Такая аутоагрессия, будучи очень примитивной формой обращения с эмоцией, запускается любым упреком. Человек, которого приучили испытывать вину, чувствует себя виноватым при каждом выражении недовольства в его сторону. Но, по сути своей, упрек – это всего лишь корректирующая коммуникация, мы должны принимать его к рассмотрению, оценивать уместность, справедливость этой информации. В случае если ребенку навязали вину как форму обращения с агрессией, спусковым крючком становится любая ситуация, когда кто-то тобой недоволен. И все, человек направляет агрессию на себя.
Другой аспект, связанный с агрессией, касается ее социальной нелегитимности. Общество в целом не одобряет выражение агрессии, и из этого рождается такая эмоция, как обида. Она, как правило, транслируется через невербальную коммуникацию. И так как нет культуры обращения с подобного рода ситуациями, эмоция агрессии в форме обиды оказывается закольцована. Кто переживал обиду, тот знает, как она устроена. Это когда в голове постоянно крутится мысль, часто состоящая из определенных слов, либо когда сам текст уходит, но остается душераздирающее ощущение. Очень часто обида рационализируется внутри человека идеей справедливости, мол, с ним нечестно обращаются и т. д.
Таким образом, вина и обида как эмоции, которые невероятно ухудшают человеческое существование, тоже связаны с низкой культурой обращения с базовой эмоцией гнева, агрессии.
Соответственно, когда мы ставим задачу переработки физического или эмоционального страдания через гнев и печаль, нам нужно проделать очень много подготовительной работы. В том числе и идеологической, которая на уровне ценностей позволяет изменить отношение к гневу и печали. У Конрада Лоренца, знаменитого австрийского этолога, есть книга под названием «Агрессия, или Так называемое зло». И очень показательно, что эта работа написана по материалам лекций, которые заказала Американская ассоциация психоаналитиков, чтобы разобраться в том, какая это эмоция. Лоренц наглядно объясняет, что это не что-то патологическое, деструктивное, разрушительное, а просто форма энергии, которая позволяет существу удерживать свои физические и социальные границы. То есть агрессия – основа выстраивания гармоничных взаимоотношений с другими людьми и миром.
В своей книге Лоренц приводит интересный пример. Если в деревне есть мастер по ремонту велосипедов и приезжает еще один, которого жители не прогоняют, то появление конкуренции приводит к тому, что доходы обеих мастерских начинают падать. В результате, хотя в соседней деревне мастера по ремонту велосипедов вообще нет, борьба за ограниченный рынок в первой деревне вынуждает одного из мастеров искать другую сферу деятельности, чтобы выжить. Этот пример прекрасно иллюстрирует, что агрессия и конкуренция, даже в такой завуалированной форме, на самом деле являются важными механизмами, которые позволяют нам адаптироваться и находить свое место в сложном мире.
Обида, кстати, это одна из главных убийц чувства любви. Потому что мы в нашей обыденной жизни, именно в силу несовершенства своего бытия в несовершенном мире, обречены на то, чтобы корректировать поведение друг друга. Мы вынуждены вести коммуникации, смысл которых таков: «я был бы тебе благодарен, если бы ты делала так-то, но не делала бы так-то». И в этом нет ничего плохого. То есть люди обмениваются подобного рода корректирующей информацией, исходя из благорасположения. Если человек тебе безразличен, ты можешь игнорировать его корректирующую твое поведение информацию. Но если он тебе дорог, то ты принимаешь ее к сведению и либо идешь навстречу, либо ищешь компромисс, либо в каких-то случаях отказываешься. Это тоже нормально. Главное, чтобы эта коммуникация была и чтобы она выражалась в неагрессивных к самоуважению человека формах, в виде коммуникации, предлагающей что-то делать или не делать, а не в виде оценочного суждения.
Хотя в основе любой обиды и лежит корректирующая информация, в нашей культуре принята совершенно неправильная форма реализации подобных коммуникаций. У нас считается нормальным обесценить человека, сказав, что он плохой, в надежде, что, организовав таким образом у него чувство вины, то есть аутоагрессию, мы заставим его отрефлексировать ситуацию, понять, что нужно другому, и это реализовать, чтобы выйти из данной эмоции. Понятно, что такая стратегия абсолютно порочна, потому что, когда человек слышит унижающие его обращения, он не размышляет, какой ущерб он принес другому человеку, а просто начинает защищать свое самоуважение. До понимания сути дело уже не доходит. А если даже каким-то образом человек будет пытаться проанализировать ситуацию, еще не факт, что эти попытки догадаться, что нужно другому человеку, вообще приведут к какому-нибудь результату. Так что это очень скверная форма обращения с коммуникацией, с поведением другого человека, но она часто воплощается, в частности, в классической обиде.
Теперь поговорим о печали. Сейчас есть такой нарратив, что сочувствие, сострадание себе – это отказ от изменения жизни к лучшему, снятие с себя ответственности за изменение ситуации. Конечно, это глубокое непонимание смысла данной эмоции и ее психологической функции. Нужно обязательно осознавать психологическую природу гнева и печали, это идеологический момент.
К слову, работа психотерапевта здесь упирается в действительно серьезные аспекты. К примеру, обычная детско-родительская сепарация предполагает атрибуцию родителя и претензии к нему. И, работая с клиентами воцерковленными, приходится спрашивать: «А вы можете позволить себе гневаться на родителей?» Потому что для многих глубоко верующих людей эта тема табуирована: чти отца и мать своих. И без возможности выразить свой гнев терапия может встретить непреодолимые препятствия, потому что для верующего человека имеет место конфликт идеологический, и подобного рода ситуации могут быть нерешаемы.
Другой пример, возможно, покажется проще или, наоборот, более тонким. Всем известна психологическая травма утраты. Уходит из жизни близкий человек, и очень часто люди обращаются за помощью, говоря: «Я не могу смириться с потерей, хотя столько времени прошло». Если прошел год-два, это, в принципе, более или менее вписывается в сроки переработки таких травм, особенно если уходит очень близкий человек. Но срок 5–10 лет говорит о том, что психика не может переработать травму, что-то идет не так. И типичная причина «затыка» состоит в следующем: ушедший, к примеру, родитель своим уходом обездолил того, кто остался живым, получается, нанес ему ущерб. Кажется, что это все иррационально, ненормально, но на том уровне психики, где переживается травма-потеря, то есть там, где архаичный Ребенок оказывается без надежды обрести контакт с Родителем, это очень большая боль, и в ответ на страдание вырабатывается агрессия.
В результате человек очень часто не может вместить в себя амбивалентные чувства – невероятную любовь к ушедшему близкому и одновременно злость на него за то, что он, пусть по объективным причинам, оставил без себя, обездолил. И это порождает гнев, который не принимается, вытесняется, потому что кажется аморальным. Как же можно злиться на того, кто покинул этот мир, ушел из жизни? Но на самом деле поразительным образом эта эмоция гнева на того, кого любишь, за то, что он тебя покинул, очень распространена. Если человек не способен с ней соприкоснуться, это не дает реализовать цикл гнева и печали как формы переработки страданий.
В атеистическом мире культура переработки страданий – вообще очень слабое место. У верующих людей для этого существовало и существует особое пространство – храм. Одна из функций церкви – быть местом, куда человек с любой своей скорбью может прийти и в диалоге с высшими силами переработать эту эмоцию. Куда пойдет современный невоцерковленный человек? Разве что в бар. Но алкоголь не самый лучший помощник в переработке эмоций, потому что это довольно сложный и мощный процесс, большой вызов для нашего психического аппарата, и когда он работает неоптимально под действием психотропов, конечно, результат вряд ли будет желаемым.
Легитимизировать, оправдать свою скорбь или свой гнев бывает очень трудно. Данный процесс часто вступает в конфронтацию с мировоззрением человека, и эту идеологическую часть может помочь реализовать психотерапевт. Кроме того, из приведенных примеров ясно, что нужно не просто узаконить, объяснить, сделать правомерными эти эмоции, необходимо еще научиться обращаться с ними.
Например, работа с той же виной имеет довольно сложный алгоритм, который сначала разучивается, а потом становится автоматическим. Нужно научить человека, во-первых, не защищаться от упреков, не оправдываться, а вставать на позицию понимания, осознавания того, какой ущерб ты мог причинить. Это нетривиально, потому что, когда говорят «ты плохой», очень часто не утруждают себя объяснением, какой именно ущерб ты принес, почему ты плохой. И для работы с виной человек должен не возражать, мол, «я не плохой», не возмущаться: «Да как ты смеешь», а остановиться и попытаться понять – может быть, действительно какой-то ущерб был причинен, и если да, то какой он, в чем состоит. Простой пример: кто-то в переполненном троллейбусе вопит: «Баран тупой, куда прешь?» Здесь целесообразно не закатывать скандал: «Как вы смеете со мной так разговаривать?» и прочее, а на секунду остановиться и попытаться понять ситуацию. И вспомнить, что действительно, пробираясь по салону, вы кому-то наступили на ногу, а человек так некомплиментарно дал вам обратную связь. То есть ущерб состоит в том, что вы принесли другому страдание, наступив своей шпилькой на его большой палец.
Второй этап состоит в том, чтобы оценить, находится причиненный ущерб в пределах социальной нормы или нет. Кажется, что это весьма сложная задача. На самом деле оценка социальной нормы – функция, которая сформирована у любого человека, если он, конечно, не пациент психиатрической клиники с диагнозом «шизофрения» (потому что один из аспектов шизофрении проявляется как раз как сбой интуиции социальной нормы). Мы, люди здоровые, понимаем, что если наступили кому-то на ногу в переполненном троллейбусе ненамеренно, потому что нам трудно было пробираться по салону, и нанесли ущерб, то он в пределах социальной нормы. А вот если бы мы в пустом салоне демонстративно ходили по чужим ногам – ущерб был бы таким же, но он явно выходил бы за пределы социальной нормы.