— Мартин… Мартин Цесарский!.. — ахнула Маша и упала в его объятия.
— Мария, прости, так получилось… — частил по-польски, сильно картавя, боевик. — Нас отсекли, загнали на задворки костела… Там старые казармы, мы рассыпались, потом по одному собирались в оговоренном месте. Время потеряли, но иначе никак… Мы рады, что ты жива… И вы живы, товарищ… — Он протянул руку, и Иван охотно ее пожал. Действительно, лучше поздно, чем после смерти.
— Евреи не кончаются, да? — заблестел щербатыми зубами Цесарский. — Наш комендант в гетто, помнится, на это сетовал. Мол, евреи, как тараканы, сколько их ни истребляй, только больше становится, и постоянно откуда-то лезут… Не ожидали такого поворота? Все, уходим, Мария! — заторопился боевик. — Со мной семеро, это все, что осталось… Перебегаем дорогу — в переулок. Через квартал будет пятак вроде площади с круговым движением, там клумбы были в центре, а у разбитого памятника колодец, он выводит в один из коллекторов, протянутых на север…
Он бросился к своим, звонко выкрикивая: «Рози, собирай толпу, не давай им разбредаться! Серман, Карновский — в голову колонны, выводите людей!»
Узники выбегали на дорогу из раскрывшихся ворот. Ветер надежды кружил головы — а вдруг получится! Иван помчался на угол — до ближайшего трупа, забрал у него автомат, высыпал на землю содержимое патронташа, набил карманы снаряженными магазинами, сунул за голенище сапога гранату «колотушку». Обнаружил краем глаза, что еще несколько человек занимаются тем же. Кто-то стянул с мертвеца сапоги, потому что его башмаки откровенно «просили каши», зажал их под мышкой, опрометью бросился за всеми…
Толпа перебегала дорогу, когда слева из соседнего переулка вынеслась грузовая машина и с лязгом загрохотала по дороге! Сноп фар светил в лицо, азартно орали солдаты в кузове! Их там было до чертовой матери! Регулярное подразделение Ваффен-СС — целый укомплектованный взвод комендантской роты! Люди схлынули с обочины, бросились в переулок. Солдаты беспорядочно молотили из карабинов. Двое упали, не добежав до переулка. Цесарский драл глотку, приказывал своим парням остаться в арьергарде, прикрывать гражданских. Машина неслась, виляя, по центру проезжей части, водитель поздно начал тормозить. Иван разбежался, швырнул гранату — она оказалась так кстати! Он не дождался, пока она долетит до цели, — слишком долго ждать, черт возьми! Прыгнул в кювет, поджав ноги, чтобы ничего не сломать, покатился в грязь. Граната не долетела, разорвалась посреди дороги, проделав в асфальте небольшую ямку. Водитель прекратил торможение — отпустил педаль и резко вывернул баранку. Машина ушла в кювет, накренилась. Кабина чуть не оторвалась от кузова, но грузовик все же не перевернулся. Из кузова по команде высыпались солдаты, разворачивались в цепь, залегали. Трещали автоматы. Несколько трупов остались на обочине, остальные уже бежали в глубь малоэтажного квартала. Свернуть особо некуда — вздыбленные бетонные ограды, обломки конструкций, лезть через которые можно только днем и не под пулями. Мастерски бранился Януш Ковальский, которому достался автомат с заевшим затвором. Уцелевшие боевики отстреливались последними патронами, отползали, не выдерживая шквала огня. Двое остались лежать, уткнувшись носами в землю.
— Отходим, все отходим! — срывал голос Цесарский.
Но это было проще сказать, чем сделать. Пули вырывали фонтаны земли, выбрасывали куски дерна. Кто-то из немцев с недолетом бросил гранату. В ее дыму беглецы и повалили в переулок. Мужик со смешными ушами вырвался вперед, полетел прыжками. Теперь все решали только ноги. Крикнув Янушу, чтобы не спал, Иван опрометью бросился по узкой улочке. Мелькали невысокие здания, заборы механических мастерских. Люди растянулись, у многих не выдерживала «дыхалка». Кашляла, упав на колени, растрепанная молодая женщина в клетчатой юбке и кофте с чересчур длинными рукавами. Иван схватил ее под локоть, с силой швырнул вперед. Обернулся через несколько метров — вроде снова побежала, завелся моторчик. За спиной беспорядочно трещали выстрелы — отстреливались боевики Цесарского, били наобум лезущие в переулок немцы. Иван ускорялся. Где эта клятая площадь с памятником и клумбой? Где Мария, так ее растак?! Маша поначалу вырвалась вперед, а теперь подпрыгивала от нетерпения, прижавшись к зданию, вскидывала пистолет, целилась, потом опускала, не решаясь выстрелить. Вот и умница — в кого собралась стрелять в этой темноте? Он подхватил ее, потащил за собой, она задыхалась, пыталась что-то сказать. Они бежали, прижимаясь к зданию. Многие люди отставали, кто-то не выдерживал, падал. Иван, увы, не мог, как Иисус Христос, всем помочь и всех спасти! Начнешь кому-то помогать — и сам погибнешь, и тот, над кем ты сжалился. Открылось пространство — вот оно! Дома расступались, теснились мрачными глыбами вокруг кругового перекрестка, который недавно расчищали бульдозеры для нужд германской армии. Площадь была миниатюрная и до войны, наверное, очень красивая. Много зелени, деревьев, фигурные бордюры, фонари — теперь это все в перемешанном виде сгребли в кучи вокруг перекрестка. От памятника в центре кольца остался только постамент. Маша вырвала руку, сама побежала, постоянно оглядываясь. Сзади кто-то закричал с душераздирающим надрывом — оступился, рухнул на плиту, из которой торчал заостренный штырь арматуры. Стрельба в переулке не унималась. «Цесарского убили! — доносились вопли. — Уходим, парни, уходим!» Иван, перепрыгивая через кучи мусора, вылетел на аллею к памятнику. Нашел! С чугунной крышки колодца заранее очистили мусор — именно этим путем и планировалось уходить. Ее заблаговременно вывернули из створа, оставалось только отодвинуть. Какая предусмотрительность! Он бросил автомат на землю, напрягся, отбросил крышку — семь потов сошло в один миг! Закружилась голова, повело куда-то в сторону. Он рухнул на колени перед черной бездной шахты и закашлялся.
— Мария, ныряй…
— Но, Иван…
— Никаких «но»! — взбесился он, схватил ее за талию, подтащил к колодцу. — Ныряй, пока сам не сбросил!
Она подчинилась и ворчала, полезла в шахту. Головка в капюшоне исчезла с поверхности, вот и славно! В переулке мельтешили огоньки, метались невнятные тени. Иван распластался возле шахты колодца, ждал. Стрелять не хотелось — в своих попадешь. К площади ковыляли несколько человек. Один не добежал, повалился, раскинув руки. Мужчина с оттопыренными ушами помогал женщине в клетчатой юбке — у нее опять заплетались ноги, волосы были белые от цементной пыли, глаза блестели.
— Эй, сюда! — махал рукой Иван. — Все сюда!
Они среагировали на крик, ускорились. К ним примкнул еще один мужчина — он фактически прыгал на одной ноге, вторая волочилась. В переулке у них за спиной разразилась суматошная пальба. Упали все трое. Иван заскрипел зубами. Но нет, мужик «с ушами» уже на ногах, тащит за собой извивающуюся даму. Она не пострадала, если не считать обуявшего ее ужаса. Он бросил свою тяжкую ношу перед колодцем и начал снимать со спины автомат «МР-40».
— Пани, в колодец! — заорал Иван. — Вы понимаете, что я говорю? Живо в колодец! Там есть скобы, у вас получится!
— Я не пани… — простонала молодая женщина. — Я — фройлен…
Просто замечательно, немок спасаем! Да какая разница? Он буквально сбросил ее вниз, заставив зацепиться за скобы. Сообразит, если жить захочет. За круговым перекрестком снова кто-то ворочался. Как мало осталось людей… Вот двое поднялись, кинулись на призывные крики. Добежал лишь один — Януш Ковальский. Его слегка контузило, парень плохо соображал, фыркал, мотал головой, как собака, выбравшаяся из реки. Он чуть не камнем рухнул в шахту, схватившись за скобу. Уцелевшие боевики еще не выбрались из переулка, корчились за укрытиями, отстреливались от наседающих эсэсовцев. Снова двое выдавились к перекрестку — мужчина с женщиной, — но и эти не добежали, упали, подкошенные… Стрелять боялись — в кого, скажите на милость, стрелять?! Кряхтел мужик на другой стороне колодца, гнездился с автоматом.
— Вы в немецкой форме, пан… — прохрипел он на далеком от совершенства польском языке.
— Спасибо, что подметили, — отозвался Иван. Его польский был гораздо лучше. — Кстати, пока нас не разлучила смерть, хочу поблагодарить — вы спасли меня там, в тюрьме…
— Какая мелочь, — хмыкнул мужик. — Вы сами нас спасли, когда бросили гранату. Вы немец? Участник Сопротивления?
— Скорее, участник нападения и принуждения Германии к капитуляции… — туманно отозвался Иван. — Потом поговорим, не возражаете? Если повезет, конечно…
— Нет, вы не поляк, — сделал глубокомысленный вывод мужик.
В переулке вспыхнула пальба. Взорвалась граната, обвалив кусок стены. Немцы переходили к решительным действиям. Дрогнули уцелевшие боевики, побежали через площадь. Их было трое, у них кончились патроны. Свинец им вдогонку летел сплошным валом. Один уже катился, нашпигованный пулями, двое пока бежали, виляли, пригибались. Еще одному не повезло — упал в нескольких метрах от колодца. Истошно закричал осанистый товарищ, рухнул перед ним на колени, но там уже все было кончено — из раскроенного черепа хлестала кровь. Иван с невольным «компаньоном» орали одновременно — и боевик очнулся, прыжками устремился к ним, сбросил ноги в колодец, исчез. Все, никого не осталось! Четверо в колодце, двое снаружи… Эсэсовцы выбегали из переулка, залегали за обломками. Иван стрелял, чувствуя, как раскаляется металл в руках, горит кожа. Вел огонь напарник — бил прицельно, короткими очередями, не давая автомату перегреться. Трудно оторваться от земли, чтобы спрыгнуть в колодец — сразу пуля догонит. Он кричал напарнику, чтобы спускался, но тот словно не слышал, продолжал отстреливаться. Эсэсовцы избегали лобового штурма — умственно отсталых там не было. Они рассредоточивались, обходили, могли возникнуть в любую секунду из любого провала, и от этого становилось просто страшно! Автомат захлебнулся, он не человек, чтобы работать в таком темпе! Нужно время, чтобы остыл. Но немцы вряд ли согласятся на перекур… Терпение лопнуло, Иван бросил автомат в дыру и пополз сам ногами вперед, пытаясь нащупать первую скобу…