— Я живу в Пале Ройяль, — часто говорила она своим друзьям, поклонникам и журналистам.
Фраза нравилась ей и соответствовала, по ее понятиям, образу жизни кинозвезды. И никому не стоило знать, что Пале Ройяль от нее был несколько далековато, а окна квартиры выходили на точно такие же в здании напротив.
Едва вернувшись, Франсуаза сняла телефонную трубку и набрала номер Эрналя.
— Жан-Габриэль?
— Нет, это Тони.
Она всегда натыкалась на Тони, это ее раздражало. Он услышал ее голос:
— Добрый день, Франсуаза, не вешай трубку, я его позову, он в лавке.
— Спасибо, — выдавила она.
К счастью, Тони не пустился в расспросы — как ты поживаешь и все ли у тебя нормально? Через несколько секунд на том конце провода прозвучал другой голос.
— Добрый день, дорогая, что нового?
И тут без всякого повода Франсуаза разозлилась на Жан-Габриэля. Может быть, из-за небрежного тона с нотками нежности, который перенес ее на годы назад.
— Я думаю, ты в курсе? По телевидению собираются показать «Скажите, что мы вышли».
Мог ли он этого не знать, будучи постановщиком фильма?
— Я ждал сведений о дне и часе показа, чтобы сообщить тебе…
«Лжет», — подумала она, сама не зная почему.
— Как ты узнала? — поинтересовался Эрналь.
— Из газет, — несколько суховато ответила она.
— Представь себе, что Кассар, ответственный за показ кинофильмов на ОРТФ, как я полагаю, один из тех немногих людей, кто видел наш шедевр и полюбил его…
Эрналь иронизировал, но Франсуаза знала, что он воображает себя автором шедевра. Впрочем, она разделяла его мнение. Тогда к чему весь этот черный юмор, взятый им на вооружение? Действительно ли он хотел, прожив с ней столько лет, развода, чтобы жить с Тони? Это смешно! Она попыталась успокоиться.
— Кассар обратился ко мне в прошлом месяце с письмом за согласием на показ, — продолжал Жан-Габриэль. — Я немного поколебался, затем решил, что глупо лишать удовольствия несколько миллионов телезрителей, тем более, что в нормальном прокате их бы столько не набралось.
— Не удивлюсь, если тебя завалят цветами…
— Тони того же мнения, — заметил Жан-Габриэль.
«Это замечание он мог бы оставить при себе», — подумала она.
— В конечном счете, я выжат как губка, и у меня нет больше желания крутиться ни перед камерой, ни за ней. Ты — совершенно другое дело, — добавил Жан-Габриэль.
— Ах! Я…
Она ждала комплимента и не ошиблась в ожиданиях, одновременно осознав, что мнение Жан-Габриэля все еще для нее важно.
— Подожди секунду, Тони мне что-то говорит!
Франсуаза почувствовала, как в ней вновь вскипает гнев. Конечно, Тони нужно вмешаться именно в тот момент, когда…
— У тебя не цветной телевизор? — вновь спросил Эрналь.
— Нет! — отрезала она. — Ты это прекрасно знаешь!
— Тони предлагает тебе прийти посмотреть фильм к нам, устроим небольшую пирушку, это будет забавно…
Несмотря на дурное настроение, у нее не хватило сил отказаться.
— Это очень любезно с его стороны, я согласна.
— Она согласна, — повторил Жан-Габриэль на другом конце провода.
Франсуаза поняла, что Тони был рядом. Может быть, даже держал наушник. Она представила его гримасу.
— Я думаю, это прекрасная мысль, — сказал Жан-Габриэль.
— Можно было бы заодно пригласить Даниэль, Фабриса и Лену Лорд, — предложила Франсуаза, уверенная в произведенном эффекте.
Воцарилось непродолжительное молчание.
— Это мне кажется менее соблазнительным, — ответил Жан-Габриэль.
— Я пошутила, — пошла на попятный Франсуаза.
— Итак, 7 мая, пометь у себя.
Она поняла, что он заканчивает разговор. Тони занервничал?
— Жан-Ге…
— Да?
Она назвала его «Жан-Ге», как когда-то.
— Ты ничего не забыл?
— Я?
Франсуаза знала, что удивление Жан-Габриэля наигранное. После развода ей было назначено пособие в 250 франков. Он согласился выплачивать его ежемесячно, но всегда задерживал на несколько дней, заставляя Франсуазу просить.
— Мой чек…
— Твой чек, в самом деле, дорогуша! Положись на меня, я сегодня же все сделаю. Целую.
— Взаимно. И не забудь передать наилучшие пожелания Тони.
Она вновь осталась одна, испытывая небывалое возбуждение от предстоящего показа фильма по телевидению. К этому примешивалось чувство некоей неуверенности. Седьмое мая… Ждать еще двенадцать дней. И что потом?
Она неумело открыла шампанское, так что пена залила и блузку, и юбку, и выпила подряд два бокала. Шампанское оказалось слишком теплым. Прошлась по гостиной. Нельзя было не заметить, что ковер на полу потерт, а обвисшие складками занавеси нуждались в замене. Вышла в спальню. Невольно она сравнивала свою квартиру с той, которую занимали Жан-Габриэль и Тони на улице Висконти над их антикварным магазином.
— Там везде порядок и красота, роскошь и достаток, — процитировала она ровным голосом, немного сомневаясь в верности своих суждений.
Жан-Габриэль и Тони жили утонченно, даже слишком, и вели рассеянный образ жизни. Загородный дом в Нормандии, вилла в Кан-сюр-Мер, два автомобиля… И именно это она тяжелее всего прощала бывшему мужу.
«А у меня нет ничего…»
А ведь в лучшие годы своей артистической карьеры Франсуаза получала миллионы.
«Что с ними сталось?» — всякий раз спрашивала она сама себя.
Надо было бы позвонить своему импресарио и сообщить о предполагаемом показе фильма по телевидению. Но она так ничего и не сделала, зная заранее реакцию Адольфа Брюнеля, Дольфо, как звали его собратья по ремеслу.
— Ну и что? — скажет он. — Подождем показа, а затем увидим.
Франсуаза уже четыре года была одной из лошадок Дольфо, с тех самых пор, когда пошли на убыль предложения от постановщиков и продюсеров. «Рейна больше мной не занимается!» — заявила она, расставаясь с Рейной Вальдер, которая вела большую часть ее контрактов. Франсуаза отказывалась понимать, что время ее царствования закончилось. Дольфо же воспринял ее как звезду, каковой она больше не являлась, и не пытался обсуждать процент от будущих гонораров Франсуазы. Может быть, он тогда не сомневался, что она сможет вновь занять свое место в заглавных титрах.
Зато теперь Дольфо звонил Франсуазе крайне редко, а если это и происходило, то предложения были смехотворны.
— Однажды их совсем не станет, Франсуаза…
Тогда что, не жить, а существовать? А как? Соглашаясь на роль хозяйки кабаре на съемках шпионских фильмов в Барселоне? Или занявшись дубляжом?
Франсуаза уселась перед зеркалом.
— Все же я не изменилась… почти.
Сорок два года — это еще не старость для актрисы. Ее талия несколько раздалась, подбородок немного расплылся, но и только. А ее глаза, ее огромные серые глаза с бесконечной длины ресницами, глаза, «в которых огонь сумасбродства не угасает, а только разгорается», как написал о ней когда-то журналист, переменились ли они, ее глаза? Конечно нет… и ее чувственный рот все тот же. А голос, «ее бархатный и изысканно-жеманный голос»… Стоит ли ей менять прическу? Рукой подобрав волосы, она свернула их в пучок. Нет, так не впечатляет, на открывшейся шее проступили морщины. Она отпустила волосы и те мягкими волнами упали ей на плечи.
— Сколько мне можно дать?
Она решила быть беспристрастной: тридцать семь, тридцать восемь…
Немало имен соперниц старших, чем она, но продолжающих играть роли соблазнительниц, пришло ей на ум. Почему зритель не устал от них? И как уже не в первой молодости они сохраняют его симпатии? Ответ прост: они умеют ждать. Ждать и выбирать подходящие роли.
Так почему же зритель больше не нуждается в Франсуазе Констан? Это несправедливо.
Однако фильм «Скажите, что мы вышли» может совершить чудо.
Франсуаза долго изучала свое отражение в зеркале. Через минуту-другую она уже видела не себя, а ту, что снималась в фильме Жан-Габриэля.
Франсуаза взглянула на первую страницу «Фигаро» и прочла: «Понедельник 7 мая». Ну наконец-то этот день настал. Все предыдущие двенадцать суток ей показались одним мрачным, нескончаемо длинным днем, за который не произошло ни одного примечательного события. Несущественные телефонные звонки, лишенные всякого смысла письма. Франсуаза жила на чае и йогурте, сидя или лежа перед телевизором и переключаясь с канала на канал, волнуемая лавиной образов, не дававших ей покоя.
Отлично понимая, что показ фильма не сможет оказать существенного влияния на ее дела, она все же воспринимала этот вечер как личную удачу. Одна половина Франсуазы думала: «Это абсурд», другая говорила себе: «Уверена, что это начало поворота в моей судьбе».
После полудня она приняла пенную ванну, тщательно подкрасилась и надела черное шерстяное платье, приталив его крупными эмалевыми заколками; Жан-Габриэль еще не видел этого платья; сейчас оно скрылось под светлым кожаным пальто с лисьим воротником. Покрутившись в вестибюле перед зеркалом от потолка до пола, она осознала, что не встречалась со своим бывшим мужем с самого Нового года.
Вызвав по телефону такси, она попросила шофера остановиться перед цветочным магазинчиком. Франсуаза решилась купить дюжину обожаемых Тони желтых роз не из уважения к хозяевам, а из благодарности перед судьбой. Тем не менее надо было признать, что у нее нет претензий к Тони, о чем пришлось немного сожалеть.
— Розы! Ты очень любезна, — заметил Тони, обнимая ее.
— Роскошное платье, — уверил ее Жан-Габриэль.
У обоих мужчин был здоровый загорелый вид. «Пасхальные каникулы на юге Франции», — подумала Франсуаза. Маленькому нервному Тони нельзя было дать больше тридцати лет. Он, как обычно, в велюре с ног до головы, провел Франсуазу в гостиную, где серый диванчик, настоящая мечта обывателя, стоял напротив двух кресел того же цвета. Едва Франсуаза устроилась на диване, как ввалился Жан-Габриэль с подносом, тремя хрустальными бокалами и бутылкой шампанского во льду на нем.
Нахмурив брови, Франсуаза разглядывала бывшего мужа: он изменился, помолодел. Только что в прихожей она не отдала отчета в этой метаморфозе и теперь искала ей объяснений.