если хотите.
— Увы, я третий год в разводе, — с приличествующей данному факту грустью сказал Озеров.
— А вот подруг не надо! — веселилась Настя.
— Увы, — в тон ей ответил Озеров. — И подруга меня оставила…
— Бедненький! — Настя тоже умела подмешать в свой голос грустинки. — Значит, поскучаем вдвоем…
Она бросила взгляд на часики — четыре, то бишь шестнадцать с минутами. Разгар дня, а она уже устала, разговор с генералом дался ей нелегко. Настя изо всех сил старалась казаться в беседе с ним немного легкомысленной и раскованной. Девицей, которой сам черт не брат. Но она хорошо знала, что вежливый, внешне свойский генерал свято блюдет интересы своей «конторы», иначе он не стал бы генералом, или давно вылетел бы по меньшей мере в действующий резерв, как они там у себя говорят. Звезды на генеральские погоны в его времена трудно доставались, но сейчас легко гасли. Генералов его «призыва» новоявленные «силовые министры» не очень жаловали — чувствовали свою ущербность по сравнению с ними. Одно дело — служить и заслужить, совсем другое — получить подачку на паркетных полах Кремля, под нежную музыку, долженствующую придавать лирическую торжественность обстановке. Тьфу… Настя вспомнила, что когда уходил в отставку тогдашний министр внутренних дел Щелоков, ему дали звание генерала армии и ввели в инспекторскую группу генералов армии в Министерстве обороны, которую называли «райской». Генералов армии было всего несколько человек, они были на особом положении — эдакие небожители, обладающие огромным авторитетом. Так вот никто из них не подал руку Щелокову, ибо они не понимали, как можно дать звание генерала армии человеку, в боях не защищавшему Отечество, не пролившему за него кровь.
Еремин Насте нравился. В нем ничего не было от скользкого кегэбешника, он не пытался ни на чем подловить её, генерала интересовало в отношениях с нею только одно — разыскать и обезвредить Строева. Что же, пусть не обессудит её генерал Еремин — у неё свои счеты со Строевым.
В кабинет заглянула Нина:
— Вам звонит Юрий Борисович.
— Очень кстати, — сказала Настя.
Она сообщила Фофанову, что как раз собиралась заехать к нему, но ей надоело сидеть в кабинетах, и она предлагает попить кофе в кофейной втроем.
— А кто третий? — с недоумением поинтересовался Фофанов.
— Естественно, Лена Ирченко. Ты чего её держишь в черном теле?
— Да я… да понимаешь…
— Учи вас достойному поведению… Интеллигенты первого поколения… А вообще-то сделаем так. Пусть она и Люська Заболотина — она мне понадобится — будут где-нибудь поблизости, ну, например, в другом углу кофейни пьют эту гадость, которую вы именуете кофе. Мы с тобой решим свои дела, а потом пригласим барышень. Времени у меня — до восемнадцати тридцати. Дальше — другая встреча.
— Деловая ты стала, Анастасия Игнатьева, — прокомментировал Фофанов.
— И тебе советую ворон не ловить, — отрезала Настя. — Дай указание, чтобы столик подготовили, а то будем торчать столбами как бедные родственники, или подсаживаться к кому попало… Встречаемся в кофейне.
Настя тосковала по редакционной обстановке. Здесь прошел не самый худший кусок её жизни, в этих коридорах и кабинетах девки учили её уму-разуму, а она училась профессии, ремеслу. Как может газетчик забыть свою первую напечатанную заметку, первую крупную ошибку, первый «зарезанный» начальством материал? В её время после стихийных возлияний девчонки с чувством хором орали на всю редакцию песенку: «Нам нового начальника прислали». Был начальник-бабник, трахал всех подряд, возмутились, потребовали убрать. И «нам нового начальника прислали…» Алкоголик, пьяница, не высыхает… Снова возмутились. И опять «нам нового начальника прислали…» Дурака и тупицу… И тогда потребовала «общественность» вернуть самого первого начальника — хоть какая-то была от него польза.
Такие вот тоскливо-развеселые песенки пели редакционные девчонки, ныне ставшие уже солидными дамами.
Фофанов сидел за столиком в углу — один, отмахиваясь от желающих почтить главного редактора своим присутствием. Все как обычно: «золотые перья» за сдвинутыми вместе двумя столиками обсуждали насущные вопросы российского бытия и тон у каждого был непререкаемый, словно именно ему была известна истина в первой инстанции. Два вызванных в редакцию собкора из провинции поили шампанским секретарш, стенографисток и прочих технических девочек, приглядываясь, какая вечерком не откажет. Сгрудился за столом дружный экономический отдел — там работали одни мужики и каждый из них — себе на уме. В сторонке от всех сидели Ленка Ирченко и Люська Заболотина, заинтригованные указанием Фофанова вести тихо и ловить его знаки.
Настю встретили шумом, гамом, радостными возгласами. Она пришла к своим и это был такой народец, который перед её миллионами не гнулся. Сопровождавшие её Артем и Никита тут же встали у входа, что не осталось незамеченным. Настя показала им столик, за которым будет сидеть и попросила пристроиться где-нибудь рядом, а не перекрывать вход-выход. Парни окинули взглядами публику, чуть приметно поморщились — дым, гам, и народ все какой-то возбужденный и встрепанный. Но это было не их дело, они просто заняли те места, с которых хорошо обозревались зал и вход в него.
Настя, сделав ручкой всем «общий привет», попросила Глашу поставить на столик к Фофанову коньяк, лимоны, «боржоми». Она заметила в кофейне несколько новичков. «Бывалые» объясняли им шепотом, что это явилась госпожа Соболева собственной персоной. Кто она такая, новичкам, конечно, уже было известно. Но в целом редакционный народ вел себя сдержанно, пора изумления миновала, а потом это ведь редакция, запросто бывать в которой хотелось бы многим новорусским — и банкирам, и предпринимателям, и финансовым бандитам.
Фофанов, заметив Настю, встал и пошел ей навстречу с раскрытыми объятиями. Он демонстрировал всему коллективу, в каких замечательных отношениях находится с владелицей контрольного пакета акций газеты.
— Здравствуй, Юра, — подыграла ему Настя. По неписаной традиции по имени главного редактора никто не называл. Но Настя могла это себе позволить.
Настя схватила завистливые взгляды журналистов, засекших на их столике коньяк.
— Зарплату снова задержали? — спросила Фофанова.
Тот лишь вздохнул.
— Ладно, немного подброшу в счет взаимных расчетов. В качестве благодарности за публикации о Бираго Диопе.
— За это спасибо, Анастасия Игнатьевна. Вертимся, как можем, но дела идут не то, чтобы очень…
Настя вздохнула:
— Слабый ты человек, Юрий Борисович.
— Ты что? — изумился Фофанов. — Чего обижаешь, Соболек?
— Да выгони ты половину редакции — вишь сколько их у тебя на шесть газетных полос! А вторую половину заставь работать до седьмого пота.
— Я и сам об этом думал не раз. Но как ты их выгонишь? Прошлое связывает покрепче трудового законодательства.
— Объяви, что отныне редакция будет работать на контрактной основе… Мысль понял?
— Да.
— Характера хватит?
— Не знаю.
— Ты имей в виду, сейчас мягкотелых перемалывают, пережевывают и выплевывают. Ты их жалеешь, а они тебя? Бессовестно бездельничают и ещё требуют, чтобы ты им платил за ничегонеделанье. У меня есть одна идея, но о ней чуть позже. А сейчас хочу информировать, что твой Волнухин отлично себя проявил во время поездки со мной в Африку…
Фофанов оживился:
— Мне звонил посол. Он рассыпался в благодарностях газете, мне и Женьке Волнухину. Приглашал вместе пообедать, чтобы обсудить планы сотрудничества…
Что же звонок посла — в масть. В самолете на обратном пути из Африки Элеонора все заглядывала в глазки Насте, пока та прямо не сказала:
— Не мелькай, Элька. Что надо?
— Понимаешь… Я… Женя… Мы…
Элеонора вполне натурально краснела и смущалась, опускала глазки, теребила в руках носовой платочек, словно девочка, которую первый раз потискали — и хочется, и колется, и сопротивляться следует в меру, чтобы не спугнуть.
— А ночка темная была? — спросила с намеком Настя.
— Понимаешь…
— Да или нет?
— Все случилось так неожиданно… — совсем по-девичьи зарделась Эля.
— Дальше что?
— Предложил расписаться. Мол, мечтал о такой женщине, как я.
— Он что, неженатый?
— Угу…
— Так что ты от меня хочешь?
— Ты моя самая близкая подруга. И моя хозяйка…
А что, подумала Настя, может и повезет Эльке после всех её сексуальных похождений. Из таких хорошие, верные жены получаются, когда перебесятся, остановятся на какой-нибудь тихой «станции».
— Вот что, Элеонора… Я не против, но надо сделать все на хорошем уровне. Ты — директор рекламного агентства, у тебя заработки втрое выше, чем у него, простого корреспондента. Неравный брак… Может закомплексовать…
Элеоноре почудилось в словах Насти препятствие на пути к её семейному счастью и она заволновалась, пошла пятнами.
— Угомонись, — успокоила её Настя. — Предполагаемый неравный брак сделаем равным…
Сейчас она тактично подвела Фофанова к разговору о Волнухине.
— Юрий Борисович, кроме того, что Женя Волнухин хорошо отписался, он вел себя очень тактично… Я думаю, он засиделся в корреспондентах.
— Но у нас нет вакансий, — Фофанов сообразил, на что намекает Настя.
— Юра, не мне тебе рассказывать, как много у России интересов в Африке. Ни в одной центральной газете нет отдела африканских стран. А ты будь новатором — открой такой отдел. И назначь его редактором Волнухина. Получишь знающего и преданного личного тебе человека, потому что свою высокую должность он получит из твоих рук.
— Стоит подумать, — протянул Фофанов.
— И думать нечего, — отрезала Настя. — Оформляй приказом.
Она бросила взгляд на Ленку Ирченко и Люську, которые пили в ожидании «указаний» уже по третьей чашке кофе.
— Юрий Борисович, теперь по быстрому, а то наши девицы уже засиделись. Какие у тебя сведения: Люся поддерживает отношения с тем боровом, который был при мне редактором отдела информации? Помнишь его?