– Но вы признаёте, что имеет место измена? Противнику о нас всё известно.
– Вы, барон, для чего-то сгущаете краски. Была измена, пока не открыли предателей-лезгин. А после? Засада на утёсе? Я и сам там бы её поставил; больше и негде. Выстрел по вас при возвращении из Гуниба? Ещё проще. Тот гонец, что передал конверт полковнику Бонч Осмоловскому, и дожидался вас на тропе. Совсем не хитрая мысль. Полковник вызовет вас к себе, чтобы передать письмо; обратно вы поедете уже в сумерках… Где же здесь измена изнутри?
Даур-Гирей, наоборот, сразу согласился с подозрением барона.
– Конечно, лезгины были только связниками. Предатель – кто-то из нас троих. Если это не я, то, получается, или Артилевский, или Ильин. Но и то, и другое невозможно!
– Почему же?
– Если честно, оба они мне неприятны. А Ильин наверняка записал в изменники именно меня. Так? Но никого из них я не могу представить в роли предателей. Как к офицерам, не имею к ним никаких претензий.
По итогам бесед Таубе собрал весь начальствующий состав отряда и заявил:
– Вводим усиленный режим. Впредь из отряда отлучаться только по двое. Как говорят в здешних краях: на Аллаха надейся, а осла крепче привязывай…
Ещё сутки они проскучали в Карадахе. Артилевский продолжил, согласно собственным словам, «играть в вист до первого обморока». Также он выдвинул известный армейский тезис, что недопой хуже перепою, и сильно налегал на чихирь. Алексей долечивал руку. Лидия Павловна, обманувшись ожиданием, сама пришла к нему менять повязку. Процедура проходила на людях, поэтому не завершилась ничем интересным. Атаманцева удалилась обиженная и на барона даже не взглянула.
Казаки раздобыли где-то селёдку «духовного звания»[109] и провоняли ею весь двор. К удивлению питерщиков (так терцы за глаза называли Таубе и Лыкова), ни у кого из казаков не случилось даже лёгкого расстройства. Воистину, у нашего воинства лужёные желудки!
Недайборщ уличил казака Лумаря в хищении и распитии казённой винной порции. В результате Лумарь три часа маршировал на солнцепёке с полной пешей выкладкой, включая полустойку, приколыш и полотнище палатки.
В четыре часа утра подполковник неожиданно поднял отряд и дал всем полчаса на сборы. Артилевский тихо бранился и пил айрат. В установленное время они покинули аул и вновь двинулись по дороге на Голотль. Утёс, на котором их в тот раз поджидала засада, миновали благополучно. До переправы было двадцать вёрст. Уже в девять часов дополудни они были на месте, и Лыков понял причину таких предосторожностей барона. Аварское Койсу у Голотля протекает по такому же узкому ущелью, что и возле Карадаха. Подвесной мост длиной в тридцать саженей охраняют две каменные башни, поставленные по обоим берегам реки. Отличная позиция для нападения! Отряд прошёл её без происшествий. Они вновь оказались на левом берегу Койсу. Начался длинный, утомительный подъём, занявший шесть часов. Сам Голотль миновали без остановки и дневной привал сделали уже на плато.
Это была их первая, с момента выхода из Темир-Хан-Шуры, полевая стоянка. Казаки сняли с ослов и разбили три палатки: две для себя и одну для начальства. Земля вокруг кишела фалангами и скорпионами, но в эшелоне подобрались опытные кавказцы, и на опасных соседей никто не обращал никакого внимания. Ещё на тропе подобрали хворост и конский помёт, и теперь разожгли из них костёр. В кипящую воду бросили просо, бульонные плитки, мясной порошок и сухари. Пить алкоголь барон запретил, и все довольствовались клюквенным экстрактом Мартенса. Казаки расселись по горячим камням; курящие затянули свой «сам-кроше»[110]. Офицеры залезли было в палатку, но скоро выскочили оттуда. Палатки для тепла были подбиты сукном, и в них оказалось неимоверно жарко.
– Ничего, – сказал Таубе, – на Богосском хребте это станет их достоинством, а не недостатком!
Им предстояло подняться по левому берегу Аварского Койсу на семьдесят вёрст. Это был последний участок дороги вдоль реки, самый длинный и самый трудный. Приходилось двигаться на высоте три тысячи футов по безлюдной местности. В двух часах езды находился единственный крохотный аул из десяти саклей, под названием Датуна, и больше до самого поворота на хребет жилья не предвиделось. Наибольшими тяжестями были фураж и топливо; и то, и другое приходилось теперь экономить.
В нескольких местах на семидесятивёрстном пути дорога делала спуски и подъёмы, а напротив аула Гоор подходила к самой воде. Тут был самый тяжёлый участок, и наиболее подходящий для засады. Но и на всём остальном протяжении идущий по узкой тропе, растянутый в линию отряд был уязвим. Справа скала, слева обрыв, а за поворотом, быть может, враг…
Таубе долго сидел над картой, расспрашивая Артилевского. Войсковой старшина, как местный администратор, единственный знал путь. Он указал опасные точки – таковых оказалось шесть. Барон помрачнел.
– Недайборщ! – кликнул он урядника. – Выдели смышлёного казака в хвост колонны. Сам пойдёшь в голове на удалении ста саженей. Ближайшие два дня будешь бессменным авангардом.
– Есть!
– Всем расчехлить винтовки и быть всегда наготове.
Глава 20Ловушка для Таубе
После долгого отдыха отряд двинулся вверх по тропе. В ауле Датуна, куда они пришли через два часа пути, Даур-Гирей отпросился в мечеть. Ох уж этот Дагестан! Весь аул – десяток саманных хижин, но при них имеется собственный храм. На годекате, где расположились русские, к барону подошёл благообразный аварец в белой войлочной шляпе.
– Ас-саляму алейкум! – сказал горец.
– Ва алейкум ассалям ва рахмату-ллахи ва баракатуху,[111] – ответил Таубе, приподнимаясь с камня.
Далее разговор уже пошёл на русском, и удивительный разговор! Незнакомец заявил:
– Я хочу говорить с офицером, которого не любят англичане.
– Англичане? – изумился подполковник. – Какие такие англичане?
– Которые живут в море на острове. Вы что, испытываете меня? Не надо думать, что мы, горцы, ничего не знаем про англичан. Я алим[112] и знаю. Про англичан. Скажите честно, среди вас есть офицер, который навлёк на себя их гнев?
– Если и есть такой, то это я. Меня зовут Таубе, я начальник этого отряда.
– А меня зовут Абас. До самой Бежты никто в округе не знает лучше меня шариата. Я очень умный. Меня зовут разрешать споры даже в Кумух. Вот я какой!
– Очень хорошо. Но вы говорили про англичан.
– Да. Здесь вчера проходили два байгуша…[113]
– Байгуши?
– Ну, бездомные, которые ходят туда-сюда.
– И что байгуши?
– Перед тем, как посетить мечеть, они умывались из этого колодца. А я стоял рядом. И один, молодой, спросил второго, что постарше: «А ты уверен, что это английское золото настоящее? Говорят, они великие мастера обманывать. Не сунули бы они нам свинец, крытый медью!». А второй ему ответил: «Когда мы убьём того офицера, который навредил англичанам, то придётся бежать через хребет в Грузию. Доверься мне. У меня есть знакомый ювелир в Телави, большой мошенник, он поможет нам продать даже свинец за золото». Вот, слово в слово. У меня замечательная память!
Таубе выслушал алима очень внимательно.
– Значит, два человека проходили через ваш аул вчера?
– Да.
– Откуда и куда они шли?
– Так же, как вы: вверх по Койсу.
– И они говорили, что англичане дали им золото за то, чтобы они убили русского офицера?
– Да. Именно это я и сказал.
– Почему, уважаемый Абас, вы решили, что тот офицер должен быть в нашем отряде?
– Потому, что старший байгуш сказал: «Завтра они будут здесь».
– А почему тогда они вели такой секретный разговор открыто, не боясь, что их подслушают?
Абас-алим самодовольно улыбнулся:
– Я же вам сказал, что я очень умный. Однажды меня вызывали даже в Хунзах! Так вот, байгуши эти были чамалалы и говорили на своём наречии. Они думали, что здесь, в нашем маленьком ауле, никто не может знать их наречия. Но моя мать была чамалалка. Она научила меня своему языку, и я понял байгушей. Они же никак не могли предположить, что здесь найдётся такой умный и хитрый человек, как я.
– Очень хорошо. Но как же два человека рискнут напасть на военный отряд?
– Я тоже думал над этим и понял, что они задумали, – важно ответил алим. – В часе езды отсюда тропа делает изгиб. И спускается к самой воде. Вам придётся спешиться в этом месте и вести лошадей в поводу. Если байгуши встанут на подъёме, им останется только выстрелить, сесть на коней и ускакать; вы не успеете их преследовать.
– Очень хитро! А как байгуши узнают меня в колонне?
Абас нахмурился:
– Об этом я не думал. Может быть, им описали вашу наружность?
– Ну, хорошо. Что вы хотите за ваше сообщение?
Алим приосанился:
– Это очень важное сообщение, ведь так? Поэтому я желал бы за такую помощь русскому начальству быть назначенным муллой в джумную мечеть Гуниба. Или Хунзаха. Или Кумуха. Или…
– Понятно. Подобные назначения делаются в Тифлисе, в Закавказском шиитском муфтияте. Но благосклонное слово начальника области является решающим. Я сообщу о нашем разговоре генералу князю Чавчавадзе и попрошу исполнить вашу просьбу.
Абас важно и одновременно подобострастно простился с подполковником и ушёл в мечеть. Проходя мимо офицеров, он вежливо раскланялся с Артилевским. Тот небрежно кивнул туземцу и отвернулся.
Таубе тут же подошёл к войсковому старшине:
– Эспер Кириллович, что это за чудак? Ему можно верить?
– Это некий Абас Кактаев, известный бездельник. Он постоянно околачивается в приёмной начальника округа со всякими неуместными просьбами. Хочет стать муллой.
– Он назвал себя алимом.
– Абас сам присвоил себе это звание, по глупости и самодовольству.