— Заглянем в комнату отдыха.
— На диван не станешь валить? — с любопытством поинтересовалась Настя.
— Таких мыслей нет. А хотелось бы…
— Как-то не совпадает, — развеселилась Настя. — Мыслей, говоришь, нет, а желания имеются…
У крупных руководителей «при большевиках» были «комнаты отдыха», имелась она и у Главного газеты. Настя никогда в ней не была, но знала, как и вся редакция, что она существует и ведет в неё дверь за рабочим столом — почти незаметная, «вписанная» в деревянные панели отделки.
Настя прошла за Фофановым в комнату и с любопытством огляделась. Ничего особенного: обеденный стол, два мягких кресла, стулья, сервант с баром, холодильник, шкаф для одежды, книжные полки, телевизор. Еще одна дверь вела в ванную комнату с туалетом.
— Персональный сортирчик? — спросила ехидно. — Вместе с родным коллективом не можешь, Юрий Борисович?
— Язва ты, Соболек! — Фофанов не стал обижаться, наоборот, тихо гордился, что вот у него теперь есть комната отдыха и персональный туалет, и Настя заметила это. Кто-то ему сказал, что на Западе наличие подобных «удобств» определяет статус руководителя.
Фофанов нервничал, это Настя заметила сразу. Он не знал, как следует разговаривать с нею, все ещё его подчиненной, сотрудницей газеты, которой он руководит, но неожиданно обретшей новый статус — богатой дамы. К тому же молодой и красивой.
Он был в редакции, когда из телетайпной принесли сообщение о миллионах русской журналистки. Новость была ошеломляющей, в правдоподобность её не верилось, и Фофанов распорядился её не печатать. И в то же время уже тогда у него появилась смутная надежда — может быть это и есть выход из ямы, в которую попала газета? Он очень хотел, чтобы сообщение о миллионах оказалось правдой. Ведь не случайно же говорят, что дуракам всегда везет. Ну, в данном случае не дурак, а дура — какая разница?
Юрий Борисович открыл бар — там была вполне приличная батарея бутылок.
— Присаживайся к столу, Анастасия. Коньяк, виски, водка?
— Хорошо, широко живут демократы! — вроде бы одобрила Настя. — Водочку, будь любезен.
Он налил ей водки, а сам хлопнул рюмку коньяка, заел, загрыз конфетой. Настя, выпив, посидела тихо, задумчиво разглядывая «комнату отдыха».
— Все-таки ленивые вы, русские мужики, — сделала вывод.
— Наблюдение интересное, — отметил Фофанов. — На чем основано?
— У вас сколько в спецбуфете трудится-вертится девиц? Три? На десять начальников — три прислужницы! И не маши руками… Вы, борцы с привилегиями, спецбуфеты для себя сохраните, не сомневаюсь. Так поручи одной из этих обслуживать твою комнату отдыха — чтобы были чай, кофе, лимоны ломтиками, фрукты и цветочки в вазочке. Да выбери ту, что помоложе, Варварой, по-моему, её зовут. Потребуется тебе вечерком «тепленького», Варька не откажет, вся редакция знает, что она добренькая.
— Хоть и злая ты, Настасья, а совет даешь дельный, — Фофанов снова плеснул в рюмки.
— За фирму обидно! Негоже главному редактору такой большой газеты хлестать коньяк из грязных рюмок и рукавом вытираться-закусывать!
— Хорошо мыслишь! Несколько дней провела на Западе, а уже кое-чему научилась.
— То ли ещё будет! — в тон Фофанову ответила Настя.
Ей было любопытно, зачем Юрий Борисович зазвал её в комнату отдыха, угощает водочкой, ведет дружескую беседу. Не для того же, чтобы попытаться трахнуть, должен ведь понимать, что это пустой номер. Если бы два-три года назад, когда редакционные начальники могли куражиться над любой корреспонденткой, хотя бы и с приставкой «спец», тогда бы она ещё подумала — чего не сделаешь ради карьеры. А так… Не тот мужик Юрий Борисович, чтобы барышни вешались гроздьями ему на шею. Должен это понимать, пусть рвет клубничку с редакционных грядок, а она, Настя, перед такими, как он, теперь надежно прикрыта своими миллионами. Что, в таком случае, ему нужно? Спросила прямо:
— Что тебе от меня нужно, дорогой Юрий Борисович? Словечко «дорогой» прозвучало с изрядной долей иронии.
Фофанов ответил, улыбаясь:
— Мне требуется, чтобы вся редакция знала, что мы с тобой уединились в моей комнате отдыха и пропустили по паре рюмок. Ты ведь теперь — знаменитость во всероссийском масштабе.
— А если серьезно?
— Газета шатается… Понимаешь, Анастасия Игнатьевна, газету тянут то влево, то вправо… А я боюсь, что — в пропасть. У меня на такие вещи чутье развито. Время ныне хмурое, тусклое. Не за себя опасаюсь, в конце концов у меня приятелей много, дадут возможность зарабатывать на хлеб с маслом… А газета может погибнуть…
— Но, кажется, сейчас свобода и демократия наступили? Печатай, что хочешь, но и живи, как можешь…
Не совсем понятно было, говорит это Настя всерьез или иронизирует.
— Вот, вот… Свобода для всех, — Фофанов голосом подчеркнул это «для всех», — и задала нам задачку. Ты знаешь, мы всегда были с нашим издательством единым целым, а теперь они хотят отделиться, стать самостоятельными… Понимаешь, что это значит для нас?
Дальше можно было и не объяснять. Издательство — это типография, полиграфическая база, снабжение бумагой, распространение газеты. В советские времена издательство и газета рассматривались как единый комплекс: дело редакционного коллектива было готовить газету, а все остальное делало издательство. Газета считалась правительственной, и правительство именно через издательство её финансировало, вкладывая огромные средства. Издательство — это не только производственная база, но и жилые дома, дачные поселки, пионерские лагеря, дома отдыха. Без издательства газета — это всего лишь редакционный корпус, пара-тройка других редакционных зданий, если их оттяпают по суду.
— Можно помешать прекратить эту междоусобную войну? — спросила Настя.
— Боюсь, что нет. Они, издательские, как взбесились, решили, что мы у них на шее сидим. И, главное, заводилы из руководства почуяли большие деньги. Бо-о-льшие!
— Откуда?
— Конечно, не от верблюда, — хмуро усмехнулся Фофанов. — Я их хатки все вижу насквозь… Отделятся и начнут продавать… Хозяйство, сама знаешь, богатое. Один дом культуры с отделкой из мрамора чего стоит! А дачи, дома отдыха под Москвой и на Черноморском побережье! Да знаешь ли ты, что в Петрово-Дальнем есть редакционный особняк, который принадлежал ещё сподвижнику Берии Абакумову? И вокруг него два десятка гектаров земли с корабельными соснами! Все это стоит бешеных денег!
— Как же они могут все это распродать?
Настя сказала «они», не зная, кто имеется в виду — просто «они», как воплощение недобрых сил.
— А запросто! Большой хозяин — Президиум Верховного Совета СССР, изволил помереть, не оставив завещания… Все от кого-то отделяются, вот и эти…
— А как ведет себя директор издательства?
Настя хотела представить себе реальную картину. Директор издательства по должности входил в состав редколлегии, то есть вроде был в подчинении у Главного газеты и обязан был бы выполнять его указания.
— Они его спаивают, — безнадежно махнул рукой Фофанов. — Взяли в плотное кольцо и не дают просохнуть. Он и раньше не отказывался, а сейчас тем более, когда бояться стало некого. Уже дважды кровь перекачивали…
Опять «они»! И Настя прямо спросила Фофанова, кого он имеет в виду.
— Два его зама, — Юрий Борисович назвал фамилии. — Главбух, начальники ведущих отделов — планового и бумаги, главный инженер, начальник отдела экспедирования…
— Ничего себе компания! — удивилась Настя. — Да ведь все эти люди были в номенклатуре редколлегии!
— Сами и взрастили, — согласился Фофанов. Он выдал ещё порцию информации:
— Мне кажется, что они пообещали ему процент от сделок.
— Иными словами, купили его?
— Можно и так сказать…
— Что же вы, редколлегия, собираетесь предпринять? — встревожено спросила Настя. Все-таки речь шла о её родной газете.
— Дай не мне — газете взаймы, чтобы перекрутиться хотя бы первое время. Зарплату платить нечем, за бумагу заплатить нечем! Нечем, нечем, нечем!
Юрий Борисович впадал в истерику. Настя налила ему коньяк:
— Выпей, успокаивает.
И с беспощадной откровенностью сказала:
— Ничем тебе не могу помочь, Юрий Борисович. И рада бы, но не могу! В завещании тети есть пункт, запрещающий расходовать деньги на политическую деятельность. А газета — это политика, большая политика…
Она врала, сочиняя правдоподобную версию на ходу.
— Значит, не можешь… — сник Юрий Борисович. Он явно многое ждал от встречи с Настей и вот…
«Еще сто раз коммуняг вспомните, при которых жили, как у Христа за пазухой», — не без злорадства подумала Настя.
Она поймала печальный взгляд Фофанова и приложила палец к губам. Настя уже привыкала жить в мире больших и маленьких секретов. Она достала из сумочки маленький приборчик, который по её просьбе приобрел для неё господин Густав Рамю.
Фофанов с интересом наблюдал за нею. Настя пошла с приборчиком вдоль стен, приборчик замигал красным, как только она поднесла его к столику с телефонами. «Господи, до чего же они однообразные, — Настя разочарованно вздохнула. — Привыкли совать своих „клопов“ в телефонные трубки».
Но сразу же возникло недоумение: «Кому понадобилось слушать Фофанова? Зачем? Знают ведь, что безвредный пустомеля». И сообразила: «клопик» остался от старых времен, от бывшего Главного, но это не значит, что он «бесхозный» — хозяева меняются, службы остаются… Она предложила:
— А не продолжить ли нам разговор в «Белом солнце пустыни»? Сейчас прямо и пойдем, я проголодалась, пора бы и откушать…
— Весьма польщен, — Юрий Борисович, напуганный красненьким сигналом «адской» машинки, откровенно обрадовался приглашению. — Только…
— Не волнуйся, у меня там кредит… — успокоила его Настя. — Люблю этот ресторанчик. Все по-домашнему, без затей…
— Хорошо вам, богачам… — вздохнул Юрий Борисович.
Они возвратились в кабинет и Фофанов вызвал помощника.
— Мы с Анастасией Игнатьевной пойдем пообедаем, — сообщил он. — Конечно, для всех — я уехал на собрание демократической общественн