— Откуда это тебе известно? Может быть, ты от Розанова телеграмму получил? Уверяю тебя, что во Владивостоке Советы возьмут власть если не сегодня, то завтра. Там боевая, сильная партийная организация! — горячился Мандриков.
— Поэтому-то она не полезет сломя голову в петлю. — Бучек начинал сердиться. — Во Владивостоке интервенты. Ни японцы, ни тем более американцы не дадут своих белых псов в обиду. Слишком много они им скормили денежек, чтобы вот так, за здорово, смотреть, как Советы с ними расправятся.
Довод Бучека был убедителен. Мандриков заколебался:
— Возможно, ты и прав, но это еще не значит, что мы должны сложить руки, потому что петропавловским товарищам так хочется.
— Они трезво оценивают обстановку, — заметил Кулиновский. — Осторожность, осмотрительность…
— Оглядка, — прервал Кулиновского, стукнув кулаком, по столу, Мандриков. — Может быть, и Караевых вежливо попросить, чтобы они свои замыслы против нас отложили?
— Через Караевых снабжается большой край, — напомнил Титов.
— И мы не имеем права перерезать этот источник, — добавил Клещин.
— Да вы что? — закричал Гринчук. — Белены, что ли, объелись? Чего в защитники купцов лезете?
— Ты, продовольственный комиссар, — прищурился на него Бучек, — накормишь сам всех жителей?
Гринчук вдруг потерял воинственный пыл. Он с нескрываемой тревогой оглядел ревкомовцев.
— Товарищи, — он постучал себя по лбу, — запамятовал. Хорошо, что ты, Бучек, напомнил.
— Что?
— Не сходятся концы с концами. — Голос Гринчука дрох нул.
— Да объясни толком! — раздраженно потребовал Мандриков. — Что за концы…
— В наших складах товаров совсем мало.
— Обокрали? — разом спросили Мандриков и Булат.
Гринчук покачал головой:
— Не… со складов глаз не спускаем. Рыбинская цидулька фальшивая…
И он рассказал о том, что обнаружил несоответствие между наличием товаров на складах и сведениями продовольственной комиссии, которую возглавил Рыбин.
— До весны, — он безнадежно махнул рукой, — не дотянем. И думать нечего. Много лишку давали. Приберечь следовало.
Ревкомовцы почувствовали надвигавшуюся беду. Она появилась неожиданно и нависла над самой головой.
— Обманул Рыбин или ошибся? — спросил Бучек.
— Промах такой дать мудрено, ежели злой думки нет, — проговорил Гринчук.
Мандриков вспомнил, как Берзин упрекал его за излишнюю доверчивость к Рыбину, но он не хотел и не мог поверить, что Рыбин мог вредить ревкому, их делу. Он же сам пролетарий, злая судьба пригнала его сюда.
— Надо еще раз проверить, разобраться. — Мандриков оглядел ревкомовцев и задержался на Кулиновском и Волтере. — Они тебе помогут.
— Проверять не проверять, а товаров от этого не добавится, — вздохнул Гринчук.
— Нехватка на руку коммерсантам. — Булат нахмурился. — Если Рыбин умышленно увеличил цифры запасов, то это он делал по заданию коммерсантов, и его надо… — Булат не договорил. Его пальцы крепко сжали трубку.
— А петропавловцы требуют вежливого обращения с коммерсантами, — загремел Мандриков. — Какие же Они коммерсанты? Это мародеры, спекулянты, готовые на любые преступления ради наживы. Нет, товарищи, мы не только не имеем права принять указания Петропавловского ревкома, но и обязаны сказать ему свое мнение. Товарищи в Петропавловске заблуждаются. Надо предостеречь их от ошибок, которые могут привести к гибели!
— Да, — подтвердил Булат, и никто не возразил.
Тяжелое сообщение Гринчука помогло восторжествовать мнению Мандрикова, и через час радиотелеграфная станция Ново-Мариинска, установив связь с Петропавловском, передала Петропавловскому временному военно-революционному комитету:
«Из всех телеграмм ваших видно полное непонимание социальной революции. Все ваши распоряжения копируются из постановлений Временного правительства Февральской революции 1917 года. Вы забыли элементарные принципы советской власти. Товарищи, необходимо убедиться, что власть Советов — есть власть только трудящихся.
Мирная коалиция с мародерами и спекулянтами неизбежно ведет к буржуазному толкованию революции.
Кроме того, некоторые члены Петропавловского ревкома, о чем известно по принятой нами телеграмме, сносятся с контрреволюционными элементами Анадыря. Ваши распоряжения по продовольствию бестолковы и опоздали. Совершив переворот 16 декабря, мы арестовали всех колчаковцев, не исключая продовольственников, причем у последних укрыты склады спирта, которым они, спаивая чукчей, обирали их. Вы же, Петропавловский ревком, телеграммой 313 даете распоряжение оставить их на местах.
Слушайте, что делается в Анадыре. Введена трудовая повинность. Все, кто хочет пользоваться продуктами питания, находящимися в Анадыре, должны работать. Работа заключается в добыче угля, куда нами отправляются все буржуазные дармоеды. С неумолимой решительностью, без конфликтов проводим в жизнь уничтожение частной торговли и заменяем ее натуральным общественным обменом, для чего национализируются все акулы, глотавшие десятки лет рачков — трудящихся инородцев. Устанавливается количество отпуска товаров, удовлетворяющих чукчей, коряков, эскимосов, ламутов.
Анадырский ревком состоит только из пролетариата, при коем право выборов в Советы принадлежит только трудящимся и тем коммерсантам, которые добровольно пожелают передать все свое торговое имущество в полное достояние Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.
20 января будут национализированы капиталистические рыбалки, владельцы которых для наживы загородили устье реки и тем оставили весь край голодным. Отсутствие рыбы для собак грозит их уничтожением, а это дальних инородцев обрекает на смерть. Чтобы выйти из положения, принимаются меры распределения оставшейся рыбы. Товарищи Петропавловска предлагаем вам шире смотреть на интересы трудящихся и отбросить методы строительства новой жизни путем Февральской революции. Да здравствует власть трудящихся!»
Сквозь морозный мрак полярной ночи летели эти слова над снегами, над скованными льдом морями и реками, над вершинами заснеженных сопок и вызывали бурю в Петропавловском временном военно-революционном комитете. Там были за более спокойное решение острых вопросов. Мандриков и его товарищи знали, что без разрушения старого нового на этом же месте не возведешь.
Вечером он, как всегда, торопливо умываясь, говорил Елене:
— Мы с петропавловскими товарищами расходимся по самым основным вопросам. Ну какой же там военно-революционный комитет, если он озабочен не судьбой умирающего от голода человека, а тех, кто у этого человека отбирал последний кусок хлеба.
Михаил Сергеевич умолк. Он смотрел на ломтик хлеба в руке. Хлеб напоминал ему далекую родную деревушку, хату, в которой никогда не прекращался разговор о хлебе. Хлеб — жизнь. Это всегда было одно и то же. Мандриков тряхнул головой. В последнее время к нему все чаще приходит грустное настроение. Михаил Сергеевич не стал доискиваться причин. Он все еще не сводил взгляда с куска хлеба. Чтобы у каждого человека в руках был всегда хлеб, когда ему захочется есть, он и прислан сюда партией. И он сделает все, чтобы так было.
Мандриков не замечал, с каким вниманием прислушивалась к его словам Елена Дмитриевна. Она неторопливо вышивала на куске холста фигуру бегущего оленя, в которого целился из лука охотник. Этой работой Елена занялась после того, как Бирич приказал ей все выспрашивать у Мандрикова. Делая крестик за крестиком, она как бы между прочим, затягивала вечерние беседы. Женская хитрость удалась.
Елена за вышивкой, мягкий свет лампы под зеленым абажуром, посапывающий во сне у печки Блэк — все это создавало уют, и Михаилу Сергеевичу приятно было посидеть и высказать все, что было у него на душе, тем более, что и слушатель у него был внимательный. Мандриков отдыхал после трудных часов, проведенных в ревкоме.
Елена Дмитриевна вскинула на Мандрикова глаза и тут же их опустила, чтобы не выдать себя:
— Чего же ты замолчал? О чем думаешь?
— Да так, — неопределенно ответил Мандриков. — Может, тебе и неинтересно, что я говорю.
— Очень, очень интересно. — В голосе Елены зазвучала такая искренность, что он обрадовался. Наконец-то произошло то, о чем он мечтал. Его жена разделяет его интересы, его заботы. — Я теперь поняла, как важно все, что ты тут делаешь. У меня словно вуаль с глаз сняли.
— Так слушай же, — Михаил Сергеевич оживился. — Эти камчатские товарищи стоят на позициях буржуазно-демократических преобразований. Как они отстали от нас! — Мандриков весело, заливисто рассмеялся.
Елена удивленно посмотрела на него:
— Ты чему это?
— Они же временные, временные… — Михаил Сергеевич откинулся на спинку стула и продолжал хохотать. — Сами, очевидно, понимают свою неполноценную революционную сущность.
— Ну, а вы? — У Елены в глазах загорелись презрительные огоньки. — Вы полноценные?..
— Мы правильно решаем вопросы. — Мандриков с огорчением продолжал: — Но сколько же у нас забот! Иногда даже не знаешь, за что скорее взяться.
— Может, я тебе помогу, — Елена улыбнулась. — Ты, наверное, знаешь, что есть восточная мудрость о том, как мулла советовался с женой. Чтобы она ему ни говорила, он делал наоборот, и все у него получалось правильно.
— Последую восточной мудрости, тем более, что ты сама предлагаешь. Помоги мне решить три вопроса. — Он умолк.
Дела, заботы вновь обступили его и были так ощутимо тяжелы.
— Первый? — напомнила Елена.
— Ах да, первый. — Михаил Сергеевич оторвался от своих дум. — В Ново-Мариинске кончаются запасы мяса. Произошло какое-то недоразумение. Кто-то напутал. Может быть, Рыбин по своей неопытности. Боюсь, что и другие продукты учтены не совсем точно. Сейчас во всем разбираемся Гринчук. Этот не ошибется. Умная и хитрая хохлацкая башка. А потом найдем виновного и тогда… — Мандриков сжал кулак. — Если умышленно, то ревком будет беспощаден. Хотя виноваты и мы. Эх, надо было… Да после драки кулаками не м