– Я знаю вас, Виталий Сергеевич… Вижу насквозь. Всё было не так, правда? Вы всё поняли и отпустили Мишеля. Позволили сбежать. Впервые пошли против устава. Да-да! Я читал формулярный список. Просто скажите, как всё было на самом деле. Изложите свою версию – и мы не станем возбуждать дело. Даже писать ничего не нужно.
Некрасов выпрямился на резном стуле. Его осанка была живым воплощением слова «достоинство». В глазах, словно в двух ледяных прорубях, плескалась чернота.
– Хорошо. Сделаю, как вы просите, – наконец процедил он, выплевывая слова, словно прогорклую слюну. – Но будьте добры, дайте бумагу и чернила. Сами знаете, страсть как люблю уставы.
Туманов бросил благодарный взгляд на портрет Нахимова.
– То-то! Превосходно, Виталий Сергеевич. Надо было сразу признаться – не пришлось бы ломать комедию.
Некрасов обмакнул перо в чернила.
Глядя, как майор, склонившись над бумагой, выводит удивительно ровные строки, Николай Иванович уже приготовился скоротать томительный час… но просчитался. Не прошло и минуты, как перед ним лежал исписанный каллиграфическим почерком листок.
Записка гласила:
«Граф Бестужев-Рюмин погиб от моей руки. Причину не излагаю. Следствия не прошу. Наказание – на ваше усмотрение. Майор Некрасов В.С.»
Сначала Туманов решил, что это насмешка. Перечитал – нет. Слишком сухо. Слишком чопорно…
Его пальцы дрогнули. В груди вспыхнуло пламя.
«Нет, – одёрнул он себя, – это не шутка. Это вызов!»
Его гневный взгляд встретился с холодным презрением на лице арестанта. Казалось, напряжение вот-вот развалит жандармскую штаб-квартиру – хотя назвать её так можно было лишь в порыве благоговения или хмельного бреда.
– Полагаю, мне стоит вручить вам саблю? – с лёгкой усмешкой сказал Некрасов, приподняв пустые ножны. – Вышел бы красивый жест… Но вот незадача: ваши башибузуки её уже забрали.
Туманов вскочил со стула.
– Одумайтесь, Некрасов! Даю последний шанс. Иначе… разжалуют в солдаты. Это всё, что я могу сделать, – спасти от виселицы. Упрямство отправит вас прямиком в окопы!..
Голос Некрасова звучал холодно и спокойно:
– В окопы – так в окопы, ваше высокородие. Честь – это не упрямство и не героизм. Просто каждый день решай, за что стоять. Даже с ножом в спине. Этого достаточно.
Николай Иванович устало опустился на стул. Ярость исчезла, как надпись на песке, смытая прибоем.
– Вахмистр, ради Бога, уведите арестанта… Я не могу его видеть. Сил нет.
Когда захлопнулась дверь, полковник порадовался, что снова остался один. Хотя… не совсем: в ящике затаился «Бастион», а на подоконнике всё так же бился мотылёк.
Да, упорства ему не занимать.
Туманов не шевелился. Казалось, он перестал дышать. Впервые за долгое время руки не потянулись к щеке, чтобы почесать шрам.
«Не тот бедняга бьётся в стекло и летит на пламя… Не тот!» – прошептал он, чуть приоткрыв форточку.
Перед глазами плыло. Но отдыхать некогда. Его ждала очередная бессонная, полная слёз ночь.
Прежде чем лечь, нужно написать дочери. Малышка, должно быть, скучает в эвакуации, ожидая весточки. Конечно, письмо не дойдет – как и четырнадцать предыдущих. Однако… когда-нибудь он лично вручит их – после войны.
Прежде чем взяться за перо, Туманов бросил взгляд в окно. Январский ветер колыхал сухую ветку сирени – ту самую, которую дочка сорвала и подарила отцу ещё до первой бомбардировки.
Глава десятая. Горыныч на сковороде с артишоками
Март 1855 года. Окраина Севастополя. Расположение английского корпуса.
Полковник Блэквуд, сняв замшевые перчатки, провёл пальцем по карте, расстеленной на ящике из-под пуль. В его голосе чувствовалось утомление.
– Русские смогут пройти только здесь, в низине. Если Красный Барон, как последователь эмпиризма Рида, не соврал, то скоро на этой сковороде испечется целый полк их нового императора Александра, – бросил он слуге-индусу.
Ничего не поняв, тот на всякий случай кивнул. Его ладонь выудила из сумки плед, чтобы укрыть фонарь от русских позиций.
Где-то закашлял часовой. Скрипнул кованым прикладом о камень.
Блэквуд с неудовольствием покосился через плечо (в минуты раздумья он терпеть не мог посторонних звуков) и вновь повернулся к осажденному Севастополю.
Окопы противника, освещённые холодным светом луны, блестели, словно чешуйки исполинского змея, что замер перед броском – или, напротив, скрючился: прежде чем издохнуть.
Ночной воздух пронзил лакированный стек. Его конец указывал направление.
– Видишь эти кольца? Огнедышащий змей, да и только! Горыныч, как говорят русские.
Перехватив суеверный взгляд слуги, Блэквуд усмехнулся:
– Не волнуйся, это лишь сказка. Скоро ты увидишь, что современные пушки могут сотворить с древними мистическими тварями.
Брошенная, карта с обиженным шелестом свернулась в рулон.
Все готово к испытанию. Пора доложить начальству. Завтрашний день многое расставит по местам. Нет, не многое – всё…
«Это игра в шахматы», – подумал Блэквуд, шагая к палатке Красного Барона. – «Только пешки еще не знают, что игра кончена. Они сердобольные, полагают, будто движутся своей волей. Но что самое любопытное – никто из нас (от маршала до последнего гренадера) знать не знает, пешка он, ладья или чёрт знает кто».
Желая унять внезапную дрожь, Сэр Генри Блэквуд похлопал по внутреннему карману кителя. Под шёлковой подкладкой едва слышно хрустнул конверт – письмо от матери. Доставили два дня назад фельдъегерской почтой. Плотная бумага хранила запах дома: смесь лавандового мыла, старой библиотеки и густого пара из тазика для вечерних умываний.
Тепло домашнего очага словно наяву согрело душу. Но Блэквуд знал, как опасно это тепло. Прочти он письмо сейчас – и о хладнокровии, столь необходимом в бою, можно забыть.
«После, – решил он, машинально пряча ладони за спину. – Ещё не время».
Он вскроет конверт по завершении операции. И уж тогда можно ни в чём себе не отказывать: сигара, глоток шампанского и… привет из дома. Конечно, это будет не вино, а кислятина – как и всё, что доставляют в этот Богом забытый край, – но тут важен сам процесс. Ритуал. Почти священнодействие.
И потом, не нужно быть прорицателем, чтобы понять: мать снова просит о протекции для его младшей сестры. Мария, как всегда, «стала жертвой обстоятельств» —очередного скандала в светском кругу. Уголки губ Блэквуда едва дрогнули. До настоящей улыбки им было так же далеко, как выпущенному в небо пушечному ядру до луны. Однако при мысли о сестре, с её неизменным упрямством и умением попадать в неприятности, в глазах сверкнула искорка.
– Будет тебе приданое, дорогая сестра, – прошептал он, подходя к палатке Красного Барона и разглядывая тени на полотне. – Будет! Только выбери кого-нибудь поумнее лейтенанта Эндлунга. Того веснушчатого увальня, который потерял саблю в цветочной клумбе во время прогулки.
Блэквуд привычным жестом поднял руку, чтобы постучать, но она бессильно повисла в воздухе. Это же шатёр, чёрт возьми! Куда тут стучать? Разве что в лоб?
Он решительно откинул полог и шагнул вперёд.
Внутреннее убранство скорее напоминало охотничий домик старого джентльмена, чем походный штаб главы британской разведки. Свет фонаря янтарно рассеивался сквозь бархат и шёлк портьер, настолько дорогих, что камердинеры Сент-Джеймсского дворца с радостью отдали бы за них душу – как свою собственную, так и мелкие душонки бесчисленных конюхов, поварих и лакеев.
В центре густого персидского ковра, заглушавшего звуки шагов и превращавшего мысли посетителей в сладкую патоку, лежала огромная чёрная псица. Что это за порода? Дай Бог памяти… кажется, ньюфаундленд. Да! Точно.
Её хозяин сидел в плетёном кресле в самом углу. Он скромно закинул ногу на ногу, в руке поблескивал хрустальный бокал с… обычным пивом. Впрочем, о вкусах не спорят.
Красный Барон в углу, собака в центре. Странная геометрия. Кто здесь хозяин, а кто питомец?
Блэквуд принял невозмутимый вид. Громко щёлкнули каблуки.
– Её зовут Гертруда, – зевнул Маккензи, прикрыв рот изящными пальцами. – Вы только взгляните, сэр Генри, на седину вокруг пасти, на эти печальные глаза… А скорбная линия ушей – точь-в-точь крылья ангелов. Собака помнит мир без войны и, в отличие от большинства людей, видит сердцем. Согласитесь, это не просто взгляд, а настоящее проклятие. Молчаливое, но от того не менее добротное.
Полковник пожал плечами:
– Не иначе, сама старушка Англия.
– Какая глубокая метафора! – Красный Барон беззвучно захлопал в ладоши. – А мне, грешным делом, докладывали, что вы – сухарь, каких поискать. Ей-богу, завтра же погоню этих дармоедов поганой метлой!..
Блэквуд поморщился. О чём они вообще говорят? О животных? Для него привязанность к четвероногим была сродни любви к деревянным глобусам или часам с механическим боем – мило, но до крайности глупо.
Насмешливость в голосе Красного Барона проступила еще отчетливей:
– Вижу, полковник, вы не в восторге от моей Гертруды. Стало быть, пришли не к ней, а ко мне с докладом? Докладывайте.
Полковник приосанился, хотя казалось, что предельная прямота его спины не допускала дальнейших улучшений.
– Операция «Горыныч» готова к исполнению, сэр. Мортиры установлены на тщательно замаскированных позициях. Каждый выстрел будет произведён в момент прохождения русской пехоты через низину. Первый залп – по арьергарду, второй – когда они потеряют строй. Снаряды с картечью разорвутся строго над головами противника. Всё согласно моему расчёту.
Маккензи пригубил пиво, словно речь шла о погоде или завтраке.
– Сами дали название? Метко, по-русски. Ваше знание фольклора, сэр Генри, не перестаёт удивлять. Но позвольте напомнить: у славянского Горыныча, в отличие от нашего дракона, три головы. Уверены, что справитесь со всеми?
Он улыбнулся, но глаза оставались холодными, как мартовская капель.
– Не подумайте ничего плохого, мне нравится ваш план, сэр Генри. Он выверен и точен, как часы. Неизбежен, как рассвет. И почти безупречен… почти. Но все знают старую истину: чем идеальнее замысел, тем скорее он разбивается о шероховатости реального мира. Да, я был свидетелем ваших талантов, однако… не слишком ли вы полагаетесь на математику?