— И вы по-прежнему утверждаете, что, кроме вас, до нашего приезда в вагоне никого не было?
— Никого.
Крючок вышел с добычей, но вместо акулы вытащил малька.
— Что ж, надеюсь, это действительно так.
Я протянул Коневу официальный бланк.
— Подпишите.
Он посмотрел на бумагу.
— Что это?
— Подписка о невыезде.
Свидетель опять заметно побледнел, взял протянутую авторучку, подписался, положил ручку и посмотрел на меня.
— До встречи, Кирилл Мефодьевич, — произнес я.
У меня не было причин жалеть этого человека.
— Итак, какие мысли? — спросил Пугачев, когда Конев вышел.
— Давай подождем, пока я побеседую с остальными.
— Ладно, — Николай пожал мне руку и вышел из кабинета.
Через пять минут он ворвался обратно.
— Задержи его! — крикнул он.
— Кого? — не понял я.
— Конева.
— За что?
— Мне только что позвонили. Нашелся свидетель, который видел, как в десять минут первого в трамвай с улицы вошел человек!
США, Чикаго, 17 марта 2001 года, 23 часа 02 минуты
— Матерь Божья! — воскликнул американец, хлопнув рукой по столу. — Все-таки он!
Русский никак не отреагировал на эту реплику и продолжил:
— На наше счастье, ночному дежурному фирмы, которая арендовала офис в здании бывших казарм на углу злополучного перекрестка, от нечего делать взбрело в голову выглянуть в окно именно в тот момент, когда в трамвай вошел человек.
— Он хорошо его разглядел?
— С такого расстояния это было невозможно. Спасибо, хоть заметил.
— Я думал, его привлек выстрел.
— Выстрела он вообще не слышал. Хорошо пригнанные окна плюс в дежурке работал телевизор.
— Он видел, как этот человек выходил?
— Нет. В соседней комнате зазвонил телефон, и дежурному пришлось на время отлучиться. А когда он вернулся, рядом с трамваем уже стояли милицейские машины.
Русский замолчал, и американец в нетерпении подстегнул его:
— Что было дальше? Ты успел взять Конева?
— Да. Пугачев задержал его прямо на работе, так что через час он снова был у меня. Правда, к тому моменту уже столько всего произошло…
СССР, Ленинград, 25 сентября 1987 года, 13 часов 00 минут
Ровно в час в мою дверь постучали, и за приоткрывшейся створкой обрисовалась фигура ночного брюнета.
— Простите, Владимир Петрович, вы назначили мне на час.
— Да-да, проходите, — сказал я, испытывая острое желание перенести беседу на другое время. Надо ли говорить, что в эту минуту меня куда больше интересовали вести от Пугачева. Однако ускорить поступление этих вестей я не мог, и потому не было никаких причин заворачивать законопослушного посетителя.
Брюнет сел на стул, вытащил паспорт и протянул его мне.
— Николаев Андрей Семенович. Тридцать восемь лет. Преподаватель.
Я посмотрел на него с интересом. Николаев смутился.
— Вы ведь, наверное, должны где-нибудь это записать? Или снова — на диктофон?
— Да нет, на этот раз должен, — согласился я. — Хотя диктофон тоже пригодится. — Придвинув его к себе, я нажал кнопку записи. — А у вас что, был раньше опыт общения с органами следствия? Вы хорошо осведомлены о наших правилах.
— Что вы! Как говорится, бог миловал. Просто ваши бывшие коллеги написали столько детективов, что трудно остаться в неведении.
— Любите детективы?
Николаев пожал плечами.
— Всякая литература уместна в свое время. Летом, во время отпуска, я с удовольствием читаю классику. Тогда же, когда голова забита проблемами, у детектива нет конкурентов. Разве что фантастика. А у вас разве не так?
— У меня уже сто лет не было отпуска летом.
Я вытянул из папки чистый бланк протокола допроса и внес туда данные свидетеля.
— Николаев… Андрей Семенович… Преподаватель… Где преподаете?
Он продиктовал мне название института. Я аккуратно вписал его в строчку протокола и приготовился было поставить точку, но в миллиметре от бумаги ручка остановилась. Я поднял глаза на Николаева.
— Преподаватель? Если не ошибаюсь, ночью вы сказали, что ваше основное сокровище — руки.
— Капитал.
— Что, простите?
— Я сказал, что руки — мой капитал. И это сущая правда. Владимир Петрович, вы догадываетесь, сколько нынче получает преподаватель?
— Полагаю, не очень много.
— Это мягко сказано. Как говорит один мой коллега, за эти деньги можно не только не работать, но и немножечко вредить. Шутка, конечно.
— Вы хотите сказать, что подрабатываете игрой на скрипке?
— О, нет. Игрой на скрипке я зарабатываю. А подрабатываю на работе.
— Но мне казалось, скрипка — не слишком модный инструмент?
— Зря. В определенных кругах хороший скрипач… а я, смею вас уверить, хороший… пользуется устойчивым спросом.
Он замолчал, а потом добавил:
— Забавно, но, как и вчера, мы с вами больше беседуем о постороннем. Или это ваш метод?
Я отложил в сторону бланк протокола. С этим человеком положительно нельзя было разговаривать между делом.
— Знаете что, Андрей Семенович. Давайте сделаем так. Возьмите бумагу, идите в приемную — там есть столик — и подробно напишите все, что рассказали мне ночью. Хорошо?
Николаев, ни слова не говоря в ответ, раскрыл лежавшую на коленях папку, достал оттуда какие-то листы и протянул их мне.
— Вот, пожалуйста. Подписано на каждом листе.
Надеюсь, в этот момент у меня не отвисла челюсть, но несколько секунд на то, чтобы оправиться от изумления, мне безусловно потребовалось.
Я взял протянутые листы и мельком проглядел их. «Я, Николаев Андрей Семенович…» — и далее аккуратным разборчивым почерком — все ночные показания. В конце каждой страницы действительно красовалась размашистая подпись.
— Ну, Андрей Семенович, пусть отныне кто-нибудь попробует сказать мне, что детективы — бесполезное чтиво.
В кабинет постучали.
— Войдите, — крикнул я.
Дверь открылась и впустила дежурного сержанта.
— Владимир Петрович, там к вам пришли. Двое. По ночному делу.
— Двое? — удивился я. Вожделенный гражданин Конев, даже в сопровождении Пугачева, явно не подходил под такое определение.
— Андрей Семенович, — обратился я к Николаеву, — вы не подождете в коридоре?