Никто из одиннадцати не пытался возражать. Все с видимым облегчением отдавали оружие и с любопытством рассматривали ночных посетителей, спрашивали:
— У нас тоже будет ревком?
— Будет, — отвечал Дьячков.
Никифор говорил с торжеством в голосе. Впервые в своей жизни он никого не боялся. Прав оказался старый рабочий — пришла и к нему новая жизнь.
Ревкомовцы действовали быстро и тихо. Разоружив часть отряда Малкова, они вернулись к его дому и постучали.
— Это вы, Константин Михайлович?
— Гости его, — весело откликнулся Мальсагов. — Открывай!
Женщина спросонья, не разобрав, что сказал Мальсагов, открыла дверь, и ревкомовцы, отстранив ее, вошли в дом.
Мохов приказал:
— Тихо! Ни слова!
Жена Малкова, тоненькая корячка, увидев вошедших в спальню незнакомых людей, испуганно бросилась к дочке.
— Не бойтесь. Вам ничего не угрожает, — успокоил Мохов. — Где у вашего мужа хранятся деньги?
Маленькая женщина с темным скуластым лицом молча указала на старинный, окованный полосами меди сундук, что стоял в углу под мерцающей лампадой. Мохов подошел к сундуку. Берзин сказал Мальсагову и Галицкому:
— Освобождайте заключенных товарищей.
Они с Дьячковым и Ульвургыном перешли в кухню. Впереди с лампой шла служанка. В кухне спали трое мужчин. Это были работники Малкова. Их подняли. И прежде чем они успели понять, что происходит, Мальсагов скомандовал:
— Руки вверх!
Работники Малкова повиновались.
Дьячков с искаженным злобой лицом подскочил к ним.
— У, гады. Попомним, как мучили нас.
— Ты это что? — спросил Галицкий.
— Эти подлюки помогали Малкову нас бить и пытать.
— Не по своей воле… — начал один из арестованных. — Малков приказал:
— Молчи, сволочь! — Дьячков ударил его.
Мальсагов оттащил Никифора.
— Они псы. Ты тоже хочешь быть псом? Зачем бить? Судить надо.
— Верно, Якуб, судить их будем. — Галицкий укоризненно посмотрел на Дьячкова. — Нельзя революционеру так счеты сводить.
Оставив арестованных под наблюдением Оттыргина и Ульвургына, ревкомовцы с Дьячковым прошли к кладовой за кухней. На ее двери висел большой замок.
— У кого ключ? — спросил Галицкий у арестованных.
— На полке лежит, у двери, — пробурчал один.
Галицкий нашел ключ, открыл. В темной кладовой от духоты тошнило. Мальсагов взял из рук служанки лампу, подняв ее, осветил кладовую. Она была превращена в тюремную камеру. На полу, на подстилке из рваных мешков, лежали, прижавшись друг к другу, Кабан, Падерин и Наливай. Они, подняв головы, смотрели на столпившихся в дверях людей. Молчание их было тяжелое и враждебное.
— Товарищи, товарищи! — взволнованно говорил Галицкий. — Мы из Ново-Мариинска, мы члены ревкома, Малков арестован нами, и вы теперь свободны.
— Малков арестован? — Падерин при этих словах вскочил на ноги и тихо охнул. Прихрамывая, он подошел, вплотную к Галицкому: — Вы… вы из ревкома?
— Да, в Ново-Мариинске переворот, — сказал Галицкий.
— Красный флаг там и красный флаг надо тут, — добавил Мальсагов.
— Наконец-то! — выдохнул Падерин.
Поддерживая друг друга, поднялись Кабан и Наливай.
На лице Кабана повязка закрывала левый глаз. Наливай стоял согнувшись. Они все еще не могли осознать случившееся. К ним между Галицким и Мальсаговым протиснулся Дьячков.
— Поняли? Ревком. Колчаковцев нет. Малков у меня связанный сидит. Его каюры сторожат.
— А где американец? Стайн? — спросил Кабан.
— Здесь нет, но поймаем его, — пообещал Галицкий.
— Бешеная собака к смерти бежит, — добавил Якуб.
Ревкомовцы помогли товарищам выйти из кладовки, а на их место водворили работников Малкова, навесили замок. Ключ Галицкий положил в карман.
Вышли в кухню. Только сейчас ревкомовцы увидели, как плохо выглядят освобожденные. Грязными, кровавыми тряпками свисала одежда. Заросшие лица в сгустках запекшейся крови.
— Живо горячей воды! — приказал Галицкий прислуге, и та испуганно метнулась к печке.
— Поесть бы, — попросил Наливай.
— Все, что есть, на стол! — отдал новое распоряжение Галицкий. Мальсагов заглянул в кастрюли.
— Суп есть! Мясо есть! Каша есть!
— А я вам что-нибудь из одежды Малкова принесу, — сказал Галицкий. Он обязан вам заменить платье. Он многим обязан и должен.
— Платить будет! — откликнулся от плиты Мальсагов. Он нес к столу, за который уже сели Кабан, Падерин и Наливай, огромный чугунок. — За все платить будет!
— За все. — Падерин нетерпеливо потребовал от Мальсагова: — Рассказывай, как все в Ново-Мариинске произошло!
Галицкий вошел в спальню Малкова в тот момент, когда Мохов топором взломал крепкий запор старинного сундука. Медная толстая накладная петля, изогнувшись, отлетела от крышки, вырвав большой кусок доски. Мохов поднял крышку сундука. В нем аккуратными пачками лежали деньги. Здесь были и русские, и американские, и английские, и японские.
— Деньги, — Берзин посмотрел в сундук и обернулся к Галицкому, — пойдут на покупку продовольствия для голодающих.
Ревкомовцы отобрали необходимую одежду, чтобы переодеть освобожденных товарищей. Затем вернулись к сундуку и стали пересчитывать деньги. Их оказалось: русских — двадцать три тысячи рублей, американских долларов — одна тысяча двести и почти столько же других. На дне сундука — золотой песок в мешочках и самородки.
— Банк Малкова, — усмехнулся Берзин и в ярости крикнул: — Все эти деньги, все это золото крови. Оно оплачено голодом, смертью людей!
Мохов, как и Галицкий, поняв, что Малкову уже подписан смертный приговор, молча его одобрил. Приговор был справедливый. Антон спросил:
— Когда же начнем допрос Малкова?
— Немедленно. — Берзин поторопил Антона: — Быстрее пиши.
Пока Мохов составлял акт о деньгах и золоте. Август Мартынович подошел к жене Малкова. Маленькая женщина, укутавшись в платок, сидела со спящей дочкой на коленях. Широкое лицо с серповидными верхними веками, внимательные живые глаза не выдавали ее волнения. Если при появлении ревкомовцев она испугалась, то сейчас, видя, что ей ничего не угрожает, с интересом следила за всем происходящим.
— Как звать вас? — спросил Берзин.
— Женя Беляева. — Женщина заволновалась: — Где Константин Михайлович?
— Ваш муж арестован и будет судим. Но вас мы не тронем. — Август Мартынович удивился, что у женщины другая фамилия.
— Константин Михайлович не женился на мне. У него есть жена там, — она неопределенно махнула рукой, — в Америке.
— А вы? — недоумевал Берзин.
— Меня Константин Михайлович так взял, ведро водки отдал моему батьке. — И с робкой надеждой спросила: — Мне можно уехать к батьке?
— Вы свободны и поступайте как желаете, — Берзин осторожно коснулся темных волос девочки: — У нее будет другая жизнь. Хорошая.
Допрос Малкова подходил к концу. Ревкомовцы сидели в небольшой комнате вахтера государственного продовольственного склада, куда утром был переведен Малков. Коммерсант отвечал на вопросы Берзина обстоятельно, с нескрываемым пренебрежением к ревкомовцам. Малков даже ругал себя за тот страх, что пережил при аресте. — Эти бандиты не посмеют что-либо со мной сделать. Они знают, что я в дружбе с американцами. А уж с ними они не будут ссориться. Скорей бы вернулись Стайн и Свенсон.
— Значит, Новиков не был убит, а застрелился сам? — Берлин тщательно устанавливал подробности гибели Николая Федоровича.
— Да мы даже его не ранили, — ответил Малков. — Мы хотели взять его невредимым, а он убил наших двоих, а потом сам застрелился.
— Это не спишет вины с вас.
Малков только пожал плечами.
— Если бы он не пытался бежать, он бы остался жив, как…
— Как эти товарищи, измученные вами! — Берзин посмотрел на Кабана, Наливая и Падерина.
Малков молчал. Берзин сделал знак Оттыргину и Дьячкову вывести из комнаты Малкова. Когда закрылась за коммерсантом дверь, все заговорили, зашумели, но Берзин потребовал тишины.
— Новиков не мог сам упасть с нарты. Если бы даже это случилось, то каюр должен был остановиться, помочь ему. Парфентьев этого не сделал. Я думаю, что…
Берзин остановился, еще раз проверяя свои выводы. Мохов неожиданно воскликнул:
— Парфентьев его предал!
На Мохова было тяжело смотреть. Мальсагов подсел к нему, осторожно коснулся плеча:
— Ты, Антон, сыном будешь Новикову?
За этими простыми словами стояло так много. Мохов с благодарностью поднял на Мальсагова глаза и молча кивнул:
— Отомщу…
В комнату быстро вошел Дьячков.
— Что в Белой творится! Люди из своих нор повылазили. Ждут, что им скажут.
Берзин встал.
— Пошли, товарищи.
У складов собрались все, кто мог ходить. Они шумно обсуждали событие, но при появлении ревкомовцев и бывших узников Малкова смолкли.
У склада Малкова Берзин встал на приготовленный ящик и посмотрел на молчаливо стоявших людей. Жалость охватила его при виде истощенных лиц, голодных взглядов, рваных одежд, но тут же жалость уступила место гневу. Август Мартынович вспомнил сытое лицо Малкова, его дом.
— Товарищи! Трудящиеся Севера! Наступил час вашего освобождения от рабства, власти буржуазии и купцов-спекулянтов. Час освобождения от голода и нищеты. — Тут взгляд Берзина упал на груду винчестеров и патронов. Они лежали рядом.
— Вас запугивали большевиками. Вас готовили к тому, чтобы вы убивали вот таких, как я и мои товарищи, таких, как ваши знакомые — Падерин, Кабан, Наливай, Дьячков. Для чего это Малкову и Стайну нужно было? Для того, чтобы в сундуках коммерсанта прибавилось золота, а американцы стали бы хозяевами всего края. Кто из вас сегодня утром досыта поел, у кого в доме достаточно припасов на зиму?
В первые секунды устьбельцы растерялись. Никто и никогда не спрашивал их об этом.
— Я, наверное, ошибся, и вы все сыты, а ваши кладовые набиты продуктами.
— Ребятишки помирают! — Утренний морозный воздух прорезал истошный крик. Из глубины толпы вырвалась женщина и, остановившись перед Берзиным, снова закричала: — И что делается? Сыночек мой… куска хлеба нет… — Она схватила себя за голову и заплакала.