Вдруг идущая впереди Лыкова кобыла оступилась и быстро поехала на брюхе вниз. Раздалось громкое «берегись!»; казаки прыснули в сторону и буквально вжались в скалу. Катящаяся по тропе лошадь представляет огромную опасность. Алексей уже видел такое дважды. Причём во второй раз животное на его глазах слетело в расщелину и ударилось об ствол сосны с такой силой, что было разорвано пополам… Сейчас сыщику нужно было спешно уворачиваться, пытаясь спасти при этом и своего Мухаррама. Но в последний момент Лыкову стало жаль ценного груза – кобыла тащила на спине два патронных ящика, почти весь запас отряда. Поэтому он изловчился, припал на одно колено и, схватив проезжавшую мимо кобылу за ляжку, упёрся, напрягая все мускулы. В глазах потемнело, жилы на руках, казалось, сейчас лопнут. Но лошадь остановила падение – Алексей держал её почти на весу! Сзади, тыкаясь сыщику мордой в плечо, толкался жеребец.
– Бросай! Немедленно брось её! – закричал сверху Таубе. Камень с противным визгом выскочил из-под ноги Лыкова; человек и животное оба съехали вниз ещё на аршин.
– Бросай, кому говорю!
Но коллежский асессор не отпустил кобылу. Прошло несколько страшных секунд, однако больше они не сползали.
– Мелентий, режь ремни… – выдохнул Алексей.
Подскочил Лавочкин, разрезал кинжалом ремни вьюков и осторожно снял патронные ящики, положив их вдоль тропы. Лошадь лежала без движения и дрожала всем телом, то ли от страха, то ли от напряжения сил.
– Бери её под шею и попробуем поднять.
Казак ухватил животину под гамаши, Лыков просунул руки под потное брюхо.
– Раз… два… три!
Вдвоём они приподняли кобылу и установили на ноги. Та пошатывалась, но стояла. Подбежали другие казаки, отвели счастливицу подальше от пропасти. Потом разбили ящики и разобрали между собой патроны, после чего эшелон снова двинулся в путь. Алексей шёл на ватных ногах и мечтал только о привале…
Всё когда-нибудь кончается, кончился и этот переход. Тропинка внезапно вывела на плато, с которого открылся вид на Большой Гоцатль. Многочисленные постройки аула были всего в версте от них. И люди, и животные, обессиленные, повалились на горячие камни. Таубе подошёл к Алексею, молча с чувством пожал ему руку; то же самое сделали Ильин и Даур-Гирей. Артилевский, весь красный, лежал на спине и хрипло дышал – ему уже было ни до чего…
Через десять минут подполковник поднял отряд. Требовалось срочно напоить живой инвентарь, а вода имелась только в ауле. По счастью, оставшаяся часть дороги была в хорошем состоянии. Кое-как доковыляв до обширного двора наиба, люди и животные расположились на отдых.
Подъём от Койсу до Гоцатлинского кряжа дался партии с таким трудом, что Таубе назначил стоянку до конца дня. Через час походная жизнь вошла в привычное русло. На дворе варилась очередная шурпа, казаки жарили на шомполах шашлык из баранины, домашние наиба подтаскивали зелень с лепёшками. Горцы очень любопытны, поэтому вокруг бивуака вскоре появились во множестве местные жители. Один предлагал купить у него дрянной кинжал, второй выпытывал новости, третий «стрелял» табаку. Барон потолковал с наибом – не появлялись ли в ауле посторонние. Хитрый аварец божился, что никого не встречал уже много дней – только знакомые торговцы да почта. Тогда Таубе отправился на поиски квартирующего в ауле полицейского урядника. Лыков увязался с ним.
Урядник, крупный седовласый мужчина лет пятидесяти, дал на все вопросы очень интересные ответы. По его словам, два дня назад через аул проезжали на север семеро дидойцев. Они остановились на ночлег у некоего Муслима. Четверо всадников вчера вечером отправились вниз, в сторону переправы. Утром двое из них вернулись, дидойцы быстро собрались и уехали обратно вверх по реке. Но уряднику показалось, что один остался у Муслима.
– Что за человек этот Муслим? – спросил подполковник.
– Нехороший. В семьдесят седьмом воевал с нами, оборонял Согратль. Четыре месяца просидел в тюрьме в Шали. Видно, заплатили – выпущен по болезни. Хотя здоров, как бык. Наших, конечно, на дух не переносит.
– И много у вас таких? – полюбопытствовал Лыков.
– Да весь аул, – ответил урядник, глядя ему прямо в глаза.
– Трудно тебе здесь.
– Четыре года до отставки осталось. Даст Бог, доживу.
– Где дом Муслима?
– От джумной мечети[70] по дороге на Хунзах четвёртый дом по левой руке. Голубые ворота.
– Ладно. Сейчас ступай к наибу, бери четырёх казаков и бегом к этому дому. Мы будем дожидаться вас там.
Урядник убежал, а барон заставил Лыкова взять с собой фуражный аркан и быстро повёл его к главному годекату. Встав за угол мечети, они, осторожно высовываясь, принялись наблюдать за домом с голубыми воротами.
– Кого мы высматриваем? – не удержался от вопроса Алексей.
– Ахмата, конечно. Дидоец остался для связи с ним.
Сыщик с сомнением покачал головой и, словно в назидание ему, в конце пустой улицы показался Ахмат. Туземец шёл не спеша, будто прогуливаясь. Он был в полном вооружении: с саблей и кинжалом на поясе и с расчехлённой винтовкой за спиной.
– Видишь, она без чехла. Не проморгай!
Известно, что курьеры всегда прячут секретные донесения в стволе винтовки, чтобы, в случае опасности, уничтожить его выстрелом. Поэтому, когда лезгин поравнялся с засадой, Лыков сразу зашёл ему за спину. Увидев перед собой начальство отряда, проводник опешил.
– Ты что здесь делаешь, Ахмат? – строго спросил подполковник.
– Я… эта… в масджит[71] иду!
– Покажи-ка мне свою винтовку.
– Зачем ещё? – вскричал лезгин и быстро положил руку на цевьё. Не мешкая ни секунды, Лыков сзади в полсилы ударил его по шее. Туземец рухнул на землю, но ещё в падении сыщик ловко сдёрнул с него «бердану» и перевернул её стволом вниз. Подобрал выпавший из него, свёрнутый в трубочку, лист бумаги и протянул его Таубе. Тот развернул донесение.
– Так… Написано по-арабски, карандашом и, кажется, левой рукой. Бумага обычная.
– И о чём письмишко?
– «Встречайте нас завтра после второго намаза перед Уцдал-Росо. Нападайте сзади и уходите на Хунзах. В офицеров не стрелять!»
Уцдал-Росо назывался следующий аул, находящийся на полпути к переправе через Койсу у Карадаха. Хунзах – крупнейший в округе населённый пункт, бывшая столица Аварского ханства – находился в противоположной стороне, на середине обширного плато. В нём было бы удобно спрятаться абрекам после нападения.
– Боюсь, по самой записке мы изменника не вычислим, – сказал барон, убирая донесение в карман. – Арабский знают и Ильин, и Даур-Гирей. Очень возможно, что и Артилевский тоже в состоянии написать такой простой текст – как-никак, двадцать лет служит в Дагестане. Нужно, чтобы заговорил курьер.
Лыков рывком поднял Ахмата, поставил на ноги и связал арканом. Таубе снял с лезгина пояс с оружием, обыскал. Они укрывались за углом мечети, никто посторонний их не видел. Подполковник приставил ко лбу изменника «смит-вессон», щёлкнул взводимым курком.
– Спрошу только один раз. Не ответишь – сразу на небо.
Ахмат презрительно сплюнул:
– Стреляй, кафир. Я с радостью перейду в Джанну.
– Ты перейдёшь в Джаханнам[72], дурак. Ну?!
Лезгин молча закрыл глаза и ждал. Таубе вздохнул и убрал револьвер в кобуру. Тут из-за угла выскочили запыхавшиеся полицейский урядник и четыре терца.
– Остаёшься с ним! Глаз не спускать! – приказал барон казаку Богаткину. – Остальные за мной!
Шесть человек подбежали к дому Муслима. Лыков ударом ноги выбил калитку и первым ворвался на двор. Сверху грохнуло, два выстрела слились в один. Полицейский и один из казаков со стонами рухнули на землю. Русские ответили густой стрельбой, и через минуту всё было кончено. Тела Муслима и дидойца вытащили на улицу. Рядом лежал труп пятнадцатилетнего сына хозяина дома, с кинжалом в руках кинувшегося защищать отца.
Алексей подошёл к своим. Казак Ложкин получил заряд в верхнюю долю правого лёгкого – ранение опасное, но оставляющее шансы выжить. Урядник, чью фамилию сыщик не запомнил, лежал на спине. Изо рта шла кровавая пена, грудь еле вздымалась.
– Не дожил… отставки… – прошептал он и умер.
Тут от мечети раздались крики, а затем выстрелы. Лыков выскочил на улицу и чуть не угодил под удар шашки. Проводники-лезгины промчались верхами мимо него в сторону Хунзаха; на годекане лежало тело убитого казака. Это напарник Ахмата напал на караульного, освободил своего товарища и теперь они убегали. А Лыков с Таубе оставили своих коней во дворе наиба!
Алексей раздумывал недолго. По его приказу терцы вывели и оседлали двух скакунов из конюшни Муслима. Взяв казачьи винтовки, сыщик и разведчик бросились в погоню за лезгинами. Вылетев из аула, они помчались по укатанной дороге с небольшим подъёмом. Впереди, менее, чем в версте, виднелись оба изменника, нахлёстывающие своих лошадей. Вот они скрылись за гребнем и пропали из виду. Вдруг лезгины спешатся и устроят там засаду? Но раздумывать было некогда, и Лыков пришпорил коня.
Когда он выскочил на гребень, его взору открылась удивительная картина. Впереди, сколько хватало глаз, лежало огромное ровное плато. Без единого дерева и даже без куста, оно было сплошь засеяно хлебами. Несмотря на май, злаки уже хорошо принялись, и по плато словно переливались гигантские волны… Это под дуновением ветра колыхались посадки ржи, проса и ячменя. В самом центре равнины лежало озеро. Левее него широко рассыпались многочисленные постройки Хунзаха, окружённого со всех сторон более мелкими селениями. А позади этой великолепной панорамы, словно задник на огромной сцене, возвышались заснеженные вершины хребта Армута.
Но любоваться красотами пейзажа было некогда. Кони лезгин, утомлённые недавним подъёмом из Могохского ущелья, замедлили бег. Таубе и Лыков на своих свежих лошадях быстро их догоняли. Поняв, что уйти не удастся, изменники остановились, спешились, положили коней прямо на до