— Сколько человек охраняет здание?
— Нас девять, фрау офицер… Двое снаружи, они должны были вас пропустить…
— Да, они пропустили. Дальше!
— Начальник караула шарфюрер Вольтке, он сейчас отдыхает, я его подниму. У него отдельное помещение, это третье по коридору…
— Успеется, солдат, дальше.
— Трое отдыхают в караульном помещении — они недавно сменились. Это вторая дверь слева. Еще двое — роттенфюрер Бурге и штабс-ефрейтор Шульц — несут службу внизу. Лестница вниз — в конце коридора…
Ну все, достаточно! Мария что-то просигналила, отставив назад руку, и Иван на цыпочках взлетел на ступени, убедившись краем глаза, что товарищи гуськом повторяют его движения. Она посторонилась, почуяв за спиной дуновение ветра, и он просочился в образовавшуюся щель, стиснув рукоятку ножа. Попятился молодой эсэсовец, страх блеснул в глазах. Закричать он не успел, подавился, когда окровавленное лезвие вошло в брюхо. Иван зажал ему рот ладонью, схватил за ворот. Глаза караульного лезли из орбит, он багровел, наливался кровью. А лезвие ножа проводило в организме свою разрушительную работу, пока у солдата не подкосились ноги и он упал. Опасно, черт возьми! Начальник караула и отдыхающая смена могли слышать голоса в коридоре. Януш с Кемблом уже были здесь, прижались к стене. Маша перевела дыхание, вытерла пот со лба тыльной стороной ладони.
— Умница, девочка, — прошептал Иван. И хрипло выдавливал дальше: — Джерри, дверь закрой, только не греми засовом… И давай туда, — показал он на третью дверь. — Там унтер, ты должен справиться… Не стреляй, постарайся тихо, ножом… Януш, за мной, тоже не стрелять…
Отдыхающую смену вырезали с особой жестокостью. Не та публика, с которой разводить церемонии и объяснять мотивы. Обитатели особняка в каком-то бывшем складе или гардеробной все ненужное сдвинули в угол, поставили три солдатские койки, стол, стулья, примитивную пирамиду для автоматов. На столе теснились кружки, термос, остатки какой-то трапезы, замусоленная брошюра, валялись ключи — связка побольше и связка поменьше. Двое не спали — светловолосые, накачанные, молодые — как и положено представителям высшей расы, ведущей к высотам цивилизации прочие недоразвитые народы! Голоса за дверью слышали и приготовились к визиту обладательницы женского голоса. Но вошел мужчина — злой и решительный. Одному подножку — и он хлопнулся поперек кровати. Второго ножом по горлу — пусть хрипит и качается, закричать все равно не сможет. Третий выругался, метнулся к пирамиде с оружием, но сам же споткнулся и упал, не добежав. Иван расправился с ним — безжалостно и быстро, хватило двух ударов по горлу. От усталости и напряжения переломилось лезвие, да и шут с ним… Вскочил первый — тот, что рухнул поперек кровати. Исторг что-то низкое, горловое. Ковальскому понравилось, что недавно проделал Иван, — и он лихо метнул в него нож! Самое поразительное — что попал, правда, рукояткой. Последняя со всей дури ударила в лоб. Бросок был настолько силен, что на лбу рассеклась кожа, и мгновенно, словно лампочка, вспыхнул синяк. Эсэсовец повалился обратно и пока соображал, что произошло и на каком он свете, Ковальский уже начал его душить. Шея у солдата была тоньше, чем у часового на воротах, да и сам он пребывал в мути — дело не затянулось. Тряслись ноги, замедлялась амплитуда движений…
Запыхавшиеся, обливаясь потом, они вывалились обратно в коридор. Маша ждала там с обнаженным пистолетом.
— Прошли проверку? — с усилием сглотнула она.
— Неплохо, — кивнул Иван, — только по физкультуре незачет… — и затрясся в каком-то утробном замогильном смехе.
Из соседнего помещения на цыпочках выбрался Джерри Кембл с загадочной физиономией. Он осторожно прикрыл за собой дверь, словно боялся разбудить того, кто остался в комнате, и как-то застенчиво посмотрел на Ивана.
— Все в порядке? — спросил майор.
Джерри молча кивнул.
— Проверять не надо?
Англичанин помотал головой, облизнул губы. Ладно, попробуем поверить… Скользили дальше, к лестнице. Слева коридор и еще одна лестница — наверх, туда, где в прежней жизни мирные варшавяне приобщались к таинству синематографа. Там нет никого, все внизу… Иван спускался в полумрак, держась за продольные поручни, врезанные в стену. Что там внизу? Полная глушь, и охрана не слышала, что творится наверху? Или все поняли и ждут? Ровная площадка, короткий участок стены, отблески света где-то вдали, откуда доносилось монотонное бухтение. Он вышел на свет… Автоматчик восседал на стуле, забросив ногу на ногу, с наслаждением затягивался какой-то черной тонкой сигаретой. По пространству струился грубоватый, но терпимый запах недорогих сигар. Второй прохаживался за его спиной по коридору. Оба сделали круглые глаза — подвалы глубоко под землей, и они ничего не слышали! Иван выстрелил из «Люгера» — почти в упор! Этот пистолет не так грохочет, как прочие. Ценитель сигарилл (и где достал, интересно?) повалился вместе со стулом, получив две пули в грудь. Второй сбросил с плеча автомат, но схватился за живот, сделал страдальческое лицо, рухнул — сначала на колени, потом ничком…
Еще одну пулю в дверной замок — некогда искать ключи, да и хуже не будет. Снова лестница, еще глубже, спуск загибался по окружности. Единственная лампочка на все помещение. Не подвалы старого доброго Средневековья, но все же — приятного мало… Духота, сырость, плесень на стенах… Подвалы обустроили, разделили пространство у дальней стены на несколько клеток, в каждой ворохи мешковины, какие-то люди… Они ворочались, вставали на колени, слепо щурились. Оборванные, избитые, кровь запеклась на опухших лицах. Трое поднялись, четвертый не шевелился, и из его клетки исходила удушливая вонь…
Прибежал Джерри, он где-то отыскал ключи и загремел замками и засовами. Первые двое еще были ничего, лопотали по-польски, надрывно кашляли. Один приземист, постарше, плоское лицо, под носом кровавые нарывы — усы с мясом выдрали. Второй — высокий, под глазом синяк, волосы слиплись, торчали колтуном, он робко улыбался, пытался заговорить, но кашель забивал слова обратно в глотку.
— Ваши фамилии, панове, скажите ваши фамилии? — упрашивал Иван. Они насилу справились с кашлем.
— Я — Кшиштоф Хаштынский… — извлек из горла бывший обладатель усов. — А мой товарищ — Фабиуш Крынкевич… Вы кто, товарищи? Нас держат здесь два дня. Сразу, как привезли, жестоко избили… Но мы можем идти, можем сражаться…
Он порывался многое рассказать, но Иван пресек его попытки. К черту, всех наверх, думать, как выбираться! Ковальский, Кембл, чего стоим с пустыми глазами? Помогите товарищам! Но те и сами семенили, держась за отбитые почки. Маша бросилась к крайней камере, отшатнулась от резкого запаха. Иван вытащил третьего узника. Он тоже был в штатском и выглядел очень плохо. Ему изрядно отбили все внутренности, он дышал с каким-то пугающим надрывом. Лицо опухло, с трудом вырисовывались щелочки-глаза. Но человек улыбался — это смотрелось жутко, зубов во рту не было, только жалкие огрызки. Застучало сердце, с чего бы это? Он не был уверен, что знал этого человека.
— Здесь мертвый, Иван… — сообщила Маша, пятясь от камеры.
— А я-то думаю, чудится мне… — прошептал узник. — Это сержант Бузина, он умер от побоев, его даже убирать не стали… Остальные тоже не дожили… Иван, не узнаешь, курилка старая?
— Каляжный? — дрогнул голос. — Мишка Каляжный!..
— Сильно изменился, да?
Лучше бы он не улыбался! Иван не верил своим глазам! Так вот почему колотилось сердце — раньше мозга сообразило, что происходит. Он схватил товарища под руку, стал вытаскивать из камеры. Суетилась Маша, что-то радостно чирикала, подпрыгивала от нетерпения, пыталась помочь. Каляжный закричал от боли, подкосились ноги. Иван подставил плечо — иначе рухнули бы все втроем. Боль в отбитых внутренностях не давала передвигаться. Страшная мысль: да он же не жилец! Нет, нельзя так думать, надо вытаскивать, довезти до своих, в Советском Союзе замечательная военно-полевая медицина! Они тащили Каляжного к выходу, он делал все возможное, чтобы им помочь, но только мешал! На лестнице его потянуло в откровения.
— Иван, провалили нас, даже до места не дошли… — отдуваясь, сипел он. — До Жолибожа мы добрались почти без происшествий… Польские товарищи знали адрес подпольщиков, которые бы нам помогли, это на улице Зворень… Но там в засаду попали, явка оказалась проваленной… Погибли все, кроме нас с Бузиной… Мы отстреливались до последнего, хотели подорвать себя гранатой, но она, падла, не взорвалась… Схватили нас, кинули сюда — поняли, что мы русские… Били смертным боем, суки… Потом этих двоих подселили — тоже потрудились над ними… Представляешь, какая ирония — пухнуть в подвале с теми, кого должен был вытащить… Иван, я не дойду, брось меня, только тормозить буду…
— Держись, хулиган… — Иван обливался потом. — Мы тебя вытащим…
— Надо же, вытащите… — сотрясался Каляжный. — Для чего, Иван? Все равно пойду под арест за провал задания и гибель людей… Зря ты это делаешь, Ваня…
— Ладно, успокойся, дыши глубже…
— Хорошо… А ты откуда взялся, приятель?
— От верблюда. Так надо. Помолчи, хорошо?
— Ладно… Слушай, а ты не знаешь, капитан Ломакин выполнил свое задание? Мы с ним расстались, когда через Вислу переправились… Вроде нормальный мужик…
— Выполнил, Мишка, выполнил. И даже перевыполнил… Ты заткнешься, наконец?
Но наверху всю компанию поджидали очередные неприятности! Всех извлеченных из подвала оттащили в караульное помещение (трупы убрали в угол, прикрыли шинелями), пристроили на кроватях. Маша достала полевую аптечку из настенного ящика, стала выдергивать оттуда какие-то мази, таблетки, бинты. И вдруг бросила все, вскочила, навострила уши. У женщин слух острее, чем у мужчин. Треск мотоциклетных моторов! Тысяча чертей кому-то в душу! Люди застыли, потом словно с привязи сорвались, стали метаться. Иван и Маша одновременно выбежали в коридор. Поздно выключать свет. Приоткрыли окошко, стали подглядывать. В ворота, которые никто не охранял, въехали два армейских мотоцикла, набитых вооруженной солдатней! На каждой коляске — пулемет. Явно эсэсовцы — в прорезиненных плащах, стальных шлемах, снабженных маскировочной сеткой. У пилотов — защитные очки на шлемах. Все такие важные, солидные, мочи нет… Пять солдат и офицер — в фуражке с задранной тульей, в накидке с широко выступающими «крыльями». Мотоциклы встали посреди пустыря, спешились пассажиры. Офицер, похоже, не торопился с подозрением осматривался…