— Пойми ты, Михаил, — воскликнула Елена и встала из-за стола. — Я не могу вот здесь… — Она с ненавистью оглядела комнату. С разметавшейся копной рыжих волос она стала еще красивее.
Мандриков не догадывался, что Елену тяготили мелкие неудобства, которых она не ощущала в доме Бирича. Он думал, что она скучает.
— Понимаю, понимаю, что тебе тут скучно. Может быть, ты вместе с Ниной Георгиевной пойдешь к…
— Грязным чукчам? — протянула изумленно Елена и затряслась в издевательском смехе.
Мандриков и Нина Георгиевна с удивлением на нее смотрели, а она сквозь смех продолжала говорить:
— Может… ха-ха-ха… нянчить их сопливых… о-х-ха… ха… младенцев… ты… ты… смешон, идеалист.
— Замолчи, Елена!
Только сейчас он понял, что она все говорила серьезно. Его Елена, любовь к которой так трудно ему далась, которая так мечтала о новой жизни, такое говорит.
— Прошу тебя, подумай, что ты говоришь, Лена!
«Зачем ты просишь ее? — хотелось крикнуть Нине Георгиевне. — Она же не поймет. Она пришла к тебе от безделья, ради развлечения».
В этот момент и вошла Груня:
— Где молодой Бирич? Ушел домой?
— Груня! — Елена бросилась к ней.
Мандриков строго спросил ее:
— Почему ты о молодом Бириче говоришь? Он же на копях.
— Домой должен прийти, — убежденно сказала Груня. — Струков к нам приходил…
— Когда? — Мандриков почувствовал беспокойство.
— Нынче ночью.
Она рассказала, как к Биричу приходил Струков, и не упомянула об Учватове. Ведь он не имел отношения к Елене.
Слова прислуги Бирича встревожили Мандрикова. Появление Струкова ночью в доме коммерсанта было более чем подозрительно. Мандриков ушел, оставив Елену раздраженной и обиженной.
Он не хочет заботиться о ней, он высмеял ее на глазах у Нины Георгиевны и даже предлагал ей лечить чукчей. Это же издевательство. Той, ведите ли, нравится возиться с грязными туземцами, так и она должна. Нет, не бывать этому. Она не простит Михаилу, заставит его пожалеть о сказанном. Трифон не смел даже взглядом обидеть ее.
Впервые Елена Дмитриевна подумала о бывшем муже с некоторой теплотой. Она вспомнила о словах Груни. Очевидно, Трифон сбежит с копей. Об этом ночью говорили Бирич со Струковым. Вон как Михаил стремительно убежал. За побег с копей могут Трифона расстрелять. От ревкомовцев и Михаила всего можно ожидать, если он посылает ее нянчить чукчей. Елене стало жаль Трифона.
Но не жалость, а желание отомстить Мандрикову за его оскорбительное предложение толкнуло Елену Дмитриевну в амбулаторию, Струков был удивлен, когда открыл дверь и увидел Елену Дмитриевну.
— Ночью были у Павла Георгиевича? Трифон должен сбежать с копей?
— О Трифоне я не знаю, — Струков был поражен, что жена Мандрикова прибежала к нему и что она знает о его посещении Бирича.
— Дура прислуга разболтала, — не слушая Струкова, продолжала Елена. — Михаил… Мандриков арестует Трифона и может его расстрелять. А я не хочу!
Елена Дмитриевна сама не понимала, что делает. Струков сразу оценил надвигающуюся опасность. Он не стал выяснять подробности. Для этого у него не было времени.
— Немедленно возвращайтесь домой! Как вы посмели сюда прийти и выдавать секреты?
— Предупредите Трифона. Я не могу идти к Биричам, чтобы… — От крика Струкова Елена отрезвела. Она поняла, что предала Мандрикова.
Струков, прихватив сумку с лекарствами, быстро зашагал к Биричу. Павел Георгиевич еще был в постели.
— Что произошло? — Бирич был удивлен. — Что случилось?
— Лежите! Вы больны! Вы меня ночью вызывали из-за сильных болей в сердце. Я вам давал капли, а сейчас зашел проведать.
— Да объясните же, что все это значит, — потребовал Бирич.
Струков рассказал.
…Мандриков ожидающе смотрел на членов ревкома. Он только что передал им все, что услышал от Груни.
— Арестовать эту белогвардейскую сволочь! — яростно воскликнул Гринчук. — Обманул он нас.
— Арестовать! — поддержал Август Мартынович. Для него не была большой неожиданностью встреча Струкова с коммерсантом. Он не верил Струкову.
— Сюда его надо, — предложил Булат. — А там будет видно.
Мандриков послал Мохова и Оттыргина за Струковым.
— Дела-а, — протянул Клещин. — То шум на копях, то ночью большевик с коммерсантом нюхается.
— Струков не большевик, — резко сказал Берзин.
Мандриков хотел возразить ему, посоветовать не торопиться с выводами, но промолчал. Он считал себя в чем-то виноватым.
Берзин сказал:
— Сдача оружия прекратилась. — И все поняли, о чем он думает. — Надо, чтобы торговцы дали списки ружей и патронов. Мы должны знать, кто и чем вооружен.
— Прав Август Мартынович, — тихо проговорил Титов. — Сейчас все улыбаются нам, а за спиной, наверное, кулаки трут.
— Правду говоришь, — Мальсагов вытянул вперед руки. — Почему чукчи бежали в одну ночь из поста? Почему? Кто-то сказал им плохое о ревкоме? Кто?
— Мы должны быть готовы ко всему. — Берзин, все еще не оправившись от недавнего кровотечения, говорил, не напрягая голоса. — Мы уедем пятеро. Вас мало останется. Надо поставить часовых на радиостанции.
— Эх, было бы у нас хоть два пулемета! — вздохнул Клещин и вспомнил, как он с Берзиным был в Приморье. — Великая вещь пулемет.
— От кого будешь ими защищаться? — недовольно, сказал Мандриков.
— Всякое может быть — вступился за Клещина Булат. — Всем коммерсантам мы не по вкусу, да я и американцам не верю.
— Лампе смирный, — засмеялся Мальсагов.
— В тихом омуте черти водятся, — напомнил Тиров пословицу.
— Что есть омут, черти? — Волтер не понял Титова. Мандриков ему пояснил.
— А пулеметы можно сделать, — неожиданно заявил Фесенко.
Все повернулись к нему. Игнат видел, что ему не верят.
— Честное слово, можно сделать.
— Из твоей?.. — деловито осведомился Гринчук. — Гороху больше ешь.
Все засмеялись.
— У нас есть десять автоматических ружей «Ремингтон». — Фесенко обиделся, что над ним смеются, но упрямо доказывал свое: — Чего зубы продаете? Можно сделать пулеметы!
— Тише, — попросил Берзин. — Его заинтересовали слова Фесенко. — Говори, Игнат.
Фесенко тряхнул своим чубом.
— Можно из этих ружей пулеметы сделать! Можно, мы с Волтером уже прикидывали. Кажется, получится!
— Если кажется, то перекрестись, — насмешливо посоветовал Гринчук. Он не верил в затею Фесенко.
— Ты будешь креститься тогда, когда тебя колчаковцы к стенке поставят пули глотать, — огрызнулся Фесенко.
Волтер, прислушавшись к спору, понял, о чем идет речь, и встал. Мешая русские и английские слова, он говорил:
— Фешенкофф… ай[9]… делать пу-пу-пу. — Он поднял руки. — Ошен хорошо пу-пу-пу… «Ремингтон»… есть вэри гуд!
Глаза Аренса, много повидавшие на своем веку, перебегали с одного члена ревкома на другого. Ему очень хотелось, чтобы они поверили в то, что сказал Фесенко и что он, Волтер, считает осуществимым. Будет очень трудно переделать автоматическое ружье в подобие пулемета, но это можно, и тогда его товарищи будут хорошо вооружены. Его товарищи. Аренс с любовью, гордостью и благодарностью смотрел на ревкомовцев. Все они такие разные, но все они очень близки ему, они его братья. Он, Волтер, делает с ними революцию в России, помогает установить царство свободы и счастье трудового народа. Аренс волнуется, но ревкомовцы уже согласны, улыбаются.
— Так и делай, Аренс. — Мандриков похлопал его по плечу. — За какой срок ты справишься с работой?
Волтер прикидывает время, уверенно говорит:
— К весне все десять пулеметов будут готовы.
— О кэй! — Мандриков по-товарищески подмигивает Волтеру, но у самого неспокойно на сердце.
Уже прошло много времени. Пора бы Мохову к Оттыргину привести Струкова. Почему они задерживаются? И, чтобы скрыть свое беспокойство, он рассказывает о намерении Нины Георгиевны лечить больных чукчей.
— Золотое у нее сердце, — говорит Гринчук. — Не гнушается людьми.
— Чукчи не захотят у нее лечиться, — замечает Титов. — Они шаманом запуганы.
— Я помогу. — Куркутский после поединка с шаманом: готов снова ринуться в бой…
— Своих бы докторов из чукчей сделать, — мечтательно говорит Булат.
— Хватил, — усмехнулся Гринчук. — Они еще своего имени в святцах не читают.
— Будут, — с глубокой, убежденностью заговорил Мандриков и укорил Гринчука: — Какой ты революционер, если не веришь, что у чукчей свои доктора будут? Вот для того мы с тобой тут и находимся, чтобы чукчи не в святцах имя свое читали, а в книгах, которые напишут, в своих газетах, которые сами будут печатать. — Мандриков размечтался: — Города тут будут с высокими домами, и будут жить в них чукчи и сидеть за столами, и есть вилкой. Дороги по тундре пройдут, заводы в небо трубами уставятся, дета, в садах будут бегать, а сады зеленой листвой зашумят и…
Дверь распахнулась, и вошел Струков в сопровождении Мохова и Оттыргина. Ревкомовцы, увлеченные мечтой Мандрикова, вернулись к действительности, суровой и тяжелой. Струков держал в руках сумку. Он заметно волновался.
— Что случилось, товарищи? — начал он, но Гринчук оборвал его:
— Помолчи!
— Почему задержались? — спросил Мандриков Мохова.
— Подошли к амбулатории, а на дверях записка…
Мохов достал из кармана мятый клочок бумаги и протянул ее Мандрикову.
Михаил Сергеевич расправил и прочитал:
— «Ушел к Биричу. Если нужен, идите к нему. Струков».
— Что это значит? — Мандриков указал на клочок бумаги. — Зачем вы ходили к Биричу?
— Ночью у него был сердечный приступ. А утром я ходил больного проведать. Вот и оставил записку.
— Бирич здоров, как морж, — сказал Фесенко. — Я его вчера видел. Прогуливался.
— Сердце сдает неожиданно. — Струков был уже спокойнее. — Я, как врач, не мог отказать в помощи даже врагу, каким считаю Бирича.
Лжет, Берзина к этому выводу привели последние слова Струкова. Он слишком торопился убедить членов ревкома в необходимости посещения Бирича.