Я спросила его, откуда он. Он сказал — издалека, из Македонии. — У вас что, нет капитализма? — спросила я, обидевшись на капиталистическую шлюху. Его явно грызла совесть за то, что он мне нагрубил, поэтому он попытался перевести ситуацию в шутку: сказал, что капитализм у них был ещё до того, как он появился в России. И даже до того, как он появился в Америке. Так что македонский капитализм самый древний на планете, потому что там первыми изобрели проституцию.
Она недоверчиво на меня посмотрела. А я ей сказал: «Ты что, не веришь мне? Так слушай: у нас первым капиталистом был дядя, а вторым вслед за ним — тётя. Я не вру, послушай, что поётся в нашей народной эротической песне: „Дядя тётю в две дыры ёб в лесочке у горы, ёб за масла ложку и мучицы плошку. Масло пролилось на стул, дядя тёте славно вдул“». Я точно так и сказал, я знаю эту песню наизусть и использовал её уже много раз, она взята из сборника «Македонские эротические песни» Кирилла Пенушлиского. Аня захихикала, значит, поняла, о чём песня.
— Вот видишь, твой капитал — самый заразный вирус, а вирус выбирает не по деньгам, здесь он передался от богатого к бедному. Он перешёл от дяди к тёте. Тётя взяла у дяди ложку масла и немного муки, а поскольку она читала Маркса, то быстро поняла, что у неё между ног находится средство производства прибавочной стоимости в так называемых производственных отношениях. На следующий день тётя взяла у дяди две плошки муки, на третий три, и таким образом стала богатой шлюхой-капиталисткой, а потом стала платить работницам, которые спали с дядей вместо неё. И все были богаты и счастливы. Панимаиш? Так ей и сказал, я это точно знаю, потому как сто раз выступал с этой эффектной репризой в барах, как семиотический попугай. (Пьяные повторяют одно и то же не потому, что они пьяны, а потому, что они хотят оставаться трезвыми, поэтому они ведут проверенные речи, а пара из них становятся просто неизбежными при каждом разговоре). И на этот раз я добился эффекта, потому что Аннушка прыснула выпивкой изо рта, так она захохотала!
В момент моей блестящей победы немец, который уже представил Аню в постели со мной, и при этом бесплатно, снова положил руку ей на бедро, поверх ажурных чулок. Он вытащил пачку денег и кинул перед ней на стойку. Она это проигнорировала и снова повернулась ко мне.
— А ты забавный. Ты чем занимаешься? — Писатель — ответил он. — Я убиваю персонажей. Но сегодня я убил человека. Я не поняла смысла его слов; на мгновение подумала, что он не только пьяный, но ещё и сумасшедший. В нём была какая-то двойственность, противоречивость. Два в одном, он говорил двумя голосами: один очень грубый и вульгарный, а другой очень хрупкий и благородный. А потом, когда немец вынул ещё деньги и снова положил руку мне на бедро, то тот, добрый человек в нём, встал и сказал: «Сегодня я убил человека, а теперь придётся убить свинью!» Он ударил немца прямо в нос, и тот свалился с барного стула. Подскочили люди из охраны, поднялся страшный переполох. Его никак не могли скрутить (Боже, он был так гневен и безумен, словно в него вселились демоны), и один охранник, бывший боксёр, его нокаутировал.
Потом, я помню, наступило потемнение: такое же потемнение, как когда мне было шесть лет, когда радикальный дисконтинуитет помрачил сознание в тот самый момент, когда я смотрел на голые ноги молодой медсестры, вводящей аллергены мне под кожу. На этот раз я упал к голым ногам Аннушки и, прежде чем совсем потерял сознание, услышал яростный голос немца: «Совсем спятил! Готов сдохнуть за обычную шлюху!»
И тут в темноте появился шрифт: Courier New. И по сей день я не знаю, то ли я читал то, что было написано, то ли смотрел, как в кино.
ИНТ. ЭЛИТНЫЙ ОФИЦЕРСКИЙ НАЦИСТСКИЙ КЛУБ, НОЧЬ
1943 ГОД, БЕЛГРАД. КЛУБ ПОЧТИ ПУСТ.
ТОЛЬКО ЗА ОДНИМ СТОЛОМ СИДЯТ: ЛИТЕРАТУРНЫЙ АГЕНТ КЛАУС (45), ТЕПЕРЬ ОН ОФИЦЕР ГЕСТАПО, ДОКТОР ГЕРМАН (30), НЕМЕЦ ИЗ БАРА, ТЕПЕРЬ ОН МОЛОДОЙ ПОЛКОВНИК, И ЛИЛИ (27), НЕМКА, СЛУЖИТ В ГЕСТАПО. ВСЕ ТРОЕ В ФОРМЕ. ГОВОРЯТ ПО-НЕМЕЦКИ.
КЛАУС ПОЛОЖИЛ СВОЮ РУКУ НА РУКУ ЛИЛИ, ЛЕЖАЩУЮ НА СТОЛЕ.
У СТОЛА СТОИТ ЯН, ОДЕТЫЙ КАК ДВОРЕЦКИЙ В БОГАТОМ ДОМЕ. ОН С УЛЫБКОЙ НАЛИВАЕТ ИМ ВИНО. ПОТОМ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ЗА СТОЙКУ, СЛЕДЯ, ЧТОБЫ ГОСТИ НИ В ЧЁМ НЕ НУЖДАЛИСЬ. ОН СТОИТ ТАМ С ПОЖИЛЫМ ГОСПОДИНОМ, ШЕФОМ.
ян
(ШЁПОТОМ ШЕФУ)
Нацистские ублюдки, мать их.
ШЕФ ИЗ ОСТОРОЖНОСТИ УЛЫБАЕТСЯ, КАК БУДТО ЯН СКАЗАЛ ЕМУ ЧТО-ТО ДРУГОЕ, НАПРИМЕР, АНЕКДОТ.
ГЕРМАН И КЛАУС ЧТО-ТО ОБСУЖДАЮТ. ЛИЛИ ЭТО ЯВНО НЕ ИНТЕРЕСУЕТ. ЛИЛИ УБИРАЕТ СВОЮ ЛАДОНЬ ИЗ-ПОД ЛАДОНИ КЛАУСА. РОЕТСЯ В СВОЕЙ СУМКЕ.
герман
Из-за шпионов мы можем проиграть войну. Утечка информации происходит даже из гестапо.
клаус
Война выиграна. Истреблено несколько миллионов евреев. Остались ещё славяне.
герман
Вы давно в Белграде, герр Клаус?
клаус
Меньше года.
герман
Вот поэтому вы так и думаете. Вы не знаете, что такое славяне. Шизофренический мусор. Два года назад мы расстреляли 3000 человек в Крагуеваце. За каждого из наших убитых солдат 100 их. Вы думаете, это возымело эффект? На следующее же утро они снова напали на наш конвой из засады.
клаус
Если лекарство не действует, надо увеличить дозу.
лили
(РОЯСЬ В СУМКЕ)
Я не верю, что с помощью зла можно достичь чего-то хорошего, господа. Не может быть хорошего целого, состоящего из плохих частей.
КЛАУС И ГЕРМАН ПЕРЕГЛЯДЫВАЮТСЯ; ТАКОГО ОНИ НЕ ЖДАЛИ.
герман
Вы так думаете, потому что вы ни дня не были на фронте. Я хирург, фройляйн Лили. Вы знаете, сколько гангренозных ног я ампутировал, чтобы спасти остальное?
ЛИЛИ ВСТАЁТ. КЛАУС ВОПРОСИТЕЛЬНО СМОТРИТ НА НЕЁ. ЛИЛИ НАКЛОНЯЕТСЯ К ЕГО УХУ.
лили
(ШЕПЧЕТ ЕМУ)
У меня месячные, дорогой. А я забыла прокладки в канцелярии.
КЛАУС КИВАЕТ.
лили
Извините, доктор Герман. Я скоро вернусь.
ДОКТОР ГЕРМАН КИВАЕТ. ЛИЛИ ВЫХОДИТ.
герман
Это ваша девушка?
клаус
Работает машинисткой в гестапо. Ничего серьёзного, просто для развлечения.
ДВОРЕЦКИЙ ЯН ОСТАВЛЯЕТ ПОЛОТЕНЦЕ НА СТОЙКЕ. СМОТРИТ НА ШЕФА. ШЕФ УМОЛЯЮЩЕ СМОТРИТ НА НЕГО. ЯН ТЕМ НЕ МЕНЕЕ ВЫХОДИТ.
ИНТ. КЛАДОВКА ЗА БАРОМ. НОЧЬ.
ЯН И ЛИЛИ СТОЯТ И СТРАСТНО ЦЕЛУЮТСЯ, ПОТОМ ОН ПАДАЕТ ПЕРЕД НЕЙ НА КОЛЕНИ И ОБНИМАЕТ НОГИ. ПРОСОВЫВАЕТ ГОЛОВУ МЕЖДУ НОГ И ЦЕЛУЕТ ИКРЫ НОГ, КАК БУДТО ИЗВАЯННЫХ ИЗ МРАМОРА.
КРУПНО: МУРАШКИ НА КОЖЕ НА ПЛЕЧЕ У ЛИЛИ.
ДВЕРЬ КЛАДОВКИ ОТКРЫВАЕТСЯ, ВХОДИТ КЛАУС С РЕВОЛЬВЕРОМ В РУКЕ. ЗА НИМ Д-Р ГЕРМАН.
ПАРА ЗАМИРАЕТ.
лили
(ПО-НЕМЕЦКИ, УЖЕ СМИРИВШИСЬ С СУДЬБОЙ)
Не надо, Клаус. Всё гораздо серьёзнее, чем кажется!
ян
(ПО-НЕМЕЦКИ)
Мы безумно любим друг друга, герр Клаус.
КЛАУС СМОТРИТ НА НИХ, НЕ ВЕРЯ В ТО, ЧТО ОНИ ГОВОРЯТ, КАК БУДТО ОНИ СУМАСШЕДШИЕ.
клаус
А я думал, что вы просто трахаетесь. И давно это у вас?
лили
Ещё до того, как ты приехал в Белград.
КЛАУС ЖЕСТОМ ДАЁТ ЗНАК ГЕРМАНУ, ЧТОБЫ ТОТ ПОДОШЁЛ БЛИЖЕ.
ЭКС. ДВОР ЗА ОФИЦЕРСКИМ КЛУБОМ. НОЧЬ
НА ДЕРЕВЕ ВИСИТ ЛИЛИ. РЯДОМ С НЕЙ, СТОЯ НА СТУЛЕ, С ПЕТЛЁЙ НА ШЕЕ ЯН. ОН СМОТРИТ НА ЛИЛИ И БЕЗЗВУЧНО ПЛАЧЕТ КРУПНЫМИ СЛЕЗАМИ.
ПЕРЕД НИМ СТОЯТ ГЕРМАН И КЛАУС.
клаус
(ЯНУ)
Она не сказала. Скажи ты. На кого вы работали?
ян
Ни на кого.
КЛАУС И ГЕРМАН ПЕРЕГЛЯДЫВАЮТСЯ. ОНИ НЕ ПОНИМАЮТ, КАК ЭТО ВОЗМОЖНО.
ян
Будь ты проклят, Клаус. Вы убили женщину, которая просто любила.
герман
Мы зря теряем время, Клаус. Это типичный славянин.
КЛАУС ПОДХОДИТ К ЯНУ И НОГОЙ ВЫШИБАЕТ ИЗ-ПОД НЕГО СТУЛ. ЖЕСТОКАЯ АГОНИЯ. ЯН ПЫТАЕТСЯ РУКАМИ ОСВОБОДИТЬСЯ ОТ ПЕТЛИ. ЗАТЕМНЕНИЕ.
клаус
(ПРИ ТЁМНОМ ЭКРАНЕ)
Готов сдохнуть за обыкновенную шлюху.
А ПОТОМ: ХОЛОДНАЯ ВОДА И ПРОСВЕТЛЕНИЕ. ВСТРЕВОЖЕННОЕ ЛИЦО АНИ НАДО МНОЙ.
Я ВСТАЛ, ТЕЛО БЫЛО ТЯЖЕЛЕЕ ГОРЫ. ГОЛОВА ГУДЕЛА. ВСЁ, НА ЧТО Я БЫЛ СПОСОБЕН, ЭТО ПОПРОСИТЬ ВЫЗВАТЬ ТАКСИ, ПОТОМУ ЧТО ВСПОМНИЛ НАЗВАНИЕ СВОЕЙ ГОСТИНИЦЫ. АНЯ ХОТЕЛА МЕНЯ ПРОВОДИТЬ, НО Я ГРУБО ЕЙ ОТКАЗАЛ.
А потом шрифт Courier New исчез, и снова появилась реальность. На следующее утро в зеркале я выглядел ужасно, как будто предыдущую ночь провёл голым и мокрым на какой-то высоковольтной трансформаторной подстанции. Волосы растрёпаны, под глазами синие круги, разбитый нос и синяки на подбородке, плече и ногах. Я посмотрел на часы: было 9.45. В 11 я должен читать лекцию по семиотике в университете, а у меня не было ни плана, ни темы.
В 11 часов, с пластырем на носу, приведя себя в порядок, насколько это было возможно, пробормотав доброму хозяину-профессору, наивно проглотившему моё враньё, что-то насчёт падения ночью с лестницы в плохо освещённой дешёвой гостинице, я встал перед полным амфитеатром студентов и студенток; перед каждым — табличка с именем и фамилией. Взгляд совершенно случайно упал на одну из студенток, и в следующий момент я, неизвестно в который раз, осознал, что случайностей не бывает. Во-первых, мой взгляд остановился на ней, потому что она единственная сидела, подперев нос карандашом; во-вторых, у неё на табличке было написано: Клара Шлане. У меня мурашки побежали по коже. Может, дочь Клауса Шлане? Нет: во-первых, красивая, а Шлане был страшный, как смертный грех; во-вторых, скорее всего, она сегодня была бы на похоронах. Но существовала также возможность, что девушка приходилась Шлане кем-нибудь. И я понял, что тот шрифт появляется снова, что это вовсе не лекция, а война; вздёрнутый нос Клары казался нацеленной на меня ракетой, и этого было достаточно, чтобы начать полномасштабное выяснение отношений с миром.