— Не бывает… Да-да, обычно не бывает, — бормотал он, роясь в папке с бумагами. От волнения он выронил нужный листок, но тут же поймал его на лету и поднял к глазам. — Вот. Сводка погоды, я запрашивал ее сегодня утром. Давление накануне пурги упало на двадцать восемь миллиметров.
Можно было подумать, что цифра, названная им, каким-то образом сообщилась окружающему воздуху, — такая душная, гнетущая тишина воцарилась в кабинете.
— Пятикратное удвоение, — прошептала Тамара Евгеньевна. — Вместо одного метра — минимум тридцать.
— Может покрыть «Карточный домик» целиком.
— Но время?! — Капитан всем телом подался вперед.
— Что — «время»? — растерянно спросила Этери.
— Какая длина у магнитофонной ленты «Мнемозины»? Скорость промотки?
— Бобина с широкой лентой рассчитана на двенадцать часов работы. Когда она кончается, «Мнемозина» автоматически перестает посылать тормозящий сигнал.
— Черт с ней — с широкой! Я спрашиваю про тонкую, про этот ваш ДЫЖ… ЦЫЖ — как его?
— ДЖЦ — дублер жизненных центров. Вы хотите знать…
— Да! Да! Я хочу знать, сколько времени будет жить оглушенный, потерявший память человек?
— Тонкая лента, конечно, длиннее… Примерно в два раза. Но почему вы спрашиваете?
Никто ей не ответил.
Капитан молча переглянулся с директором. Тамара Евгеньевна вдруг замотала головой и прикрыла глаза ладонью.
— Почему вы спрашиваете? — повторила Этери, в тревоге приподнимаясь со стула. — Там что-нибудь случилось, да, Андрей Львович, скажите правду. Что-нибудь с Сильвером? Неужели он решился?..
— Не только с ним. — Директор тяжело поднялся из-за стола. — Мы ничего еще толком не знаем, Этери. Но то, что вы рассказали… Если он действительно, забыв дисциплину, долг ученого, решился начать в одиночку этот опыт над самим собой… Чему я просто не хочу верить! Но если это так… И если во время опыта по роковому стечению обстоятельств надвигающаяся пурга сыграла роль злоумышленника… Я знаю ваших коллег из Вильнюса. Вы помните, чтоб они хоть раз ошиблись в таких важных выводах?
— Нет.
— А коли они правы, резкое падение давления могло так усилить сигнал, что Сильвестров оказался оглушенным, утратившим контроль над собой, над течением опыта. И не только он. Все люди, спящие в здании «Карточного домика», должны были попасть в расширившуюся сферу действия «Мнемозины». Если все это так, тогда картина того, что там произошло…
Он не успел докончить свою мысль.
За дверью застучали чьи-то шаги, быстро, еще быстрее, почти бегом, и влетевший в комнату человек — волосы всклокочены, в руке зажата пара наушников — закричал прямо с порога:
— Андрей Львович! «Карточный домик» ответил!
8
Оставшись одни, Стеша и Киля немного потоптались у запертой двери, потом, стараясь ступать на цыпочки, отошли обратно к тому же столику. В большой полутемной зале кафе невозможно было избавиться от ощущения, что на тебя кто-то смотрит.
— Спрятаться надо, — тихо сказал Киля.
— Куда?
— А вот. — Он взял столик за край и осторожно опрокинул его набок. Затем рядом положил еще один — получился шалаш не шалаш, а что-то вроде низенькой ширмы. — Полезай сюда.
— Не хочу, — сказала Стеша. — Чего это я буду прятаться? Стыдно.
— Вот еще — стыдно. Я, например, дома часто прячусь. То на сеновал залезешь, то в погреб, то под кровать. Не от кого-нибудь, а просто так. Для интереса — найдут или нет. Только никто не ищет.
Стеша сидела выпрямившись, задумчиво глядела перед собой.
— Знаешь, у меня сейчас такое чувство, будто все это с нами уже было. Будто мы так же сидели в большом опустевшем здании, и елка поблескивала в темном углу, и на улице ветер, а мы чего-то ждем. И страшно. Может, я сон такой видела? Или в книге прочла про похожее, но не помню в какой. С тобой так бывает?
— А дальше чего было в твоем сне? Не доглядела?
— Кажется, кто-то вошел. Нет, не помню. Ты мертвых боишься?
— Да они не мертвые совсем.
— Откуда ты знаешь?
— Видать. Лежат все как-то удобно. А хоть бы и мертвые — мне теперь все равно.
— Почему?
— Потому что… — Киля вздохнул и медленно начал опускаться в свое укрытие.
— Давай-давай, договаривай. Не темни.
— Потому что вы теперь меня никуда с собой не возьмете, — глухо донеслось из-за столиков. — Даже если мы отсюда спасемся и все кончится хорошо…
— Не болтай ерунды, — сказала Стеша. — Подвернуть ногу — это с каждым может случиться.
— С каждым не с каждым, а случилось-то со мной. Димон не простит.
— А когда летом работали на стройке и его обожгло паяльной лампой, кто бегал к фельдшеру за мазью?
— Ну, мы.
— Никакие не мы, а ты. Когда ты наконец отвыкнешь от множественного числа?
— Все, последний раз. Вырвалось само.
— А кто его потом домой на подводе отвез?
— Так то домой. А он меня во-о-он сколько тащил. И не на подводе, а на себе. Такое разве можно простить?
Киля выставил уже два глаза и нос, но Стеша вдруг перестала его утешать и снова впала в задумчивость.
— Значит, ты полагаешь, что Димон способен… Ты думаешь, он злопамятный, да? Жестокий? Так многие считают… Алексей Федотыч у нас всегда на истории примеры приводит. «Представьте себе, — говорит, — что какой-нибудь греческий тиран пошел войной на соседний город и завоевал его. Что он сделает первым делом? Вот ты, Дима, с чего бы ты начал?» Тут я, конечно, не стерпела и вылезла: «Почему обязательно если тиран, так сразу — Дима?» А он говорит: «Нет, это я случайно — к примеру. Да и тираны в Древней Греции бывали совсем неплохие, так что ничего обидного…» Но я-то знаю, что не случайно он его выбрал. А почему?
— Потому что он главный.
— Кто?
— Димон. Он по натуре главный — всякому видать.
— Глупости. Разве это можно по натуре. Главным назначают или выбирают.
— Ну да. Меня сколько ни назначай, ни выбирай, я все равно не буду. Натура не та.
— Нет, ты не понимаешь. Вы еще историю не проходите, а там есть масса примеров, когда главными делались, ну, кто угодно, это зависит от разных причин, поэтому…
Они постепенно увлеклись разговором и даже на время как будто позабыли все, что с ними случилось. Но видимо какой-то сторож внутри них продолжал напряженно вслушиваться в окружающее. Потому что, когда сверху донесся резкий звук выстрела, Стеша одним прыжком перелетела, перенеслась к Киле за его баррикаду.
Оба замерли там, пригнувшись.
Тьма за окнами окрасилась в красный цвет.
Потом грохнуло еще раз, и топот бегущих ног прокатился у них над головами. Краснота с шипением разгорелась еще ярче и пропала.
Неясный шум шел теперь со стороны вестибюля.
Окрик, звон металла, упавшего на бетон. Возгласы: «Стой! Отдай! Брось пистолет!»
Шум борьбы.
Быстрые шаги нескольких человек — ближе, ближе. Наконец сильный стук в дверь.
Киля выскочил из укрытия и, став перед Стешей, поднял стул, грозно ощетинившись четырьмя его ножками.
Но в этот момент из-за дверей донесся напряженный голос Димона:
— Ребята, это мы. Скорей откройте.
Подбежать к дверям, отмотать проволоку — на это у Стеши ушло несколько секунд.
Широкий сноп света упал из вестибюля в полутемное кафе, и вошли (Стеша с Килей невольно отшатнулись) Димон с двустволкой в руках, за ним Лавруша с большим черным пистолетом, и последним — высокий человек в комбинезоне и унтах.
Обеими руками высокий размазывал по лицу слезы и ныл, всхлипывал, просил:
— Отдай, слышишь?.. Отдай ракетницу… Не тебе дали, так нечего цапать… Все сказано будет про вас, про хулиганов… Обрадовались, да? Двое на одного — да? Меня ведь послали, не вас… Отдавай, не то хуже будет… Думаешь, отцу нажалуюсь? Не отцу, а самому Саламандре… Саламандра за меня тебе голову оторвет и в карман положит… Понял? По-хорошему отдавай… Ну, а хоть когда поиграешь-то — отдашь? Ох, появись ты только на нашей улице, будет тебе гроб с музыкой… Слышь, ты… Отдавай, а не то…
— Не ной! — прикрикнул на него Димон. — Сядь там у стены и помолчи. Будешь говорить, когда спросят.
— Дима, нельзя! — зашептала Стеша, хватая его за рукав. — Как ты можешь так разговаривать со старшими.
— А-а, — отмахнулся Димон, — оставь. Какой он «старший». Ты погляди на него.
Заплаканный верзила уселся тем временем у стены. Димон подвинул стул, сел напротив и строгим учительским голосом сказал:
— Итак, откуда вы взялись? Почему бродили по дому один? Зачем открывали окно и пускали в пургу сигнальные ракеты? Чего испугались, увидев нас на лестнице? Но только не врать.
— А чего пристали? — завопил высокий, ударяя себя в грудь. — А что я сделал? Мало ли что испугался! Вас двое, а я один. И не виноват я, зуб даю — не виноват! Не докажешь!
— Не кричи. И не маши руками. Давай-ка по порядку. Как тебя зовут?
— Ну, Юрка я. Сазонов.
— Так. Хоть имя свое помнит. А живешь ты где, Юрка? Здесь? Или в городе? А может, в Ночлегове?
— Чего я здесь не видел. В городе живу. С мамкой и сестрой, понял?
— Работаешь? Учишься?
— Але, кончай на психику давить. Меня на понт не возьмешь.
— Чего?
— Один такой, как ты, тоже мне на психику давил. Знаешь, что ему Саламандра сделал? Руки-ноги связал, а голову в водосточную трубу засунул. Не веришь?
— Верю, верю. Только никто на тебя не давит. И пугать тебя мы не собирались.
— Не собирались? Что ж ты тогда в ружье свое вцепился и до сих пор не отпускаешь? А если оно стрельнет вдруг? Думаешь, не страшно?
— Ладно. Лавруша, подержи. Ну вот, я уже без ружья. Так где же ты работаешь?
Но Сазонов вдруг нахально ухмыльнулся, развалился на стуле и протянул:
— А не твое. Щенячье. Дело.
Киля от возмущения зашипел, Лавруша охнул, Стеша прошептала: «Какая наглость». Один Димон остался невозмутимым.
— Послушай, Юра, — начал он, не повышая голоса. — Юра Сазонов. Тут стряслось что-то очень плохое. Беда стряслась, понимаешь. В том числе и с тобой. И мы хотим понять. Понять и помочь. Поэтому постарайся вспомнить, что с тобой произошло сегодня. Где ты был утром? Днем? Кого видел? Там в лесу стоит вездеход — это не твой? Ты не на вездеходе приехал? Откуда у тебя пистолет-ракетница? Ну, говори. Расскажи хоть что-нибудь.