— Винчестер к каким ты отнесешь? — спросил Берзин. — А у каждого по паре.
— Не отберешь же винчестеры, — проговорил Михаил Сергеевич: — Они — средство к существованию.
Вошли Титов и Волтер. Матрос поздоровался:
— Утро добрый, — и довольно захохотал.
— Доброе утро, Аренс, — ответил Мандриков. — Ты уже говоришь по-русски.
— Хорошо, — закивал Аренс и ударил себя в грудь. — Я есть ученик, он есть тычер, я хотел сказать, учитель. — Волтер указал на Титова. Комиссар радиостанции сокрушенно покачал головой:
— Замучил меня Аренс. Сегодня почти ночь не спал. Все дежурство донимал, но ученик способный.
Волтер настороженно вслушивался и спросил обеспокоенно:
— Титов есть сердитый меня. — У Аренса был расстроенный вид. Он страстно воскликнул: — Я надо говорит понимай русский. Я буду говорит Ленин.
В словах Волтера прозвучала такая убежденность, что ревкомовцы переглянулись. Мандриков сказал:
— Волтеру надо помочь. Я думаю, что Куркутский будет для него лучшим учителем. Да вот и он.
В кабинет входили Куркутский и Оттыргин. Михаил Сергеевич сказал Куркутскому:
— Ревком поручает тебе, Михаил Петрович, научить товарища Волтера говорить по-русски, ну и писать чуть-чуть. Три месяца хватит?
— Три месяца? — переспросил Куркутский, и его узкие глаза брызнули весельем, но он видел, как серьезно смотрели на него товарищи, и кивнул. — Хорошо. За три месяца научу говорить и писать чуть-чуть.
— О май фрэнд, сэнкю вэри мач.
— Скажи по-русски: о мой друг, я очень благодарен. Ну, повторяй за мной. О мой друг…
— О-о май друг… — начал Волтер с таким прилежанием, что все вновь засмеялись. Куркутский укоризненно покачал головой:
— Смеяться на уроке нельзя. На первый раз ставлю кол.
— Что есть коол? — спросил Аренс.
— Уроки переносятся в школу, — объявил Мандриков.
В кабинет вошли Гринчук, Клещин и Тренев.
— Начнем, товарищи, просмотр судебных дел. Работы тут много, — Михаил Сергеевич указал на бумаги и папки, перенесенные из кабинета Суздалева. Взял верхнюю и, подождав, пока усядутся товарищи, раскрыл ее.
— Дело берегового чукчи-охотника Туккая о неуплате налога и взыскании с него пени и штрафа…
— Аннулировать! — сказал Гринчук. — А все, что получено с Туккая, вернуть ему!
— Правильно, — поддержали остальные.
— Туккай болен, — напомнил Берзин.
— Его семья бедствует, — сообщил Куркутский.
— Сегодня же вернуть все семье Туккая, — сказал Берзин. — И помочь ей продуктами.
— Принято. — Мандриков взял очередное дело. — Взыскание с рабочего-угольщика Кузьмина долга в размере шести долларов. Дело еще не рассмотрено, Что будем делать?
— Аннулировать! — решили ревкомовцы.
Это слово все чаще и чаще слышалось в комнате. Быстро росла на правом конце стола стопа просмотренных дел. Работу ревкома прервали возбужденные голоса. В коридоре раздался топот, шум, кто-то заспорил с Еремеевым.
— Что там такое? — Мандриков держал в руках очередное дело.
Ревкомовцы повскакали с мест. Руки скользнули в карманы за оружием. Берзин строительно направился к двери, но она рывком распахнулась, и на пороге выросла пышная копна меха. На красном возбужденном лице Толстой Катьки зло и торжествующе горели глазки. Кабатчица тяжело дышала. Ее могучая грудь ходила, как кузнечные меха. Пронзительный крик оглушил ревкомовцев:
— Что же такое творится? Где справедливость?
За спиной Толстой Катьки люди одобрительно зашумели.
— Что случилось? — строго спросил Мандриков.
— Да он еще спрашивает? — завопила, размахивая руками, Толстая Катька.
— Говорите тихо! — грозно потребовал Мандриков.
Кабатчица моментально сбавила тон и стала торопливо объяснять, боясь, как бы ее не перебили. — Пошла я это к Маклярену кой-что купить, а он по-прежнему за доллар десять наших рублей дерет. Я ему говорю, американскому живодеру, что наша народная власть решила. — При последних словах кабатчицы некоторые ревкомовцы не могли удержаться от улыбки, но это не смутило Толстую Катьку, и она с еще большим пафосом продолжала: — Он мне вот что ответил…
Маклярен брил с полок товары, которые называла Толстая Катька, и складывал на прилавок. Гора чаю, сахару и консервов росла. Толстая Катька прикинула на глаз, что нести будет тяжеловато, и остановила Маклярена, который по ее же просьбе из глубины склада принес большую банку сала.
— Это я потом возьму, — сказала Толстая Катька. — Ну, подсчитай, сколько я тебе должна заплатить.
Маклярен пододвинул к себе счеты и, поглядывая на товары, быстро защелкал костяшками. Работал он, не выпуская из зубов трубки. Толстая Катька с нетерпением ждала, когда он объявит, сколько ей надо платить. Глазки ее блестели от волнения. Сейчас она преподнесет этому молчаливому черту сюрпризец. Маклярен, не вынимая трубки, выдохнул облачко дыма и произнес:
— Шестнадцать долларов и пятьдесят три цента.
— Добавь пачку соли и спичек, чтобы ровно семнадцать было, — попросила Толстая Катька. Маклярен выполнил ее просьбу. Толстая Катька задрала подол кухлянки и долго доставала из длинной штанины кошелек. Маклярен с невозмутимым видом укладывал покупки в большую картонку.
— У меня долларов нет, — сказала Толстая Катька, достав наконец потертый кошелек. — Есть русские деньги. Можно ими?
Маклярен кивнул. Толстая Катька долго мусолила в руках цветные бумажки и выложила несколько на прилавок. Американец пересчитал их и сказал:
— Здесь мало, одна десятая того, что надо.
— Как мало? — взвизгнула Толстая Катька. — Ты что, идол каменный, не знаешь приказа ревкома?
— Приказ ревкома для русских. Я американец. — Его темное лицо было по-прежнему спокойно: — Будешь платить?
— Живодер, спекулянт! Отдай покупку! Я же тебе заплатила!
Она кричала, брызгая слюной. Маклярен взял деньги с прилавка и сунул их Толстой Катьке:
— Уходи!
— Отдай товар! — Толстая Катька орала во всю силу своих могучих легких. Ее голос был далеко слышен. К складу Маклярена, привлеченные криком кабатчицы, стали сходиться люди. Маклярен смотрел на Толстую Катьку мутными глазками, точно впервые ее видел, и попыхивал трубкой. Кабатчица продолжала орать. В двери склада появились любопытные. Маклярен с неожиданной ловкостью схватил ее за плечи, повернул лицом к двери и ударом колена вышвырнул из склада.
— Уби-и-и-и-л! — завопила, не поднимаясь, Толстая Катька, но окружающие хохотали. Убедившись, что ей никто не сочувствует, она с трудом поднялась и набросилась на любопытных:
— Чего гляделки уставили да ржете? Американец вон с вас по десять шкур снимает и новой власти не признает.
Слова Толстой Катьки согнали с лиц улыбки. Она продолжала:
— Ревком по справедливости решил, а он и знать его не хочет. Драли с нас шкуру и будут драть.
— С тебя содрать, еще сто останется, — сказал кто-то, но на его слова не обратили внимания. Несколько человек вошли к Маклярену в склад и тут же вернулись обескураженные:
— Толстая Катька права. Цены прежние.
— Да как же так? — раздались недоуменные голоса. — Выходит, ревком только пообещал. А зачем тогда Громова расстреливали?
— А другие купцы так же торгуют?
— Айда к другим! — Толстая Катька вошла в раж. Она уже была убеждена, что коммерсанты ее обижают и не хотят подчиниться приказу ревкома, который так заботился о ней. Толстая Катька забыла о поручении Бирича. Она размахивала руками. — Айда к русским купцам!
Толстая Катька побежала к складу Бесекерского.
Толпа ринулась за ней. Склад Бесекерского оказался закрытым. Кабатчица метнулась к складу Сукрышева. Тот тоже был на замке.
Людей охватила злоба на коммерсантов, обида за свое полуголодное существование, опасение, что их надежды на лучшую жизнь не оправдаются, Они метались от склада к складу, но все было закрыто, и тогда Толстая Катька повернула к ревкому. Очистив дорогу от Еремеева, рванула дверь в кабинет Мандрикова.
…Толстая Катька перевела дыхание. Мандриков видел, как посуровели лица его товарищей.
— Вы правду рассказали? — спросил Берзин кабатчицу.
— Вот крест. — Толстая Катька мелко перекрестила грудь, а стоявшие за ней закричали:
— Правда! Ваших законов американец не признает, Все по-старому. Опять голодать, а мы-то думали…
Толпа заволновалась. Мандриков сказал:
— Сейчас ревком примет меры. Прошу не расходиться. — И попросил Берзина: — Сейчас же надо пригласить Маклярена и всех остальных коммерсантов. — Стоявшей в двери Толстой Катьке он сказал: — Маклярен будет отвечать перед всеми. Выходите на улицу и ждите их.
Когда за кабатчицей закрылась дверь, Михаил Сергеевич быстро изложил встревоженным товарищам свой план, и они его одобрили. Гринчук предложил:
— А после при всех сожжем все это. — Он указал на судебные дела.
— Мы же все их не прочитали? — забеспокоился Клещин.
— А что толку? — Титову понравилось предложение Гринчука. — Все они одинаковы.
— Правильно, — поддержали остальные.
Мандриков не стал возражать. С улицы доносился гул нетерпеливо ожидавших людей. Берзин сказал Михаилу Сергеевичу:
— Ждут. Надо нам выйти, объяснить.
Мандриков во главе ревкомовцев вышел на крыльцо правления и увидел, что здесь собрались почти все жители Ново-Мариинска.
— Товарищи! Граждане! Сейчас стало, известно, что агент американской компании Свенсона не подчинился приказу ревкома и продолжает торговать по спекулятивным ценам, бессердечно драть втридорога.
Толпа заволновалась. Послышались крики. Мандриков увидел, что к правлению подходят Бирич, Бесекерский, Сукрышев и другие торговцы.
Михаил Сергеевич продолжал:
— Революционный комитет стоит на страже трудового и бедного люда и никому не позволит наживаться на его голоде и нищете. Ревком постановил, чтобы товары продавались по тем же ценам, что и в России, не выше тех, которые здесь были до приезда Громова. И стоимость рубля сравнять со стоимостью доллара.