Именно желания лежат в основе нашей самой сильной мотивации. Мотивация – вообще очень сложное явление. Она бывает кратковременной, об этом я уже говорил, и долговременной, как продукт глубинных, сложных проектов самостных структур. В свете способности чего-либо целенаправленно достигать люди любят рассуждать о «силе воли», но воля – это некоторая кратковременная эмоция, которая представляет собой коррекцию желаний, обязанностей, мотиваций с использованием интроецированного ресурса родителей. Приведу пример: для того чтобы шестиклассник в семь часов вставал по будильнику, нужно, чтобы, когда он был первоклассником, папа или мама поднимали его своей волей. То есть их воля интроецируется, и ребенок потом может вовремя вставать.
Воля, и это очень большая социальная проблема, не может быть основным драйвером, основной мотивацией жизненного пути и развития. Она нужна, когда ты занимаешься тем, что для тебя важно, устал, но тебе надо дописать этот текст, доиграть эту пьесу, довести дело до конца. И вот здесь определенное усилие очень уместно. А когда на силе воли предлагают построить жизнь – это ложный путь. Жизнь надо строить на желаниях.
То есть, если человек говорит: «Я безвольный, поэтому у меня все идет кое-как», речь идет не о воле, она вообще этим не должна заниматься. Это говорит о том, что цели человека построены без учета гармоничного баланса между обязанностями и желаниями. То есть надо менять образ жизни, прежде всего опираясь на желания, и тогда ему не нужно будет так много воли, так много усилий, чтобы двигаться дальше.
В заключение этой главы мне хочется подчеркнуть, что познание природы эмоций, их назначения и влияния на нашу жизнь сулит нам удивительный путь, состоящий из череды открытий, на котором мы учимся понимать прежде всего самих себя.
Глава 3. Искусство общения с собой
Что означает «обрести себя»
Как мы обретаем себя и что это вообще такое? Мартин Хайдеггер, один из самых влиятельных мыслителей XX века, говорил, что язык – это дом бытия, и в этом свете весьма целесообразно прислушиваться к некоторым языковым формулировкам, штампам, потому что они, как правило, отражают определенные интуиции, причем фундаментальные. Мы привычно говорим: «Я хотел бы найти себя», «Я хотел бы понять свое призвание». Эта языковая конструкция предполагает, что есть какой-то «я настоящий».
Я считаю, что это расхожая идея, и, как и многие самоочевидные бытовые психологические интуиции, она, конечно, абсолютно ложная. Почему? Найти можно только то, что уже существует, но потеряно. А человек на самом деле в процессе жизни творит самого себя. И некой предзаданности, определенной чем бы то ни было – генами, социальной действительностью и т. д., по моему мнению, нет.
Мы не приходим к реализации себя, которая где-то уже существует и с которой мы можем совпасть или не совпасть. Мы эту реальность выстраиваем сами. Вроде бы это тоже самоочевидная и, может быть, даже банальная мысль, но обывательская психика так устроена, и это, видимо, опять же, связано с сильной привязкой к языку, что человеку очень трудно жить сознаванием некой экзистенциальной неопределенности, до известной степени бессмысленности бытия. Люди чувствуют себя увереннее, если могут опираться на, как им кажется, объективно существующие реперные точки, определяющие их экзистенциальный жизненный путь, предназначение.
Но на самом деле ничего такого нет и быть не может. Мы свой жизненный путь формируем каждым своим выбором. Для многих это очень трудно принимаемая реальность. Но в том подходе, о котором мы говорим в этой книге, речь идет именно о создавании себя. И создают нас не социум, не родители, а наши самостные структуры. Когда они формируются, степень их качества, насколько они оптимальны в своем развитии, уже влияет на то, кто мы и кем станем в будущем.
То, что мы называем личностью, к чему в нашем нарративе применяются слова «я», «мы», то есть то, что экзистирует[21], – это продукт самостных структур. Мы – результат функционирования психических структур, которые пишут сами себя, используя для этого информацию, материал из окружающего нас мира, из мира коммуникаций и социальной действительности.
Эти структуры создают себя и, развиваясь, непрерывно выдают продукт в виде личности. Она выражается в желаниях, целях, привязанных к нашей самооценке, мотивации, то есть способности снова и снова возвращаться к какой-то целесообразной деятельности, и в конечном счете генерирует ощущение смысла.
Кстати, пользуясь случаем, хочу сказать несколько слов о смысле и бессмысленности. Человек, ощущающий потерю себя, часто выражает это через признание, что его жизнь пуста, что он страдает от отсутствия смысла в своей жизни. Может быть и шире – смысла человеческой жизни вообще. Так он проецирует свое ощущение бессмысленности существования на окружающих, на мир в целом. А кто сказал, что этот смысл вообще существует для мира, для человека, для социума? Смыслы творятся конкретными экзистенциальными выборами. Но субъективно это переживается поначалу именно как некая несопричастность какому-то якобы объективно существующему смыслу – мироздания, человеческого бытия и т. п. Отсюда берут начало попытки обрести смысл существования через соприкосновение с некими высшими смыслами, например, в рамках той или иной религиозной доктрины, или наделить свою жизнь смыслом через веру, через приобщение к каким-то традициям эзотерического плана типа астрологии, к каким-то духовным практикам.
С психологической точки зрения ощущение смысла очень важно. Но надо понимать: когда люди формулируют, что они потеряли смысл – собственный или тот, к которому они могут приобщиться, в который могли бы поверить,– или вовсе не имеют его, на самом деле речь идет не о содержании, а об ощущении осмысленности.
С позиции психологической смысл, то есть содержание, индивидуален. Он представляет собой что-то вроде стратегических экзистенциальных жизненных целей, а ощущение осмысленности жизни возникает, когда человек через свою деятельность, через свое чувствование переводит свои ценности, то есть идеальный объект, продукт самостных структур, в поступки, в материальные объекты, в артефакты и т. д. Когда осуществляется переход из внутреннего мира во внешний, то есть когда сформулированные самостными структурами ценности воплощаются в жизни посредством действий, это и рождает ощущение осмысленности.
При этом очень важно, чтобы, во-первых, эти ценности были, во-вторых, чтобы происходила основанная на них деятельность и, в-третьих, чтобы ценности принадлежали самому человеку, были выработаны его самостными структурами.
Осознанность в нашем понимании
Самый прямой путь к пресловутому «обретению себя» – это развитие умения осознавать и различать то, что происходит у нас внутри. Но когда мы говорим об интроспекции, то есть обращении взора внутрь себя, надо понимать, что для этого нужен некий аппарат. Недифференцированный объем информации внутри каждого из нас надо как-то опознать, разложить на категории, на образы, на объекты. То есть, просто посмотрев внутрь себя, мы не увидим там ничего полезного, если у нас нет некой решетки, матрицы, которая позволяла бы нам опознавать различные эго-состояния[22].
В контексте данного вопроса в психотерапии есть два понятия – сознавание и осознание. Какая между ними разница? Скажем, о наличии диалога Ребенка с Родителем можно узнать из работ Эрика Берна или из данной книги. Человек будет осведомлен, но это сознавание, скорее всего, ничего ему не даст в плане взаимодействия с описываемыми структурами. А вот осознание – это осведомленность, сопровождающаяся эмоциональным эффектом, определенным потрясением.
Слово «осознанность» благодаря влиянию современной культуры претерпело определенные искажения. Что подразумевается под осознанностью в нынешнем популярном словоупотреблении? Можно сказать, это выражение грандиозной самости, которое претендует на особо утонченный образ жизни, сопровождаемый эзотерическими размышлениями синкретического, неопределенного плана.
Разумеется, то, что подразумевалось под осознанностью в переводе с санскрита в индуистских практиках, – это совершенно другое понятие. Осознанность в духовных традициях и в психотерапевтическом смысле предполагает специфический опыт интроспекции, когда знание позволяет увидеть что-то в себе самом в сопровождении сильных эмоциональных переживаний. Это и есть процесс трансформации – духовной, психологической, личностной.
И кстати, чем хороший исповедник, преподаватель, литератор, терапевт отличается от плохого? У хорошего слова оказывают некое трансформирующее воздействие. А у плохого они просто осведомляют.
Вообще, надо понимать, что на путь познания себя, называемый в индуизме саньяса, встают те, кому это нужно. У человека со сбалансированной психикой мотивации углубляться в саморазвитие вообще нет. У него могут происходить другие процессы взаимодействия с трансцендентным.
Психотерапия – это, говоря эзотерическим языком, психотехника. А духовность – пневмотехника[23]. И с этой точки зрения психотерапия – нечто предваряющее духовное развитие. Психотехника есть во всех духовных традициях. По-хорошему, в монастыре, прежде чем заниматься духовностью, человек должен освободиться, говоря языком психотерапии, от невроза.
Для человека, которому не требуется обращение к психотехникам, ближайший шаг – это переход к пневмотехникам, связанным со сферой духовного развития. Буддисты полагают, что принцу Гаутаме не была нужна психотерапия – он сразу следовал по пути духовности. Однако для большинства людей вопросы, связанные с психотехниками, остаются чрезвычайно актуальными. Как отмечал Георгий Иванович Гурджиев, когда его ученики начинали рассуждать о духовном развитии: