– Чье?
Зоя Вечеславовна злобно оскалилась.
– Не знаю, но уверена, что по-другому быть не может. В противном случае это несправедливо! Или должно быть убедительное, совершенно убедительное объяснение.
– Объяснение есть, Зоя Вечеславовна. Просто я проживу очень долго.
– Что значит – долго?
– До конца этого века. Правда. Доказательств хотите? Ну, я, например, знаю, что после той войны с Германией, что сейчас начинается, будет в сороковых годах еще одна. Победоносная. Знаю еще, что люди полетят…
– А про себя?
– Пожалуйста. У меня никогда не будет детей и, естественно, мужа. После войны, после второй германской войны я постригусь в монахини. Я знаю, как будут праздновать Рождество Спасителя. Двухтысячелетнее.
– А что будет потом, потом?!
Настя развела руками.
– Этого – нет, не знаю, как и того, когда умру.
Обогнув березовую рощу, тяжело вращая облепленными грязью колесами, коляска выкатила на прямую к деревне дорогу, и господин Бобровников, натянув вожжи, остановил лошадей. Виной тому была открывшаяся картина. Навстречу трусил белый жеребец с двумя седоками. Профессор неуклюже сидел впереди, генерал сидел за спиной у него и мягко нахлестывал Боливара сложенным зонтиком. Увидев следователя со священником, Василий Васильевич остановил свое измученное транспортное средство и громко спросил:
– Куда вы, господа, станция там. Или вы тоже? А? Тоже, господа? – Генерал расхохотался.
Профессор отвернулся в сторону тусклых серо-зеленых далей. По его мертвенным щекам текли две неосознанные слезы.
– Господа, мы трясли и донимали этого Микулу Селяниновича по очереди, а потом и на пару. Никакого толку. Даже если он что-то знает, ничего нам не сказал. И вам не скажет. Будьте уверены вполне: допрос с пристрастием ничего не принесет, равно как приглашение исповедаться.
– Мы произведем обыск. Может статься, он что-то прячет.
– Что?! – вновь затряс баками генерал. – Письмо, которое он получил от Иоанна Богослова?
Несмотря на насмешки генерала и слезы профессора, мысль об обыске показалась Бобровникову дельной.
– До свидания, господа, – сухо сказал следователь, трогая.
– Прощайте. Зря вы, хотя – кто знает? А я вот намерен двигаться подалее от господина народа к госпоже мадере.
Зоя Вечеславовна, отвратительно хихикая, ушла в дальний и темный угол гостиной.
– Да у вас мания величия, милая. Да, да, не исключено, что мозг ваш воспален не менее моего. И помешались вы на, так сказать, фамильной почве. Вас ведь никогда не считали полноценной родственницей? Скорее приживалочкой.
– Я Столешина, мадам.
– Да это пусть. Только ведь неплохо бы знать, от какого смысла и слова фамилия эта происходит. Судя по направлению ваших мыслей, вы считаете, что от «столетия», то бишь от века. На этом основании вы отмерили себе годков сотню. Разочарую – от «столешницы», от нее. Кто-то из дальних предков нашего генерал-аншефа Василия Васильевича был простым мастеровым, столяром. Столы у него выходили лучше всего.
Глава двенадцатая
Я сажусь на кровати, медленно сгибаю руку. Окоченение первых суток полностью прошло. Членам вернулась почти прежняя гибкость. Надо встать на ноги. Так или иначе, мне уже пора. Визит некрофила не причина, а всего лишь повод. Пальцы правой руки медленно освобождаются от бесполезного пистолета. Мне нечем его зарядить для нового залпа.
Теперь к двери. Походка выравнивается к пятому шагу. Дверь в коридор открыта. Переступаем порожек. Налево к лестнице. Верхняя ступенька самая скрипучая, но режиссер слишком шумно дышит, чтобы что-нибудь услышать. Медленно, но твердо ступая, я спускаюсь по лестнице, наблюдая за тем, что происходит внизу, в круге желтого света керосиновой лампы. Мне кажется, я должен быть полностью лишен каких бы то ни было чувств, но сейчас мне неприятно видеть, что это живое животное делает с моим братом трупом. Я спускаюсь все ниже и ниже, совсем скоро я окажусь за спиной у этой потной, сладострастно дрожащей гадины. Я наклонюсь, возьму его за волосатую шею… Я успел только наклониться, какая-то тень по своему собственному почину спугнула мсье. Он замер и, не расставаясь с предметом своей страсти, обернулся. Могу себе представить, что он увидел. Наклонившегося к нему с вытянутыми руками мертвяка.
Смерть его была, к сожалению, мгновенна.
Я оттащил неприятное мне тело подальше в сторону, доктора накрыл остатками одежд. С этим покончено. Есть еще одно дело. Одновременно и нужное и доброе. Я поднялся в кабинет, достал лист бумаги и придвинул к себе ручку с чернильницей.
«Дорогая моя матушка Настасья Авдеевна!
Пишу Вам письмо мое прощальное, безрадостное. Окончилась жизнь моя на чужбинушке в городе под красивым названием. Где похоронят меня, точно мне неизвестно, главная печаль, что не в родной земле. Не ищите мою могилу, вам, пожалуй, не укажут, да еще наплетут всяких обо мне небылиц. Не верьте, ибо ни в чем, ежели разобраться, сын Ваш Ванечка не виноват, может, в одном лишь, что огорчил Вас безвременно и очень. Батюшке моему тоже кланяюсь, руку целую, потому что больно перед ним виноват, да и вообще глуп. Вот и все мое послание. Прощайте, мои дорогие».
Я взял второй лист бумаги и тут же составил второе послание.
«Уважаемый господин капитан!
Хочу предложить Вам дело, совершив которое, Вы навсегда смоете и с себя самого, и со всего рода Вашего то проклятие, что является предметом Вашей тоски. Спустя сто лет Штабс получит возможность дернуть за главную мировую струну.
Дело простое и нисколько не опасное. Вам надлежит немедленно выехать в Потсдам. Вы будете там утром. До завтрака Вам не удастся встретиться с Его Величеством, а вот после оного пытайтесь. Выясните, кому надо дать взятку, чтобы до Вильгельма дошло известие, будто в Ильве убита актриса Европа Н. Когда до него этот слух дойдет, он немедленно захочет Вас увидеть, и Вы ему скажете, что в ночь с третьего на четвертое июля актриса сия невероятная была убита одним сумасшедшим русским в своем доме на Великокняжеской улице. Нет, не говорите, что сумасшедшим, скажите, что русским агентом, специально прибывшим с этой целью из Парижа и маскировавшимся под мебельного мастера.
Если вы сделаете это, отпечаток Вашей руки навсегда останется на колесе мировой истории.
После этого я надел длинное белое пальто, принадлежавшее покойному доктору, повязал простреленную шею шарфом, положил оба конверта в карман и вышел на улицу. Проходя мимо почты, опустил письма в ящик. Рядом с почтою стояла гостиница «Золотой баран», принадлежавшая господину Саловону. Только сейчас я понял, от чего меня хотел предостеречь косноязычный трактирщик. Оказывается, в ночь перед приездом в Ильв мадам Евы я приснился ему в моем сегодняшнем виде. Я представлял собою труп с жуткою раной на шее. Так же, как и доктор, хозяин гостиницы связал это видение с появлением мадам. Он хотел мне помочь, нелепый старик, за что сражен ударом. Я подумал, могу ли я ему чем-нибудь помочь сейчас? Навряд ли. Кроме того, у меня не так много времени. Через час начнет светать.
Так, а чем же я ее убью? Ах да, имеется же еще одно шестиствольное чудище за шкафом в библиотеке. Запахнув поплотнее пальто, я двинулся вверх по улице.
Глава тринадцатая
После отъезда генерала и ученого Фрол некоторое время сидел в задумчивости за столом, положив ладони на его голую поверхность. Что происходило в его душе – в таких потемках, царящих в избе, было не разглядеть. В состоянии этом пребывал он не так чтобы очень долго. Шумно вдруг вздохнул, стал на колени перед лампадою. Она горела так слабенько, что лик на иконе был не виден. Помолился тихо-тихо, шумно при этом кланяясь. После чего встал и быстро вышел во двор. Огляделся, отмерил три больших шага от угла избы по направлению к чахлой яблоне, нелепо торчащей из земли. Принес из сараюшки тяжелый заступ и вонзил в отмеченном месте в мокрую землю. Работал яростно, как для себя. Вскоре яма в половину его роста была готова, землица-то рыхлая. Фрол вернулся в сени, снял с одной из кадок крышку и вынул оттуда немецкие часы, погладил пивовара по гладкой голове мозолистой ладонью.
Он первым сообразил: если стащить и припрятать этот музыкальный механизм с каминной полки в «розовой гостиной», можно спасти и доброго барина Афанасия Ивановича, и собственную душу. Грушенька, пусть земля ей будет пухом, и украла по его слезной просьбе эти часы.
Фрол услышал, что по улице едет кто-то. Выглянул в щелку, отворив дверь. Еще двое! Вовремя вырыта яма, вовремя! Коляска проследовала мимо в поисках человека, могущего указать двор Фрола-плотника.
Фрол выбежал из хаты, прижимая к груди фарфорового немца. Уложил его на дно ямы на мягкую землицу, накрыл охапкою лучшей соломы. Быстро засыпал могилку.
Коляска возвращается.
Плотник отбросил заступ и пошел к колодцу мыть руки.