Иванок всё это выслушал, перехватил винтовку за ремень, бинокль переложил в карман, чтобы не мешал ползти с прижатой к земле головой, и напоследок присел на земляной приступке.
– Пойдёшь через три минуты после меня. Ползи след в след, не отклоняйся. Там всё в минах. Кондратий Герасимович, а ты давай обойди своих пулемётчиков и наблюдателей, предупреди. И пусть прикроют, если что. Возвращаться мы будем по тому же маршруту.
– Всё понял, Сашка. С богом! За Иванком приглядывай. Разыгрывает он из себя бывалого, а от самого воробьём ещё пахнет.
Воронцов медленно высунулся из ячейки и такими же медленными движениями пополз вниз, к соснам.
А Нелюбин присел на корточки рядом с Иванком. Тот поднял голову, и Нелюбин увидел спокойный взгляд серых глаз.
– Хладнокровный ты парень, Иванок. На, курни. – И Нелюбин протянул ему «сорок». – Сашку слухайся. Понял?
– Я всегда его слушался. – И лицо Иванка озарила снисходительная улыбка.
Вблизи траншеи обползать приходилось не только мины. Когда начал работать снайпер, бойцы старались меньше ходить по траншее. Нужник же был устроен в отводной ячейке. Но стоявшие здесь до штрафников стрелки поленились отрыть ход сообщения поглубже, и, чтобы пробраться к отхожей яме, метров пять надо было ползти на четвереньках. Вот и оправлялись некоторые прямо в ячейках, а потом своё добро на лопату и – за бруствер, в сторону немцев.
Воронцов отполз уже шагов на пятнадцать, когда, оглянувшись, увидел, что через бруствер перелез Иванок. Если даже они нас заметили, скорее всего решат, что мы ползём к роднику. А хорошо бы сейчас попить холодной водицы, подумал Воронцов. Прополоскать фляжку и набрать свежей. Вода, конечно, при такой жаре через полчаса станет тёплой, но полчаса ей всё можно будет наслаждаться.
Тихо вокруг. Молчит и немецкая сторона, и наша. Только кузнечики стрекочут в выжженной солнцем траве, тарабанят своими молоточками, азартно выпрыгивают из-под рук и локтей, облепляют камуфляж. Стоп! Мина? Так и есть, взрыватель на треть торчит из-под порыжевшего дёрна. Дёрн уже превратился в ком сухой земли. Вырезан аккуратно. Видимо, сапёрной лопатой. Судя по всему, недели две назад. Воронцов оглянулся: Иванок, не поднимая головы, шустро, как уж, полз следом. Даже не шуршал. В разведвзводе его научили многому. И Воронцов невольно подумал о том, что наука войны Иванку даётся удивительно легко. Вспомнил себя в октябре сорок первого. Нет, тогда всё же была другая война. Но ведь и он был другим…
Иванок ткнулся в сапог. Медленно поднял голову. Не сказал, а просто шевельнул губами: «Что?»
– Мина, – предупредил Воронцов шёпотом. – Бери правее.
– Понял.
Да, эту науку парень осваивает быстро.
Вскоре добрались до сосен. Пот заливал глаза, щипал кожу на содранных запястьях, как будто проползли по зарослям матёрой крапивы. Подползли к соснам, углубились в подлесок, легли под кустом крушины, отдышались. В тени оказалось не прохладней. Но воздух здесь двигался, перемещался. Откуда-то из глубины сосняка тянуло влажной прохладой. Видимо, из лощины, от ручья. Близость ручья они чуяли как звери.
– Тропа правее, – заметил Иванок.
И снова Воронцов про себя отметил профессиональные навыки Иванка – наблюдательность, умение мгновенно анализировать. Ничего не скажешь, полгода, проведённые среди разведчиков, не прошли даром.
Поползли дальше. Спустились в неглубокую ложбинку, едва укрывавшую их со стороны ручья. Но здесь они себя чувствовали всё же свободнее. Сидели под сосной, спина к спине, смотрели по сторонам, держа наготове винтовки.
– Сань, – сказал Иванок, – смотри, а тут уже и немецкие стоят. Лягушки. – И Иванок указал на зелёный корпус мины, видневшийся во мху. Мина стояла прямо сверху, нисколько не замаскированная, словно её тут второпях просто обронили.
– Ночью, видать, ставили. Спешили. Видишь, даже мхом не прикрыли. Ты бы так поставил?
– Я бы поставил там, на стёжке.
– Вот поэтому мы и не идём по стёжке.
– Давай её снимем, а у них где-нибудь на такой же стёжке поставим. Пусть, сволочи, в свой же капкан и залезут.
– Снайпер должен заниматься своим делом. Мины расставлять – дело сапёров. Эх ты, разведка… – усмехнулся Воронцов. – Каждый солдат, заруби себе это на носу, должен носить свои погоны. Свои! Понял?
– Какая разница, как их убивать, по правилам или нет. И что такое на войне правила? Какие на войне могут быть правила? Главное, убить.
Воронцов посмотрел на Иванка, на его побледневшие губы и ничего не ответил.
Ходить с Иванком на нейтралку – дело рисковое. Один раз он уже послал Иванка на задание. Потом корил себя. Разведку тогда, под Юхновом, прихватили «бранденбуржцы» из спецподразделения, которое охотилось за генералом Ефремовым. Но Иванок чудом унырнул от преследования, спрятался где-то в ближней деревне. Выжил. Пуля и плен его миновали[5].
– Совсем рядом с нашим охранением швыряют, – снова кивнул Иванок на мину. – Разведки нашей боятся.
Двинулись в сторону ручья. Ползли между рядами сосен. Старые посадки, они уже созрели для топора и пилы. Из таких сосен можно рубить дома. Воронцов поднял голову: сосны стояли плотно, высокие, неба не видать. Сколько деревень сожжено! И та, что на той стороне ручья, на пригорке, тоже вся в развалинах и пепелищах. Оставшиеся постройки немцы разобрали на блиндажи и доты. Одни фундаменты остались. Да и те – в сплошных бойницах. Пулемётные гнёзда. От фундамента к фундаменту ходы сообщения. Такие же ходы ведут в тыл. В снайперский прицел Воронцов отсюда хорошо видел участок обороны противника перед штрафной ротой.
– Отсюда водокачка не видна. – Иванок подтянул за ремень винтовку.
А водокачка отсюда действительно не видна, мешают заросли ивняка.
– Сань, ты какими зарядил? Разрывными?
Иванок называл Воронцова так, как называл его когда-то Степан.
– В лесу разрывными не стреляют. У вас в разведке разве этому не учили?
– Нам тут и не придётся стрелять. Дядя Кондрат сказал, что их боевое охранение метрах в ста отсюда, правее. Сидят, не высовываются. Там луг, обзор отличный.
– Всё правильно. Вот поэтому они здесь снайпера и держат. Чтобы лес контролировал. А почему вы ночью лесом не пошли? Здесь же, смотри, легче выходить?
– Игнат сперва сюда и повёл. В лес. Думали тут перескочить. Куда там! Часовые в траншее через каждые десять шагов. И пулемёты. Ночью они тут всё простреливают. Как в поле. Там, за ручьём, у них несколько линий траншей. Все – заняты. – Иванок посмотрел на Воронцова и вдруг перешёл на шёпот: – Сань, их тоже каждый день подводят к передовой. Уплотняют. Похоже, рубка хорошая намечается. А?
Воронцов ничего не ответил. Только подумал про себя: конечно, намечается, иначе бы их отдельную штрафную сода не перебросили. А раз перебросили сюда, то именно здесь, видимо, и намечается место прорыва.
Сосны кругом на высоте человеческого роста были густо исклёваны пулями. Пахло свежей смолой. Прозрачная живица уже заполнила некоторые отверстия и отщепы. Воронцов вдыхал волнующий запах бора, разогретого полуденным солнцем, и этот запах, и лёгкий хруст сухой хвои и моха будили в нём воспоминания родины. Порой возникало такое ощущение, что не на нейтральную полосу полз он сейчас, стараясь остаться незамеченным, а домой, в родное Подлесное. Уже и запахи родные пошли, и кузнечики скачут по рукам, цепкими лапками вязнут в одежде, и птицы перелетают с ветки на ветку, попискивают совсем по-мирному. Вот выползут они сейчас на тот бугорок, что шагах в пятнадцати впереди, выглянут, а там родная околица, и дед Степанец коров по лугу распустил… Где она, война? Нет её здесь! Да и не может быть в такой тиши, пропахшей смолой и вялой душистой травой. Но вот простучал где-то там, в стороне деревни, немецкий пулемёт, и всё в одно мгновение расставил на свои места. Нет тут деда Степанца с подлесным стадом. Нет места даже мыслям о том, о чём он только что подумал, ослабив своё сердце.
Слишком много событий принёс ему сегодняшний день. И, конечно же, не время и не час ему сейчас ползти на нейтральную полосу. Да ещё и Иванка с собой тащить. Но назад уже не повернёшь.
Выходить им надо было рано утром, ещё затемно. Немецкий снайпер наверняка именно так и поступил. А теперь, когда он хорошо устроился, замаскировался, попробуй, найди его. Дождись, когда он шевельнётся, когда сделает ошибку. А может, он давно уже ждёт их. Замер, положил на спуск палец и спокойно ждёт, когда они появятся возле родника. На бруствере он наверняка их засёк. Винтовку с оптическим прицелом Воронцов всё время держал в левой руке, прикрывая её телом. Если немец засёк их на бруствере, то будет ждать возле родника. И если не дождётся, то тут же поднимет тревогу. Немцы вышлют разведку и попытаются выловить их возле ручья, захватить живыми. Вот так в вершу и залезают…
Они выползли на берег. Замерли. Стёжка обваливалась вниз и по песчаной косе тянулась к зелёной болотине, на краю которой виднелся обложенный известняком колодец. С той стороны ручья к колодцу были переброшены жерди, скреплённые короткими поперечинами.
– Наблюдай за деревней, – прошептал Воронцов Иванку.
Тот сразу же отполз в тень и вытащил бинокль.
Прошло не больше получаса, и на противоположном берегу в тени деревьев появилась фигура человека. Человек шёл свободно, что-то беспечно насвистывая. Это был немец. Пожилой, лет сорока, с лысиной. Пилотка засунута под погон. В руках две вязанки котелков. На всё отделение. Иванок встрепенулся, потянул к плечу винтовку. Воронцов покачал головой: нет.
Нет, не за этим пехотинцем они приползли сюда. Пусть набирает воду и уходит. Пусть подтвердит, что здесь опасности нет. Никаких русских снайперов. Никакой засады в отместку за вчерашнее. Никого. Пусть думают, что мы уступили им колодец, что они могут пользоваться им свободно.
Немец расстегнул ремень, быстро стянул с себя френч и исподнюю рубаху. С грохотом бросил фляжки возле колодца. Вернулся к ручью и начал умываться. Немец охал и крякал от удовольствия. Потом отряхнул руки и принялся отвинчивать и наполнять фляжки. Наполнив последнюю, нанизал их на проволоку, перекинул через плечо и пошёл по жердям на другой берег. Когда немец перешёл ручей и спрыгнул с конца кладей на берег, Воронцов услышал сдавленный щелчок затвора и оглянулся. Иванок, привстав на коленях, выцеливал уходившего немца. Воронцов бросился к нему, выбил из рук винтовку, придавил Иванка к земле.