Где он, где тот, кто долетел до луны и прыгал по ней? В могиле, в могиле. Его атомы и минералы теперь поднимаются с помощью осмоса по капиллярам яблони, ими наливаются яблоки на самой нижней к земле ветке; он там, в могиле, и вся его высь теперь метр-полтора! Всё это иллюзия, обман, и иллюзией было то, что он забрался на небесное ночное светило; он может подняться куда-то только духом, только в себе, по лестнице к Богу, потому что материя остаётся прикованной к земле.
Где он, где тот, кто хвастался, что он власть, что ему принадлежит истина, как золотая монета в кошельке, судья, облачённый в роскошную белую тогу, который обвиняет и судит в залах суда и на площадях, который как фарисей продаёт истину на прилавках за несколько золотых монет, как торговцы перед Храмом в Иерусалиме, на которых прогневался Христос, где тот вельможа, который перед Небесным Судией отправил несправедливо обвинённых на виселицу?
Где он, где тот, кто долетел до луны и прыгал по ней? В могиле, в могиле. Его атомы и минералы теперь поднимаются с помощью осмоса по капиллярам яблони, ими наливаются яблоки на самой нижней к земле ветке; он там, в могиле, и вся его высь теперь метр-полтора! Всё это иллюзия, обман, и иллюзией было то, что тот судья судил справедливо, ибо он может судить только несправедливо, потому что справедливость обретается восхождением по лестнице к Богу, а суть неправедного судьи — одна только несправедливость до конца земной жизни.
Где, где Тот, Кто Судит праведно? Везде, но мы не видим Его, ленивые духом и сердцем!
Господи, милостивый Творец всего видимого и невидимого, вот он я, недостойный, стою перед Тобой, как муравей перед всей вселенной, глухой чёрный муравей, не слышащий симфонии галактик, не видящий гармонии света и пространства, которые Ты сотворил; благодарю Тебя за то, что дал мне возможность узнать Тебя в разрезанном арбузе с чёрными семечками; в закваске, в которой почил Святой Дух и благодаря которой растёт не только горячий хлеб в печи моей матери, но и вся вселенная; благодарю Тебя за то, что Ты есть зачатие и Пуп этой вселенной, за то, что Ты дал нам в дар Твою Великую вселенскую трапезу, причём и в малом, а не только в большом, как треснувший гранат в августе, сокровищницу, полную зёрен, каждое из которых становится новой сокровищницей, столом и житницей Твоей, Христовой; Ты, скрывающийся в поцелуе грома и горы, Ты, телефонная связь между облаком и металлом, между огнём и минералом, я благодарю Тебя за аромат папоротника после первого короткого летнего дождя, в котором Ты задремал, устав от своих величественных трудов, и из Тебя проливается миро, умиротворяющее природу; благодарю Тебя за ум муравья, который видит, как и всякий Христолюбец, только свой путь и ищет только хлеб свой насущный; хвала и похвала Тебе, Господи, за стол Твой пребогатый и преумильный, за который Ты приглашаешь все живые существа и благословляешь их едой и питьём, которые никогда не иссякают, но вечно сохраняются, ибо суть не плотские, но духовные; Ты, космическая пчела, сумевшая, вопреки хищным осам, добыть из цветка мёд не только телесный, но и духовный, сотворить полные соты мудрости, записанной в книжных хранилищах, Ты, прячущийся в айве, разложенной на полках в бабушкином чулане, потому что этот запах — её горячие и со слезами на глазах вознесённые вечерние молитвы к Тебе; Ты, прячущийся от меня в ломтике хлеба с маргарином, разделённого с двумя-тремя друзьями по детским играм в переулке в сентябре, когда всё пахнет соленьями и свадьбами; Ты, прячущийся в подобии между рогами вола и рожками месяца, помогающими коровам зачать, и поэтому молоко пахнет луной и белизной; милостивый Господь, Ты, Который подарил нам всё сияние нимбов святых в виде электричества, гудящего в линиях передачи, как жужжат и электроны во всей материи, а они жужжат, произнося молитвы, чтобы всё осталось целым, а то, что не целое, чтобы стало целым, единым, как атом; благодарю Тебя за то, что Ты сделал электроны умными, придающими сахару сладость, а соли солёность; благодарю Тебя, милостивый и премудрый Господи, за то, что расставил таблицу элементов Менделеева по точному порядку и числу, чтобы объяснить нам, что всё в мироздании имеет меру, порядок и число, и что человек тоже должен обладать ими; Ты, давший нам жгучий хлор и едкий натрий, которые вместе становятся солёными, и показавший нам, что и любовь также изменяет природу людей, когда Ты соединяешь их, Человеколюбец; Ты Чудотворец, который из чёрного угля сотворил белый сахар и белые бриллианты для белых шей красивых девушек, чтобы показать нам, что всё есть переход от одного к другому и что различие — это всего лишь заблуждение, даже различие между жизнью и смертью есть заблуждение, что и в смерти живёшь, если любишь, так и в жизни умираешь, если не любишь; благодарю, что без книг Ты научил тюльпан раскрываться днём и закрываться ночью, как зонтик света, научил ласточку как великому архитектору строить крепость для своих детёнышей без цемента и кирпича, а ребёнка научил умело дышать и сосать грудь, хотя он делает это в первый раз; благодарю Тебя за то, что Ты создал мужчину и женщину, чтобы они вместе строили церковь, монастырь любви, и как иконы поставили в ряд своих детей, перед которыми горит лампада верности; благодарю Тебя, Совершенный Триединый Боже, что Ты являешься с трёх сторон существующей вселенной, от Отца и Сына и Святого Духа и со всех сторон света, сколько человек может сосчитать; прости нас, милостивый и долготерпеливый Господи, что каждый день смущаем Тебя, потому что слаб тот, кто созерцает Тебя, потому что добро должно оставаться невидимым, а не очевидным для всех, особенно не для злобных душой (безобразное пусть показывается, оно любит раздеваться и показывать себя); и благодарю Тебя, что Ты до сих пор не погубил нас, неблагодарных, алчущих не хлеба, а греха, но помиловал нас; Ты тих и кроток, но громок и яростен, как молния, Ты невидим, потому что Ты всё, потому что видимо только малое. Отец наш, возложи руку Твою на души наши грешные, как заботливый родитель на горячий лоб своего больного чада, и даруй нам исцелиться, Господи, ибо болезнь наша лишь одна: не помнить, что мы больны и нет нам исцеления, племени душегубскому, Тобою сотворённому и благословлённому, а себя не осознающему и бессловесному, ныне и присно, и во веки веков, аминь.
Через полчаса зал суда был забит ещё сильнее. Судя по всему, весть о блестящем успехе прокурора разлетелась по городку благодаря мобильной связи и социальным сетям. Когда я увидел Лелу и Филиппа в последнем ряду, сердце у меня успокоилось. Судя по всему, запрет судьи распространялся только на первую часть.
Судья стукнул молотком и устало, как будто наперёд зная исход процесса, официальным тоном сказал: «Слово господину защитнику».
Отец Иаков встал. Перекрестился, что вызвало приглушённый смех части зала. Он не ходил как прокурор, говорил со своего места, спокойно, хотя тоже был знаком с драматическими акцентами и паузами, которые я раньше знал только по театру, и которые теперь стали реальностью зала суда.
— Уважаемые господа судьи, уважаемые присяжные заседатели. Я пришёл сюда защищать своего клиента, а не защищать зло. Я не отрицаю, что 17 июля случилось зло. Моя дилемма, которой я хочу поделиться с судом и присяжными, заключается в следующем: может ли хороший человек из лучших побуждений творить зло? Я хочу сказать: это один из тех случаев, которые показывают, что то, что хорошо для общества, часто нехорошо для отдельного человека. Если бы мой клиент опустил шлагбаум, он был бы добросовестным, сознательным гражданином общества. Но как ему жить как личности с чувством, что он принёс в жертву ребёнка? Значит ли это, что быть сознательным гражданином значит не быть личностью, то есть человеком?
В зале суда воцарилась тишина. Прокурор был похож на дрессированного питбуля, готового перегрызть горло любому здравомыслящему оратору, вступившему на его территорию: звери и агрессивные люди, в том числе адвокаты и прокуроры, рьяно охраняют свои владения. Он не выдержал, встал и закричал:
— Замечание! Мы не на лекции по философии, господин судья!
Судья удивил меня; он сказал: «Отклонено. Продолжайте, господин адвокат», и единственным объяснением этой его реакции, заставившей прокурора замолчать, могло быть то, что судья испугался слова «философия», а это означало, что он в этой области ни бе, ни ме. Отец Иаков продолжил:
— Моему клиенту пришлось выбирать: либо он опустит шлагбаум, либо погубит ребёнка. Я спрашиваю вас, господа присяжные: судим ли мы его за выбор, который он сделал, или за предоставленную ему свободу выбора? Если мы судим его за его выбор, юридические и рациональные аргументы диктуют: у человека больше шансов выжить при столкновении с локомотивом, находясь в автобусе с металлическим корпусом, чем у ребёнка, у которого в качестве защиты была только голая кожа! Если мы судим его за предоставленную ему свободу выбора, мы затыкаем себе рот, потому что никакой суд не может осудить свободу. У меня вопрос ко всем присутствующим: если бы он выбрал обратное, если бы опустил шлагбаум, осудили бы мы его за то, что он не спас мальчика? Будьте честны с собой, господа; тогда мы, вероятно, отнеслись к нему с ещё большей жестокостью: мы бы обвиняли его, проливая крокодиловы слёзы, в том, что он не спас ангельскую душу. И приговорили бы его к пожизненному заключению с тем же чувством удовлетворения от свершившегося правосудия, как и сейчас, когда его судят за жертвы в автобусе.
В зале суда поднялся шум, особенно среди присяжных. Одни присяжные одобрили сказанное, другие нет; двое самых громких присяжных даже затеяли довольно острый спор, слышный в зале. Мой взгляд упал на местного олигарха, который, вылупив глаза, смотрел на судью, и судья уловил взгляд, означавший: «Процесс выходит из-под контроля!» У судьи не было другого выбора, кроме как схватиться за молоток и начать довольно нервно им отстукивать, требуя от публики успокоиться и замолчать… Гул стих, и он принуждён был сказать: «Продолжайте, защитник».