Как выяснилось, на перевязочном пункте находилось не менее пятнадцати санитаров. Я приказал, чтобы впредь никто из них не отлучался без моего разрешения, это же относилось и к постоянно прибывающим военнослужащим, отставшим от своих подразделений! Некоторым из них было поручено принести дрова, а из других были сформированы ночные караулы, которые должны были сменяться каждые полчаса. Постоянно поступали новые раненые и солдаты с обморожениями различной степени тяжести. Правда, перед тем как стемнело, прибыло и несколько санитарных машин. Это позволило нам отправить на дивизионный медицинский пункт всех тяжелораненых, которым тем временем уже была оказана необходимая медицинская помощь.
Немецкая дисциплина снова себя оправдала. Все панические настроения исчезли, и на перевязочном пункте опять воцарился порядок. К этому времени перевязочный пункт превратился в настоящую маленькую крепость.
Я вышел на улицу, чтобы получше рассмотреть окрестности. Снежная буря улеглась, и снегопад прекратился. И хотя по-прежнему было все так же холодно, но теперь холод ощущался не так сильно, поскольку не было пронизывающего, ледяного ветра. С востока и севера доносился шум боя. Ночное черно-синее небо то и дело озарялось яркими вспышками залпов артиллерийских орудий.
Из темноты ко мне приблизились две темные фигуры. В свете лампы своего карманного фонарика я узнал унтерарцта Фреезе и санитара-носильщика из нашего батальона.
– Привет, Фреезе! Откуда вы взялись? – окликнул я их.
Узнав меня, унтерарцт потерял дар речи. Его глаза округлились от удивления. Наконец он овладел собой.
– Да, но как вы сами попали сюда? Разве вы не уехали в отпуск?
– Все отпуска временно отменены! Поверьте мне, я не менее вашего удивлен, что оказался здесь!
– В таком случае положение критическое не только на нашем участке, – с озабоченным видом констатировал Фреезе, – но, видимо, и на всем фронте!
– А как обстоят дела у нашего 3-го батальона? – с тревогой в голосе спросил я.
– Плохо, насколько я могу судить об этом! – ответил Фреезе. – Когда в пять часов вечера я уходил оттуда, батальон как раз поднимался в контратаку против значительно превосходящих сил русских. У нас уже очень много раненых и обмороженных. Но самое страшное, что наши пулеметы перестали стрелять. На таком морозе у них замерзла смазка!
– А кто послал вас сюда?
– Командование полка! Ему стало известно, что здесь скопилось много раненых без врачебного присмотра!
– Так вот, Фреезе, принимайте здесь командование, а я отправляюсь на фронт! И, пожалуйста, проследите за тем, чтобы строго исполнялись все мои указания!
– А какие указания? – поинтересовался унтерарцт.
– Фельдфебель со шрамом на лбу введет вас в курс дела! Сейчас я представлю вас всем остальным как старшего здесь, в противном случае тут все снова развалится. Все находятся в подавленном состоянии. Мы с вами должны постоянно быть начеку, чтобы они не ударились в панику!
Затем санитар, прибывший вместе с Фреезе, проводил меня в ночной тьме к линии фронта. Вскоре мы с ним подошли к Волге, скатились с крутого берега вниз и осторожно двинулись по глубокому снегу, лежавшему на льду. Выбравшись на другой пологий берег, мы минут десять шли вдоль леса и вскоре подошли к командному пункту полка, расположенному в деревне Красново.
Как рассказал мне полковой адъютант фон Калькройт, русские внезапно атаковали немецкие позиции по обе стороны от Калинина, причем в этой атаке приняли участие свежие сибирские дивизии, наилучшим образом оснащенные для ведения войны в зимних условиях. Они значительно превосходили по своей численности наши войска, державшие там оборону, а Волга уже замерзла и больше не являлась естественным препятствием на пути противника. Внезапная атака полностью удалась, и теперь многим немецким дивизиям, дислоцированным в Калинине, грозило окружение. Было приказано оставить город, но остающиеся в Калинине войска могли покинуть город только при условии, что путь отступления в Старицу будет удерживаться в наших руках по крайней мере всю вторую половину следующего дня. Это и пытался осуществить 3-й батальон. Несмотря на собачий холод и метровые сугробы, бойцы батальона с яростной решимостью атаковали превосходящие силы противника – менее шестисот бойцов против четырех сибирских дивизий!
– Наша контратака была успешной? – спросил я.
– И да и нет! – ответил фон Калькройт. – С одной стороны вражеское наступление было до поры до времени остановлено, благодаря чему путь отступления из Калинина остается все еще свободным. Это уже много! Но, с другой стороны, батальон не выполнил поставленной перед ним задачи, и контратака вскоре захлебнулась. Ужасный холод вынудил наших бойцов в конце концов отойти в деревни, лежащие в тылу. – Он покачал головой. – Сейчас совершенно невозможно предсказать, что ждет их завтра! А что нам принесут ближайшие недели, известно только одному Господу Богу!
– А каковы наши потери? – продолжал допытываться я.
– Насколько мне известно, очень большие, и особенно из-за обморожений! Но до сих пор мы еще не получили точные данные! – Фон Калькройт сделал паузу, а потом продолжил, с трудом подбирая слова: – 3-й батальон может надеяться лишь на то, что ему удастся в течение нескольких часов сдержать эти полчища русских! Потом с ним, скорее всего, будет покончено! Один за другим все, видимо, погибнут! Но у нас не было другого выбора – батальон был обязан принести себя в жертву! – Он печально посмотрел на меня. – У нас у самих было такое состояние, словно мы посылаем людей на казнь. Будем надеяться, что хотя бы сотне бойцов удастся выбраться оттуда живыми!
Я решил немедленно отправиться вперед в батальон. С тяжелым сердцем я отправился в путь вместе с санитаром-носильщиком. Метель прекратилась. Плотные тучи рассеялись, и на небе появились холодно мерцающие звезды. Одна из них сияла ярче остальных: Марс – звезда римского бога войны. Мерцая кроваво-красным светом, он проплывал, двигаясь по своей орбите, по небосклону над полями сражений под Калинином, словно выискивая что-то. Потом, видимо вдоволь насмотревшись на батальные сцены, Марс снова скрылся за тяжелым темным облаком, и опять с новой силой задул ледяной ветер из сибирской тундры. Стало заметно темнее, и снова пошел снег. Санитару и мне пришлось вжать голову в плечи и поднять повыше воротники своих шинелей, чтобы прикрыть уши от пронизывающего ветра.
На командном пункте 3-го батальона в покосившейся хибаре на краю деревни за столом с сильно коптящей керосиновой лампой одиноко сидел офицер. Это был командир. Он лишь устало поднял голову, когда я вошел и, встав навытяжку, отрапортовал:
– Прибыл для дальнейшего прохождения службы, герр майор!
– Так-так! Значит, вы снова тут! – с отсутствующим видом пробормотал Нойхофф и снова склонился над лежащей перед ним картой. Его палец медленно скользил по глянцевой поверхности карты, когда он глухим голосом заметил: – Нам конец, Хаапе! Отсюда нам не выбраться! – Он поднял голову и посмотрел на меня. Его пальцы нервно забарабанили по крышке стола, а воспаленные глаза увлажнились. – Все кончено, Хаапе! Такое вот положение! Теперь вы знаете все! Наш 3-й батальон до конца пройдет свой жертвенный путь, он сознательно приносится в жертву, чтобы спасти наши дивизии в Калинине!
– Каковы наши потери? – спросил я.
– Пока не известны. Положение очень запутанное. Но батальонный перевязочный пункт переполнен ранеными и обмороженными. А все из-за этого проклятого, собачьего холода, который в конце концов доконает нас! – в сердцах воскликнул Нойхофф. Немного помолчав, он продолжил уже более спокойным тоном: – Кагенек и Больски еще не вернулись из боя – скорее всего, оба погибли. Маленький Беккер и Ламмердинг пытаются установить связь с Бёмером и Штольце. Их 11-я и 10-я роты, я имею в виду то, что от них осталось, пытаются закрепиться в двух деревушках, лежащих перед нами, и организовать там оборону. Вот примерно и все.
– А где находится наш перевязочный пункт, герр майор?
– Через два дома от нас, вниз по улице!
Перевязочный пункт был забит до отказа, в воздухе висел едкий дым от жарко натопленной печи, но, самое главное, здесь было тепло. Совсем выбившийся из сил оберштаб-сарцт Вольпиус понуро сидел на ящике из-под медикаментов. Тульпин, Мюллер и Генрих работали не покладая рук.
– Бог мой! Да это же наш доктор! – донесся до меня тихий голос Мюллера. Повернувшись к Тульпину, тот толкнул унтер-офицера в бок.
– Смирно! – рявкнул Тульпин, совсем позабыв о том, что старый оберштабсарцт тоже находится в комнате.
– Ну, ну, только не переусердствуйте, Тульпин! – сказал я. – Да, отпуск оказался слишком коротким! Но я рад, что теперь снова с вами, там, где мне и положено быть! – Затем я обратился к Вольпиусу: – Герр оберштабсарцт, разрешите снова принять перевязочный пункт!
– Ах, пожалуйста, оставьте эти формальности! – ответил тот, не вставая со своего ящика.
– Вы сами можете видеть, – продолжил он и обвел рукой переполненную комнату, – как обстоят здесь дела и что мы уже успели сделать! Я всегда говорил, что дело добром не кончится, если мы свяжемся с Россией! Вспомните Наполеона! Мы все тут погибнем! Никто из нас не вернется домой, поверьте мне!
Я был возмущен до глубины души. Каким бы ни было его внутреннее состояние, он обязан взять себя в руки. Такие стенания со стороны офицера очень опасны. Среди солдат очень легко могла начаться паника, особенно среди раненых, находящихся в состоянии шока.
– В данный момент меня вообще не интересует, выберемся ли мы отсюда или нет, герр оберштабсарцт! – резко заявил я. – В любом случае мы обязаны оказать помощь раненым и обеспечить доставку тяжелораненых на дивизионный медицинский пункт! Вот давайте этим и займемся!
– Мы этим и занимаемся, разве нет? – обиженным тоном спросил он, продолжая сидеть на ящике.
– Тогда все в порядке! – У меня не было ни малейшего желания продолжать наш спор. – Если позволите, я переоденусь!