Нам показалось, что жизнь в люфтваффе проходила словно на другой планете. Это был мир настоящей роскоши по сравнению со скромным существованием пехоты, где благосостояние каждого бойца зависело от того, что он сам мог таскать на собственном горбу. Мы были просто потрясены всем увиденным.
Все военнослужащие люфтваффе спали на настоящих кроватях. У них всегда имелся французский коньяк и ликер. Вдобавок к обычному продовольственному пайку летный персонал получал даже шоколад: это был шоколад с колой, чтобы во время воздушного боя летчики постоянно сохраняли высокую концентрацию внимания и быструю реакцию. Каждый солдат и офицер люфтваффе уже получили первоклассное зимнее обмундирование. Неудивительно, что они могли посмеиваться над войной и подшучивать над жизнью, эти молодцеватые, подтянутые кавалеры в безупречно сидящей форме.
Но когда мы сидели с ними в дружеской, непринужденной обстановке, наша зависть тотчас улетучилась. И они вели свою кровопролитную войну и каждый день смотрели смерти в лицо. Сегодня они завоевали наши сердца своей жизнерадостностью, это счастливое братство никогда не унывающих парней, которые, казалось, знали всех боевых немецких летчиков.
Брат Кагенека! Конечно, знаем! Отличный парень! Все еще где-то в Северной Африке! Всегда сражается как истинный рыцарь неба! Настоящий ас! Сбил уже более шестидесяти самолетов противника. Так говорили летчики о брате Кагенека, а потом поставили всем присутствующим выпивку и провозгласили тост за далекого летчика африканской пустыни. А потом еще раз выпили за здоровье бедных чертяк из пехоты!
– Да за все золото России я бы не согласился занять ваше место, коллега, – откровенно признался мне врач люфтваффе. – А вот любое фронтовое подразделение люфтваффе готов взять в любое время! Эти парни живут так хорошо, что никогда ничем не болеют. А если с ними что-то случается и их самолет подбивают, то они сразу погибают. Или падают за линией фронта на территории русских. В любом случае они не возвращаются оттуда. У меня, как врача, вообще нет никакой работы! Настоящая барская жизнь!
Я попытался объяснить ему, что и жизнь в пехоте имеет свои хорошие стороны. Нигде больше я не встречал такого фронтового братства, таких подлинно товарищеских отношений, такого сплоченного сообщества. Между прочим, ведь это именно пехоту называют «царицей полей». И хотя в войне на ее долю выпадают наибольшие тяготы, но зато она добивается и наибольшей славы…
– Нет, дорогой коллега, – улыбнулся он, – лучше вы перебирайтесь к нам в люфтваффе!
Кагенек завел разговор о положении, сложившемся вокруг Москвы. Ведь летчики первыми замечают все передвижения войск. И они охотно рассказали, что в некоторых местах наши передовые отряды уже находятся всего лишь в двадцати пяти километрах от Кремля – прямо у городских ворот.[72] По их словам, на следующей неделе ожидается немецкое заключительное наступление, решительный штурм столицы большевиков. Это были действительно волнующие новости.
Энергичный пилот самолета-разведчика, родившийся в Рейнской области, охотно поделился с нами подробностями:
– Последний удар по Москве ожидается в самое ближайшее время. Постоянно к фронту в огромных количествах перебрасывается военная техника, боеприпасы, горючее и прочее военное имущество. А наши армии, находящиеся южнее Москвы, все время перегруппировываются!
– А как обстоят дела у русских? – поинтересовался Кагенек.
– Сожалею, что вынужден огорчить вас, но с востока в Москву один за другим прибывают воинские эшелоны. Конечно, мы не можем наверняка сказать, насколько хороши эти войска…
На следующее утро мы случайно встретили на улице в Старице знакомого Кагенека – обер-фельдфебеля из 86-й пехотной дивизии. Во Франции наши дивизии были соседями, и Кагенек был лично знаком со многими офицерами и солдатами из соседней дивизии. По словам обер-фельдфебеля, 86-я дивизия продвинулась далеко вперед в сторону столицы красных и теперь занимала позиции южнее Клина у железнодорожной линии Калинин – Москва.
– В каком состоянии дорога от Старицы до Клина? – спросил его Кагенек.
– В хорошем, герр обер-лейтенант!
– Может быть, мы ненадолго заедем туда? – обратился ко мне Кагенек. – Я бы с удовольствием повидался со своими старыми друзьями!
После хорошего обеда в летной столовой Кагенек сообщил, что получил от летчиков бензин для заправки нашего «Опеля».
– Уже через пару часов мы можем оказаться на Московском фронте! Считаю, что нам надо обязательно совершить эту непродолжительную поездку! – попытался уговорить меня Кагенек.
– Опять решил заняться своими молниеносными вылазками? Откуда мне знать, что тебе не захочется съездить в кино в Москву, как только мы окажемся в Клину?
– Взгляни на это с другой стороны: от Старицы до Клина девяносто километров.[73] Расстояние от Клина до нашего батальона гораздо меньше, чем отсюда до наших позиций. Если мы поедем в Клин, то тем самым приблизимся к своему батальону!
– Это такая же самая логика, как та, которая чуть было не привела тебя в Восточной Пруссии на гауптвахту! Ты же помнишь, когда уговорил жену без разрешения вышестоящего начальства нанести тебе визит…
– В результате которого она со дня на день ожидает прибавления в семействе!
Как после такого признания я мог в чем-то отказать гордому будущему папаше? Конечно, я согласился. И мы отправились в путь в Клин, находившийся в семидесяти километрах северо-западнее Москвы.
На прощание наш «Опель» был до отказа забит подарками от люфтваффе: 12 бутылок французского коньяка, 50 плиток шоколада с колой, сигары, сигареты и огромное количество медикаментов, которые могли нам очень пригодиться. Летчики с радостью взяли своего рода шефство над нами, бедными пехотинцами. А поскольку мы ни в коей мере не могли отплатить им тем же, почувствовали себя довольно неловко. И тогда, чтобы мы смогли преодолеть эту неловкость, они угостили нас на дорожку виноградной водкой.
В 10 часов утра мы уже прибыли на место. Это была незабываемая поездка. Во всех немецких подразделениях, дислоцированных в Клину и его окрестностях, царил оптимизм. Наши войска подошли к Москве уже очень близко. Теперь во всех штабах царила лихорадочная деятельность по подготовке последнего решающего наступления на столицу большевиков, которое должно было начаться со дня на день. Было налажено снабжение и подготовлены исходные позиции. При необходимости наши войска отбивали эти участки фронта у русских и тотчас окапывались там. Моральный дух в войсках был очень высок, и каждый был совершенно уверен в том, что мы возьмем город еще до конца года. И хотя из-за обморожений танковые и пехотные дивизии понесли ощутимые потери, однако они все еще оставались вполне боеспособными. Солдаты знали, что их не смогли остановить ни дождь, ни грязь, ни снег, ни мороз. И они были уверены, что столица красных должна пасть. Поскольку, так они считали, они это заслужили.
86-я пехотная дивизия, которую мы, собственно говоря, и собирались посетить, уже покинула Клин. Как нам удалось узнать, теперь она располагалась севернее города у железнодорожной линии, довольно близко от нашего батальона. Но мы встретили офицеров из 1-й танковой дивизии, которой пробивали путь 2 октября у озера Щучье. От них мы узнали, что 5-я и 11-я танковые дивизии и 106-я пехотная дивизия нашей 9-й армии с боями приблизились вплотную к Москве и теперь находились на расстоянии всего лишь пятнадцать километров от столицы.[74] Они наступали вдоль автострады Клин – Москва и сейчас располагались в сорока пяти километрах южнее Клина. Мы решили проехать эти сорок пять километров и посетить эти дивизии.
Когда мы отправились в путь, снова пошел сильный снег. Небо было свинцово-серым, а видимость из-за кружащихся снежинок – сильно ограниченна. Любой внешний шум доносился до нас приглушенно, словно весь мир оказался укутан в вату и плюш. Нам показалось, что даже шум двигателя нашего «Опеля» звучал теперь тише. Воздух наполнился какой-то своеобразной, почти неслышимой музыкой, странным, воздушным рокотом напряженного ожидания. Кагенек и я не могли не поддаться этому всеобщему напряжению. Нас охватило беспокойство, полное странных предчувствий. Казалось, что готовилось что-то грандиозное. Что-то такое, что должно было до основания потрясти наш маленький мир, что-то до сих пор неизвестное, словно скрытое в запечатанном секретном приказе Небес.
На дороге не было ни души. От многих зданий, мимо которых мы проезжали, остались только полуразрушенные стены. Огромные груды развалин безмолвно свидетельствовали о последствиях нацеленных бомбардировок или массированного артиллерийского огня. Все без исключения дома были покинуты их обитателями. Перед дверями рубленых изб уже намело сугробы снега, снег лежал на крышах и на подоконниках. Закодированные знаки на временно установленных полевой жандармерией дорожных указателях свидетельствовали о том, что мы все еще находились на нужной нам дороге.
Все в окружавшем нас ландшафте указывало на близость Москвы. Плотность застройки прилегавшей к дороге местности постоянно возрастала, все больше поперечных дорог отходило от главной автострады. Среди деревянных бараков то тут, то там одиноко возвышались двухэтажные кирпичные здания школ. Справа и слева мелькали огромные плакаты с портретами Сталина и Ленина. Мы действительно находились очень близко от огромного пульсирующего сердца Русского Медведя. Это был именно тот город, который постоянно возникал в нашем воображении во время долгих, бесконечных пеших переходов. Словно заколдованный сказочный город, скрытый от нас за семью печатями, теперь он лежал где-то впереди. И тем не менее у нас возникло странное чувство, что в любой момент снежная завеса может рассеяться, и тогда мы увидим его…