Плеснув нечто невидимое в пламя так, что оно зашипело, колдун произнес:
Жаркого огня творенья!
Ваши танцы и движения —
Просто жара порожденье,
Просто пламени игра,
Вы — лишь быстрые виденья,
Вам застыть придет пора.
И одежды саламандры,
Эти светлые скафандры,
Затвердеют, охладеют и замрут —
Вас навек запрут.
В то же мгновение огонь перестал трепетать, застыл и теперь казался каким-то необычным большим растением с множеством светящихся зеленых зубчатых листьев. Заморочит залез в камин и стал срывать один за другим листья, пока не набрал целый букет. Едва он вылез, как вспыхнул новый огонь в камине и стал танцевать, как прежний.
Колдун подошел к столу посреди лаборатории и стал складывать застывшие стеклянно-зеленые листья, как отдельные части игры-головоломки. Там, где зубчатые концы подходили один к другому, они тут же сливались, образуя цельный кусок. В каждом огне возникают самые разнообразные формы пламени — если их сложить вместе, всегда получится нечто целое, только формы эти постоянно меняются, и так молниеносно, что взгляд не может за этим уследить.
Очень быстро под умелыми руками Заморочита возникло плоское овальное дно. Потом он приставил к нему стенки, пока наконец не получился круглый большой аквариум для золотых рыбок примерно в метр высотой и такого же диаметра. Он переливал зеленоватым светом и выглядел как-то нереально.
— Так, — сказал колдун и вытер пальцы о свой халат, — это мы сделали. Красиво выглядит, не правда ли?
— И ты думаешь, что это будет держаться? — спросила ведьма. — Ты уверен?
— Уж можешь на меня положиться, — ответил он.
— Вельзевул Заморочит, — сказала Тирания со смешанным чувством зависти и уважения, — как ты это сделал?
— Научные процессы ты вряд ли сумеешь понять, тетушка, — отвечал он. — Тепло и движение сохраняются только в позитивно текущем времени. Если же над ними распылять негативные мгновения, так называемые частицы антивремени, тогда те и другие поднимаются друг против друга и огонь становится твердым и холодным, как ты сама сейчас видела.
— А можно до него дотронуться?
— Само собой.
Ведьма осторожно провела рукой по поверхности огромного стеклянного сосуда. А потом спросила:
— Ты не мог бы меня этому научить, Вульчик?
Заморочит отрицательно покачал головой:
— Это секрет фирмы.
Восемь часов вечера
Мертвый парк, окружающий виллу «Кошмар», был не очень велик. Хотя он и был расположен в центре города, вряд ли кто-нибудь из жителей даже из ближайших районов когда-либо его видел, потому что он был окружен каменной стеной высотой три метра.
Но колдуны могут создавать и невидимые препятствия, ну, например, такие, как забвение, печаль, замешательство. Вот и Заморочит окружил свою каменную стену невидимым барьером из страха и ужаса, так что каждому любопытному хотелось скорее пройти мимо этой высокой стены и не думать о том, что за ней.
В стене были, правда, высокие ворота из железной решетки, сильно поржавевшей, но и сквозь них нельзя было заглянуть в парк, потому что все закрывала густая живая изгородь черного гигантского чертополоха.
Через эти ворота Заморочит обычно выезжал на своем многомобиле — что, впрочем, случалось довольно редко.
В Мертвом парке когда-то давно, когда он еще назывался совсем по-другому, было много удивительно красивых деревьев и живописных кустарников, куртин, но теперь все они были оголены — и не только из-за того, что стояла зима. Колдун десятилетиями ставил на них научные опыты, манипулировал их развитием и ростом, калечил их силы плодородия. Они с годами хирели и болели, а он оценивал их жизненные сроки, пока постепенно одно за другим не замучил до смерти. Теперь здесь торчали только сухие скрюченные сучья, они простирались к небу, словно этими скорбными жестами умоляли о помощи перед концом, но никто не слышал их немого крика. Птиц давно уже не было в этом парке даже летом.
Толстый котик брел, тяжело ступая по глубокому снегу, с трудом вытаскивая лапы, а ворон скакал и порхал рядом с ним, и иногда его сносило ветром в сторону. Они шли молча, потому что пробирались с трудом.
Высокая каменная стена была Якову нипочем, но для Мяурицио она явилась настоящей, непреодолимой преградой, но тут он вспомнил про ворота с железной решеткой, через которые когда-то сюда пролез. Они пробрались между вычурными железными прутьями.
И невидимый барьер страха не стал для них препятствием, потому что был создан специально против людей, боящихся привидений. Надо сказать, что даже те, кто смеялся над верой в привидения, попав в эту зону страха, вдруг начинали верить в духов и удирали со всех ног. Да и большинство зверей боялись привидений, но меньше всех кот и ворон.
— Скажи-ка, Яков, — тихо спросил Мяурицио, — а ты веришь в привидения?
— Конечно, — ответил Яков.
— А ты хоть разок видал их?
— Нет, лично я нет, — сказал Яков, — но все мои родственники в прошлые времена крутились вокруг виселиц, где болтались повешенные. А то и на крышах замков с привидениями сидели. Там этих духов да привидений было навалом. Но у нашего брата хлопот с ними не было. Про такое я не слыхивал. Наоборот, наши с ними даже дружили.
— Да, — храбро сказал Мяурицио, — с моими предками было точно так же.
И невидимый барьер был уже позади. Теперь они оказались на улице.
Окна высоких домов были празднично освещены, потому что повсюду прощались со старым годом или готовились к встрече нового. Только немного машин были еще в пути, да изредка попадались прохожие, которые, нахлобучив шапки на глаза, куда-то спешили.
Никто во всем городе и не подозревал о том грандиозном бедствии, которое готовилось на вилле «Кошмар». И никто не заметил толстого котика и обшарпанного ворона, пустившихся в неизвестном направлении, чтобы спасти мир.
Поначалу они думали, не обратиться ли им просто к первому встречному, но быстро отказались от этой затеи, потому что, во-первых, очень маловероятно, что кто-то вообще поймет их мяуканье и карканье, разве что возьмет их с собой и посадит в клетку, а во-вторых, они знали, что очень мало надежды на успех, когда животные просят человека о помощи. Это уже подтверждалось много раз, даже когда было в интересах людей, они обычно оставались глухи к зову о помощи природы. Они видели кровавые слезы многих животных и все равно продолжали действовать так же, как всегда. Нет, от людей нечего было ждать горячего сочувствия, быстрой и решительной помощи. Но тогда от кого ее ждать? Яков и Мяурицио не знали. Они просто шли все дальше и дальше. По гладкому асфальту идти было легче, и все-таки они едва пробивались сквозь слепящую снежную бурю. Но когда не знаешь, куда идешь, то можно, по крайней мере, не очень торопиться.
Так шли они молча рядом, и вдруг Мяурицио тихонько сказал:
— Яков, может быть, это последние минуты нашей жизни, и потому я должен тебе непременно что-то сказать. Я никогда не думал, что подружусь когда-нибудь с птицей, а тем более с вороном. Но теперь я горд, что у меня такой мудрый и опытный в жизни друг, что я нашел такого друга, как ты. Честно говоря, я тобой восхищаюсь.
Ворон откашлялся немного смущенно, а потом отвечал хрипло:
— Я тоже никогда не думал, что моим закадычным другом-товарищем станет знаменитый деятель искусства, да еще к тому же такой стиляга. Я не знаю, как бы это поточнее выразиться. Хорошим манерам и приличным выражениям меня никто не учил, дружище. Знаешь, я ведь, считай, просто самый обыкновенный бродяга, то здесь я, то там, кое-как перебиваюсь в жизни. Я не так образован, как ты. Косматое кривое гнездо на шаткой ветке, в котором я вылупился из яйца, было просто вороньим гнездом, а родители мои были самые обыкновенные вороны. Даже очень, очень обыкновенные. Меня никто особенно не любил, да и я сам тоже. И музыкального слуха у меня нет. Я никогда не знал красивых песен. Но я представляю, как это здорово, когда такое умеешь.
— Ах, Яков, Яков! — воскликнул котик, очень стараясь не показать, что он вот-вот расплачется. — Я вообще происхожу вовсе не из старинного рыцарского рода, и мои предки вовсе не были из Неаполя. Честно говоря, я сам не знаю, где этот Неаполь находится. И зовут-то меня не Мяурицио ди Мяуро, это я выдумал. На самом деле меня зовут Мориц, просто Мориц, и все. Ты хоть знаешь, по крайней мере, кто были твои родители, а я и этого не знаю, потому что я вырос в сырой дыре подвала среди бродячих кошек. Там то одна, то другая кошка со мной играла и говорила, что она моя мама, когда ей было охота. Все другие котята были сильней меня, если какой корм перепадал, то мне он не доставался. Поэтому я и остался таким маленьким, а аппетит у меня такой большой. И вовсе я никогда не был знаменитым миннезингером. У меня и голоса-то красивого никогда не было.
Они долго молчали.
— А зачем ты все это выдумал? — спросил наконец Яков задумчиво.
Котенок ответил не сразу.
— Сам толком не знаю, — признался он. — Это было мечтой моей жизни, понимаешь? Мне так хотелось быть знаменитым артистом — большим, красивым, элегантным, с шелковым белым мехом и красивым голосом. Чтобы все меня любили и мною восхищались.
— Гм, — произнес Яков.
— Это была только мечта, — продолжал котенок, — по правде говоря, я всегда знал, что она никогда не сбудется. Вот я и делал вид, что все это правда. Как ты считаешь, это большой грех?
— Понятия не имею, — проворчал Яков, — в грехах и подобной набожной чепухе я не разбираюсь.
— Но вот лично ты — ты теперь на меня из-за этого сердишься?
— Сержусь? Что за глупости! Конечно, ты слегка того… Но это не важно. Все равно ты парень что надо.
И ворон на миг обнял друга своим разлохмаченным крылом.
— И если честно, — продолжил он, — то имя Мориц мне вовсе не кажется плохим, напротив…
— Но дело в том, что я вовсе не знаменитый певец.