злоупотребил мной, спровоцировал меня, я вспыхнул и напал на него, после чего он спокойно закрыл глаза, как жертва. Вот гниды! Твари!
И в этот момент я сделал что-то совершенно несоответствующее моральным представлениям госпожи Шлане: я схватил её за запястье и усадил, как ресторанную певичку, обратно на стул. Она испуганно смотрела на меня. А у меня уже от гнева шла пена изо рта; должно быть, я выглядел ужасно, потому что она побледнела после двух двойных порций водки, что было почти невозможно, учитывая физиологию человека и реакцию на алкоголь.
— Подождите, госпожа Шлане! — воскликнул я. — Вы должны мне кое-что объяснить. Подробно объяснить. Я хочу знать: было ли у вашего мужа больное сердце? Были у него проблемы с сердечно-сосудистой системой? Были повышены триглицериды и холестерин в крови?
Она глядела на меня, как загнанная в угол собака перед схваткой; мне кажется, она даже оскалила зубы, среди которых особенно выделялись клыки. И совершенно уверенно сказала:
— У моего мужа никогда не было проблем с сердцем. Он не курил. Не пил. Холестерин и триглицериды были у него ниже нормы. Он играл в теннис. Занимался спортом. Он был здоров. Я сказала вам: вы убили его, и за это я вам благодарна.
И тут она прибегла к старой женской уловке: хотя я крепко схватил её за запястье левой руки, она другой рукой ухватила мою и, не употребляя никакой силы, отвела мою руку в сторону; нет мужчины, который сделал бы то же самое с другой рукой, потому что сама храбрость женщины нежной рукой отстранить стальной мужской кулак равна силе, которую не измерить даже килотоннами атомной бомбы.
И потом Хельга Шлане ушла. Я обернулся: у неё была идеальная скульптурная задница. Такая же, как у студентки Клары Шлане во Франкфурте, когда она выходила из аудитории после «Балканшайсе».
Дальнейшее я помню, как сквозь туман: сидел в баре и хлестал водку. Я вынул из сумки два адресованных мне письма, которые пришли в Театр, пока я был в дороге. Меня удивило, что оба конверта были заклеены скотчем; это значило, что до меня кто-то их уже открывал, а потом заклеивал, но не клеем, а нарочно скотчем, чтобы я знал, что их читали. Меня это раздражало, несмотря на хорошую анестезию, которую давала водка. Первое было из Парижа, ответ от издательства «Галлимар». Насколько я понимал по-французски, я прочитал: «Ваш роман отклонили. Недостаточно провокационно для современного французского читателя. Локально и нет аллюзий на ценности современной Европы». Я рассмеялся, потягивая водку. — Значит, Шлане жив, он сейчас в «Галлимаре» — подумал я и рассмеялся, а испуганная официантка посмотрела на меня так, будто я чокнулся. Потом открыл второе: оно было из России, от издательства «Амфора». В нём говорилось: «Роман хороший, но неинтересный для российского читателя, которого теперь по большей части привлекают западные триллеры и современные глобалистские криминальные романы; русский читатель всё меньше интересуется православной традицией и славянством».
Чаша негатива была переполнена, а стакан с водкой был уже пуст. Я встал, заплатил и сказал себе: «Наступил момент истины. Посмотрим, проникла ли глобализация и в постель».
Я взял ключи от служебной машины, сел в неё, достал из кармана записку, которую мне дал Люпчо, и поехал по адресу, ничего для меня не значащему: «ул. Владимира Каваева, 18/23». Я не собирался ехать, но поехал, потому что сказано: если хочешь рассмешить Бога, поведай ему о своих планах.
Фары освещали номерные знаки автомобилей на тёмной стоянке за домом. Это была своего рода рулетка, только наоборот — рулетка проигрыша: желательно было, чтобы шарик не «упал» на определённое число.
Внезапно в свете фар появился знакомый номер. Сильный поток крови хлынул к сердцу, я стал задыхаться и чуть ли не терять сознание; руки тряслись на руле так, что подпрыгивали. Я подумал, что Господь определил мне умереть той же смертью, что и моя жертва; я помню, что подумал: «Шлане умер действительно жуткой смертью». Задохнуться — самая ужасная смерть. Это показывает, насколько человек неблагодарен — никто не замечает незримый дар дыхания, пока ему ничто не мешает. Как будто Господь обязан предоставлять вам беспрепятственное дыхание в каждое мгновение.
Я вытащил из бумажника успокоительную таблетку и проглотил её без воды после всей этой водки, собрав во рту последние капли слюны. Приняв таблетку, я стал ритмично стучать лбом по рулю: однообразие всегда придаёт происходящему привкус безопасности. Прошло пять минут, и я не умер; я полагал, что это критическое время, за которое должно было произойти то, что случилось со Шлане. Наоборот, от таблетки веки у меня отяжелели, и по всему моему телу разлился известный многим временный покой, примирение со всем светом, утешительное хотя бы тем, что куплено время подумать, иллюзия умиротворённости и безопасности, которые дают только успокоительные средства.
Затем, поскольку мне удалось избежать смерти, а это немаловажно, я закурил сигарету. Взял мобильный телефон и позвонил. Телефон звонил долго. Никто не ответил. Я позвонил ещё раз: это заняло очень и очень много времени, казалось, будто каждая секунда длилась два года. И в момент, когда я подумал, что сейчас он перестанет звонить, с другой стороны послышался женский голос. — Ты приехал, милый?
Это был голос Марты.
— Приехал. Ты где сейчас, Марта? — спросил я.
— В Велесе, дорогой. Мы с Милой обнаружили магазин с дешёвой обувью, вот и поехали.
— В Велесе трудно найти место для парковки. Ты где припарковались?
— Перед библиотекой. Ты сам меня научил в прошлый раз.
Я тяжело дышал и немо смотрел на номерной знак под фарами: искал в цифрах какую-то символику зла, но не нашёл.
— Хорошо, что ты припарковалась именно там. Иначе можно так наебатпься… — сказал я, используя стратегию сокрытия смысла в последнем слове, которую Мико Эгеец довёл до совершенства.
— Я знаю, знаю, дорогой. Как дети?
— Ещё не знаю, я сейчас иду домой. Как раз у тебя хотел спросить, как они.
— Утром с ними было всё в порядке. Когда я уходила на работу…
Голос Марты звучал так, будто исходил из какой-то идеально изолированной музыкальной студии; видимо, она велела всем находящимся рядом замолчать и выключила всё, что могло издать хоть малейший звук. Люди ведут себя глупо, когда прячутся где-то и разговаривают по телефону: они думают, что тишина даёт им алиби, что естественный звуковой фон того места, где они находятся, выдаст их, но как раз наоборот: подозрительна неестественная тишина.
— Я не слышу голосов в магазине, — сказал я, но Марта меня оборвала:
— Ну, я не совсем в магазине, я в подвале, на складе, продавщица разрешила посмотреть тут кое-какие старые модели.
Марта — кошка: как её ни бросишь, она упадёт на лапы. Но ещё и сороконожка: столько пар обуви было нужно, чтобы обуть её по одному разу.
— Что ты планируешь делать вечером? — спокойно спросил я.
— Мила сказала, что сегодня концерт. Можно я пойду, дорогой? Выступает группа Фолтин, ты же знаешь, как я их люблю!
— Ты вернёшься к полуночи?
Она выдержала паузу, а потом сказала голосом разочарованной девочки, которой надо что-то выпросить у папы:
— Не знаю, до скольких продлится концерт, милый.
Я закурил новую сигарету. И снова использовал стилистику скрытого смысла Мико Эгейца:
— Иногда слишком быстро кончают, — сказал я и прикусил язык, потому что была опасность, что игра будет обнаружена.
— Плохо слышно, что ты сказал? — спросила Марта.
— Я сказал: это может продолжаться недолго. Отлично проведи время, поскачи там как следует. Порезвись!
— Спасибо, милый. Только ты меня понимаешь. До свидания.
Я снова начал биться головой о руль. Всё рухнуло в одно мгновение.
Поэтому я взял телефон и набрал номер.
— Привет, Лиле. Можешь прийти прямо сейчас? Дети дома одни. Да, я приду домой, но сразу уйду. Пожалуйста, посиди с ними, пока Марта не вернётся. Она в Велесе.
Потом я пошёл домой. Дети спали. Я поцеловал их в лоб, сунул в рюкзак самое необходимое, взял банковские карточки, написал Марте короткую смску: «Неправильно припаркован автомобиль. Штраф вам доставят через адвоката по почте» — отключил мобильный телефон и оставил его дома, и вскоре уже сидел в поезде, зажав коленями бутылку ракии.
В купе я был один, и это придавало мне необыкновенное спокойствие; когда поезд доехал до границы, дверь купе открылась и вошли таможенник и проводник. Попросили документы, я подал, они их проверили, и таможенник, видя, что у меня только один рюкзак, спросил для проформы: «У вас есть что задекларировать?». Я сглотнул и сухо сказал: «Мою жену». Таможенник и проводник переглянулись, таможенник посмотрел на бутылку, прикинул, насколько она пуста, а потом на меня, ожидая объяснений. Я только добавил: «Контрабандой водит любовников». Таможенник вернул мои документы и сказал при этом: «Видишь ли, брат, мы не растаможиваем товары из магазина беспошлинной торговли», указывая на гениталии. Они расхохотались, закрыли дверь, и я снова остался один.
Не знаю, почему, когда они закрыли дверь, я вспомнил случай, который произошёл через месяц после смерти моего отца. За всё это время я не пролил по нему ни слезинки; ни на похоронах, ни после, хотя был с ним очень близок. Но через месяц я пошёл в парикмахерскую постричься, и вот под монотонное звяканье ножниц, когда состриженные волосы бесшумно падали на пол, я разразился таким плачем, такими рыданиями, что никак не мог остановиться. Парикмахер, как будто такое происходило каждый день, отошёл в сторону, закурил и сказал: «Выплачься как следует, люди часто плачут от этих ножниц».
Поезд снова тронулся, я вслушался в однообразный стук колёс, и сразу почувствовал облегчение: с каждым звуком я был всё дальше от того места, которое покидал. В какой-то момент звуки колёс на рельсовых стыках сменились ритмичным звоном парикмахерских ножниц, и я заплакал, как тогда в парикмахерской. Я покидал место, где меня обидели, и решил оставить тело им, чтобы его беспощадно били палками, потому что там, куда я ехал, тело ничего не значило. Я взял с собой только свою душу, которая со стороны наблюдала за тем, как дико избивают, рвут и пытают плоть. Как будто я умер, как будто душа, этот совершенный свет, разорвала пуповину, соединявшую её с телом, и со стороны наблюдала за тем, что происходило с бренной оболочкой, до недавнего времени бывшей её домом. Как я уже сказал: многие согласились бы не иметь тела на том свете, отдать его на съедение стервятникам, белым червям и чёрным клещам, лишь бы сохранить то, что называется сознанием. Континуум света.