— Быка жареного — не знаю, а овечку бы я сейчас съел, — подтвердил Димон.
Они умоляюще посмотрели на Стешу.
Некоторое время она крепилась, но тут коварный Киля будто случайно распахнул — нет, не дверцу, а настоящие ворота огромного холодильника. Этого они не могли выдержать.
Чего там только не было!
Целые подносы с пирожными, блюда студня, украшенные нарезанными цветами из морковки, жареные котлеты, сыр, банки компота, горшочки со сметаной, золотистые копчушки, гирлянды сарделек, бутылки лимонада — и все это сверкало, манило переливалось. Ну у кого хватило бы сил стерпеть такое? Во всяком случае, не у тех, кто завтракал в девять, а на обед съел кусок булки с семечками.
Десять минут спустя они уже пировали вовсю.
В дальнем углу Лавруша обнаружил ящик на колесиках и в нем термосы с горячим и сладким чаем. Какое это было блаженство! — сидеть, поскидав куртки и полушубки, за кухонным столом, чувствовать, как теплота разливается внутри широкой волной, как начинают зудеть под притоком вернувшейся крови окоченевшие пальцы на руках и ногах, как расслабляются одеревеневшие мышцы. Деньги, какие у кого нашлись, лежали тут же рядом, — если кто войдет, пусть у него и мысли не мелькнет, что они какие-нибудь нахалы-налетчики.
— Нет, вы только представьте себе, что бы с нами было, если б не Киля! — разглагольствовал Димон, подливая себе чаю из термоса. — Разве кто-нибудь из нас сумел бы так вовремя подвернуть ногу? Да никогда. Мы бы тихо-мирно доплелись до своих Зипунов, и что? Стеша бы сейчас с выражением читала в клубе «Выхожу один я на дорогу», я бы по дружбе подсказывал ей пропущенные слова, а бабка Агафья опять рыдала на строчке «но не тем холодным сном могилы» (нет, нет, Стеша, драться нечестно!). Лавруша кормил бы своего хомяка и мечтал бы, мечтал…
— О чем?
— Ну, не знаю. О слоненке. Об удавчике. О домашнем зверинце. Я хочу сказать, что все было бы, как в прошлом году и в позапрошлом…
— Разве в прошлом плохо было?
— Подожди. Представьте теперь, что тот же Киля, усаженный на рюкзак и едущий по снежной пустыне, не глядит зорко по сторонам, а только плачет, стонет и охает. Что получится? Мы проходим мимо волшебной колеи и пропадаем в дикой чаще. Мы не попадаем в этот волшебный дворец.
— Что в нем волшебного?
— Все! Все, начиная от скатерти-самобранки…
— Холодильника-самобранца.
— …кончая тем, что тепло. Как в Крыму. Но знаешь ли ты, великий ломатель ног и открыватель путей, что на твоем месте я бы не торопился радоваться. Я бы не сидел с набитым ртом, не сиял глазами и носом, а вспомнил кое-какие сказочные истории, читанные в детстве.
— Мальчик-с-пальчик?
— Или Баба-Яга. А еще лучше — Аленький цветочек. Помнишь, что там бывает обычно, когда заблудившийся путник набредет в лесу на сказочный замок, на такой вот санаторий на курьих ножках? Да-да, обычно появляется чудовище.
— Рр-ы-ы! Ррр-ры! — Лавруша состроил такую страшную гримасу, что Киля даже взвизгнул — то ли от страха, то ли от восторга.
— И добро, если над ним нужно только поплакать, — продолжал Димон. — Стеша с этим справится, их в театральном кружке специально обучают лить слезы по заказу. А если это чудовище…
— Ну, хватит, — сказала Стеша. — Тебе обязательно нужно меня обидеть.
— Чудовище или нет, а хорошо бы все-таки найти хозяина. Или хозяев, — поправился Лавруша.
— Успеется. Мы же убегать не собираемся. Я, по крайней мере, с места не двинусь.
— Не убегать, а попросить, чтобы они позвонили нашим в Зипуны. У них здесь должен быть телефон или что-нибудь.
— Ой! Мои, наверно, с ума сходят.
— И мои.
— А мы сидим тут, пируем, как в ресторане.
— Я сейчас, — сказал Киля и захромал к раздаточному окну. Туловище его исчезло в полутемной щели, мелькнули ботинки, едва не сбив стопку тарелок. Через минуту он уже звякал то ли ключом, то ли задвижкой и открывал им дверь с другой стороны.
— Прошу!
Лицо его, несмотря на запугивания Димона, по-прежнему сияло.
Ребята встали из-за стола и один за другим пошли к дверям. Перед тем как перешагнуть порог, каждый задерживался на секунду — поправить волосы, вытереть губы, застегнуться. Кухня уже казалась им своей, домашней, само же кафе — полутемное и пустое — немножко пугало.
— Ого, вот это елочка!
— Не хуже, чем у нас в интернате.
— И картинки по стенам.
— Сатира и юмор.
— Смотри, какой старикан.
— Умора!
— А посредине-то круг, как стеклянный.
— Неужели для танцев?
— А то нет!
Они переговаривались почему-то шепотом и осторожно пересекали полутемный зал. Свет сюда падал только сзади, из кухни, и еще впереди светилась вертикальная полоска. Они дошли до нее, Димон подергал рукоятку и не сразу понял, что эта дверь не на петлях, а на роликах — откатывается. Лавруша толкнул ее вбок, дверь неслышно отъехала, и они так и застыли на пороге, прижавшись друг к другу и невольно отшатнувшись от того, что увидели.
В ярко освещенном вестибюле, на полу, почти у их ног ничком лежал человек в белом халате.
Немного подальше, привалившись спиной к стене, — глаза широко открыты, остановившийся взгляд, — еще один.
Наверх шла лестница, и на верхней площадке, свесив руку в щель между прутьями перил, — третий.
5
То, что карта была цветная, особенно бросалось в глаза рядом с белым экраном, висевшим тут же на стене. Коричневые многоугольника города, синяя полоса реки и над ней — восходящими клубами зеленые пятна — лес. Паутина проселочных дорог редела к краям, но и там даже маленькие деревеньки, мостки через ручей или островки на реке были вырисованы очень тщательно, некоторые названия подчеркнуты красной чертой.
Такая же красная пунктирная черта шла от города в правый верхний угол.
Дымящаяся сигарета, зажатая в цепких пальцах, описав дугу вдоль этой черты, застыла на секунду в воздухе, затем вернулась в светлую гущу бороды и усов. Человек затянулся и продолжал с середины фразы:
— …обычная трасса нашего вертолета. При спокойной погоде долетаем за тридцать—сорок минут. Можно было бы, конечно, и по прямой, но выигрыш времени пустяковый, а с наземными ориентирами гораздо хуже. Да и опуститься негде в случае чего — сплошной лес и сопки.
Бородач изобразил ладонью в воздухе, какие они неровные, эти сопки.
Его собеседник кивнул и что-то записал в блокнот. На нем была милицейская форма с новенькими погонами — капитан.
— Ну, а если буран? Снегопад? Такое, наверное, уже бывало раньше? И не раз.
— Тогда — вездеход. Он идет, конечно, не так быстро, но часа за три доползает. Груза поднимает столько же и вообще надежнее, но мы пользуемся им только в крайнем случае. Ближе чем на полкилометра к «Карточному домику» подъезжать ему запрещено. Так что приходится все перегружать в обычные сани и дальше тащить так — когда лошадью, когда вручную. Удовольствие, сами понимаете, маленькое.
— Да, кстати, я с самого начала хотел спросить: почему так далеко от города и от шоссе? И почему нельзя близко подъезжать? И откуда такое название: «Карточный домик»?
— Вы правы — это существенно. Если бы позволяло время, я прочел бы вам подробную лекцию. Но времени нет — постараюсь покороче.
Оба вернулись к длинному столу, делившему кабинет на две равные части. Один конец стола был застелен листом ватмана и уставлен пепельницами, коробками с сахаром и печеньем, бутылками минеральной воды. Пожилая женщина с пышными седыми волосами, сидевшая там же, разлила по чашкам дымящийся кофе.
— Спасибо, Тамара Евгеньевна. Нет, сахара не надо. Может, товарищу капитану… Тоже нет? Боюсь, что за эту ночь нам предстоит опорожнить не один кофейник.
Он опустился в кресло и так сильно расправил плечи, что олени на его свитере словно бы отбежали один от другого.
— Вы спрашиваете, почему «Карточный домик»? Видите ли, за последние десять лет в науке все чаще приходится пользоваться сверхчувствительными приборами. И, с точки зрения этих приборов, жизнь в городах — сплошная тряска. Проедет груженый самосвал, заработает где-нибудь по соседству отбойный молоток, и стрелки приборов немедленно начнут прыгать из стороны в сторону. Установите их на самом прочном, массивном фундаменте, им все равно будет казаться, что он постоянно дрожит, вибрирует, вздрагивает. И они отказываются работать в подобных условиях с нужной точностью.
— Этакие принцессы на горошине, — вставил капитан.
— Вот-вот. Что же получается? Микроскопические колебания почвы и зданий могут исказить, свести на нет результаты тончайшего многодневного эксперимента. И добро бы только механические вибрации. А что творится в эфире! У вас есть радиоприемник?
— Конечно.
— Если у проезжающего троллейбуса сорвется штанга или нерадивая хозяйка в соседнем квартале устроит короткое замыкание, вы услышите потрескивание — и все. А для некоторых чувствительных радио— и телесистем это будет тем же самым, что, к примеру, для телескопа — птица, усевшаяся на его объектив. Поэтому и было решено для всех таких сверхчутких, сверхтонких, сверхчувствительных «принцесс» выстроить специальный институт. Вдали от городов и дорог. На идеально спокойной земле. С идеально чистым, непотревоженным эфиром. Наш «Карточный домик».
— Наш? Вы все еще называете его нашим, — с раздражением сказала женщина.
Бородач раздавил в пепельнице окурок и успокаивающе похлопал ее по руке.
— Тамара Евгеньевна была против того, чтобы этот институт взваливали нам на шею. Действительно, тяжеловато. Но уж очень место для строительства было удобным. Промышленных предприятий поблизости никаких. Сейсмическая активность (отголоски дальних землетрясений) почти не чувствуется. И в эфире все спокойно — даже грозы редко бывают. Так что пришлось согласиться. До сих пор, кажется, справлялись, и не плохо, а тут… Тут такое дело, что без вашей помощи не обойтись.
Капитан задумчиво пощипал себя за переносицу, потом откинулся на спинку стула и протянул: