Бритва в шкафчике нашлась. Нашлась и пена для бритья и даже туалетная вода от Пако Рабани. Спустя четверть часа я выполз из ванной совершенно изможденным, со свеженьким порезом на физиономии, но чистенький и свеженький, аки первый подснежник. Охранник смотрел на меня с гримасой неудовольствия.
— Ну, побыстрее не мог что ли? — пробубнил он, почесав себе подмышку. Я тяжело вздохнул.
— Знаешь, до твоего рождения правота Чарльза Дарвина еще была не так очевидна.
— Умный, да? — оскалился громила. — А ну как я сюда Змея позову, пусть он с тобой еще раз поговорит, а то что-то ты больно прыткий!
— Змея? В смысле Большого Змея? Зови. Я возьму у него автограф, и буду носить пальто с его плеча.
Охранник замахнулся, но я лишь презрительно фыркнул:
— Слышал, что доктор сказал? По голове не бить и вообще не причинять никаких телесных повреждений.
С этими словами я распахнул дверь своей комнаты и скрылся в ней, захлопнув дверь перед носом охранника. Сквозь замочную скважину послышалось цветистое выражение, в котором я усмотрел для себя некую обиду, так как сроду не причислял себя к лицам нетрадиционной ориентации. Так что перспективы, обрисованные громилой меня отнюдь не вдохновили.
Катя валялась на кровати, листая журнал, и жуя апельсин. Фрукт поглощался ею целиком. Катя явно не стала тратить время на деление цитрусового на дольки. Я присел рядом.
— Ну вот, — удовлетворенно произнесла она, — почти приличный вид. Через пару дней сойдет эта синюшная бледность, и ты будешь просто неотразимым.
— Спасибо, — серьезно произнес я. — Я и в таком виде произвел неизгладимое впечатление на вашего охранника. Боюсь, что через пару дней у дверей будет целая очередь, желающих надругаться над моим комиссарским телом.
— Тогда надо поторопиться, — совершенно бесстыже ухмыльнулась Катя и потянула меня к себе. Нападение было неожиданным, и я тут же упал на кровать, приложившись головой об ее изголовье, да так, что взвыл от боли. Катя испуганно соскочила, а я тут же прикинулся умирающим. И когда она склонилась надо мной, я схватил ее за руку и уронил на себя.
Описывать дальнейшее было бессмысленно. Я выдал все, на что был способен мой измученный организм, а Катя, кажется, осталась довольна. Еще больше был доволен охранник за дверями, поскольку даже сквозь наши охи-стоны слышалось его довольное сопение.
Минут этак через сорок, я попытался выйти в коридор. Дверь ударилась обо что-то твердое, издав звук соприкосновения с ничем не заполненной кубатурой. Охранник высунул голову из-за двери и слегка запунцовел.
— Мама не говорила тебе, что подслушивать и подглядывать неприлично?
— Не-а, — ухмыляясь, ответил охранник. — Я без матери рос на улице, там и образование получал.
— Сиротка, значит, — радостно кивнул я.
— Значит, значит, — оскалился охранник. — А ты, я смотрю, прыток. Только из инвалидов, а уже на хозяйскую племянницу залез.
— Я только что пережил стресс, — отпарировал я. — После трудностей человеческий организм хочет размножаться со страшной силой.
— Шеф узнает, он у тебя это желание отобьет, — пообещал громила, задумчиво оглядывая свой кулак.
— Я сейчас умру от страха, — признался я и отправился в ванную. Когда я вышел, под дверями уже никого не было. Катя по-прежнему сидела у меня на кровати и надевала лифчик. Я восхищенно уставился на ее грудь.
— Какое у тебя большое сердце, — не выдержал я. Катя обернулась и рассмеялась. Я подсел рядом, поцеловал в шею и повалился на живот.
— А скажите мне, голуба, как выбраться из вашего бунгало?
— Тебе у нас плохо?
— Мне у вас хорошо, вот только по голове часто бьют, а у нас душевная натура тонкая, организм слабый и нервы ни к черту. Организму крайне необходим покой в привычной обстановке.
— Хорошо, я поговорю с дядей, — пожала плечами Катя.
— А вот этого делать не стоит. Дядя у вас, Катерина, человек серьезный. И так меня подозревает в организации покушения на вас, так что добром не выпустит. На всякий случай… Кстати, а кто это вас, радость моя, пытался укокошить?
Катя смешно наморщила нос.
— Да так, придурки какие-то. Дядя у меня… бизнесмен. Наверное, конкуренты.
— Странные конкуренты какие-то, — недоверчиво протянул я. — Если уж им твой дядя насолил, в него и надо было стрелять. Ты-то причем?
— Не знаю, — отрезала Катя. — Чего это ты расспрашиваешь?
Я тяжело вздохнул.
— Да просто так. Ты вот тоже нервничаешь. Так зачем мне мозолить вам глаза? Давай я слиняю по-тихому, без забот и проблем.
Катя хитро сощурилась.
— А вдруг дядя прав? Может, ты и есть злодей?
— Может, — согласился я, подумав про себя, что девочка обладает поразительной интуицией. — Только я тогда бы преспокойно уехал и оставил тебя на расправу лютую купцам чужеземным, а не прыгал бы под пули с воплями команчей.
Катя еще раз пожала плечами.
— Ну, не могу я здесь. Не люблю, когда мне в спину дышат, нервирует это меня. Выведи меня за ворота, а я уж сам доберусь.
— У тебя машины больше нет, — напомнила Катя.
— Да черт с ней, она пять сотен стоила, переживу. Здесь бог знает, какие дела закручиваются, а я не Александр Матросов на амбразуры бросаться.
Катя обиженно хлюпнула носом, слегка наиграно, но в целом вполне достойно. Если бы за пазухой у меня не было спрятано камня, то купился бы как лох.
— Значит, больше ты меня спасать не будешь?
— Буду, — пообещал я, повалив ее на спину, — всегда буду. Только не здесь. В каменных джунглях я чувствую себя Бэтмэном. Давай удерем?
— Странные у тебя глаза, — сказала Катя. — Змей прав был.
— Какой такой Змей?
— Начальник службы безопасности, — ответила Катя. — Я тоже заметила сейчас.
— Что?
— Ну… — закатила она глазки, — ты сам по себе, а глаза сами по себе. Я как-то книжку читала, про маньяков. Ну, там Чикатило всякие и их истории. И вот там была история про какого-то американского маньяка, Фишера, кажется. Его еще называли "убийцей с лазерным взглядом". Вот теперь я поняла, что значит это определение.
— Спасибо, блин, большое! Вот сейчас я над тобой надругаюсь, а потом покромсаю в мелкий винегрет и съем.
— Да уж, пожалуйста, надругайся, — мяукнула Катя и свернулась калачиком. — Так, как в прошлый раз. Я даже не буду против.
— Ты меня выведешь? — тихо и серьезно спросил я. Катя подняла голову и вздохнула.
— Выведу. Ох, и взгреют меня. Мы на осадном положении, так что выбираться будет тяжело. У тебя размер какой?
— Чего?
— Обуви. Не побежишь же ты в тапочках?
— Тридцать восьмой. Но если надо, я могу и в тапках и босиком.
— Тридцать восьмой? В первый раз слышу, чтобы у парня был такой размер ноги. И где я тебе такую обувь возьму? Твоя развалилась, когда мы тебя втаскивали внутрь. Ты ее, падая, совсем порвал.
— Шлепанцы резиновые пойдут, — сказал я. — Шлепанцы пляжные в вашем дворце имеются?
— Найду. Где-то у бассейна валяются. Дядя охрану усилил. Не знаю, получится ли, но я что-нибудь придумаю.
Катя поднялась и упорхнула, оставив за собой шлейф сладковатых духов и горячего запаха напеченной солнцем кожи. Я лег на спину, раскинул руки и уставился в потолок. В голове было восхитительно пусто, как в барабане.
— Не нравится он мне, — упрямо произнес Змей, холодно глядя в глаза Тимофею Захарову.
— Чем? — осведомился босс, потягивая из высокого бокала пиво. Пена уже не лилась через край. Напиток был приятно прохладным, в самый раз в такой душный день. Кондиционер сломался вчера. Из-за этой суматохи с покушением никто не удосужился его починить. Захаров восседал на кожаном диванчике, положив ноги на круглый журнальный столик из толстого стекла. Змей, облаченный в ярко-синюю рубашку и черные брюки, стоял напротив, сунув руки в карманы. Фигура его была напряженной. Чисто выбритый череп блестел и лоснился от выступившего пота.
— Не знаю. Я отправлю ребят проверить его. То, что его не опознали ребята Большого, еще ни о чем не говорит. Гога хоть и дуб дубом, но у него вполне могло хватить мозгов нанять человека со стороны. Если же парень человек Бека, то тем более они могли его не знать. А еще доктор сказал, что у него плохо залеченная травма головы. Спрашивается — откуда?
— А версию, что этот… как его…
— Всеволод Рындин. Во всяком случае, так написано в его правах. Мы нашли их в его кармане, пока он был без сознания. Выдали их не у нас. Мы сделали запрос, но пока это придет…
— Всеволод… человек вообще случайный и ни к Беку, ни к Большому отношения не имеет?
— Допускаю, но в сложившейся ситуации выпускать его из вида не могу себе позволить. Мне не нравится, что в городе началась война. Мне не нравится, что неизвестный стрелок убирает людей из обеих группировок. И мне не нравится, что этот Всеволод появился в нужном месте в нужное время.
— Больше всего мне не нравится, что Большой приказал убрать Катю. Правда, Гога это отрицает. Говорит, что ребятки сами решили поискать справедливости, а его братки подтвердили, что эти придурки были явно отмороженными. Гога сам их пришил, так что я могу допустить, что он говорит правду. Но мне очень не нравится теперешнее положение дел. Как-то быстро все началось и непонятно из-за чего. Ты уверен, что киллер, убирающий людей в обеих группировках, один и тот же человек?
— Не совсем. Батона положили грамотно, а он не подпустил бы к себе близко ни одного человека, тем более со спины. На Большого, как считают его ребята, покушался какой-то неудачник, так и не убивший ни Гогу, ни одного из его людей. Это меня и тревожит.
— То есть?
— Я разговаривал с Мефистофелем, спецом из команды Большого. Он говорит странные вещи. Для неудачника, пули слишком кучно легли, а ведь киллер стрелял с мотоцикла по движущейся мишени. Причем в него палили ребята Большого и ни разу не попали. Для простого бойца слишком сложно. И, если мне будет позволено сравнение, слишком театрально.
— Просто призрак оперы какой-то, — поморщился Тимофей и налил себе еще пива. — Хочешь пивасика?