— Закурить разрешается в ревкоме? — улыбнулся бородач.
Разрешается, — улыбнулся в ответ Мандриков, и от этих улыбок в кабинете растаяла настороженность. Кисеты пошли по рукам. Шахтерские к ревкомовцам, ревкомовские к шахтерским. Задымились цигарки и трубки.
Мандриков пошутил:
— На посту осталось мало жителей. Кто ушел в тундру, кто рыбачит, — начал объяснять Мандриков.
— Сами знаем об этом, нечего волынку тянуть, — задирался Малинкин. — Пиши…
— Знаешь, да не все, — ответил ему Мандриков, который уже возненавидел этого красно-рыжего пухлого человека с бегающими и наглыми глазами.
Малинкин хотел возразить, но Мандриков предупредил его:
— Вас, шахтеров, мы введем в комитет, а от охотников рыбаков и оленеводов никого не будет. Справедливо ли это?
Члены ревкома не вмешивались. Гринчук несколько раз порывался наброситься на Малинкина, но его взглядом останавливал Михаил Сергеевич.
— Так оно не совсем ладно получается, — согласился бородач.
— Давайте порешим так. — Мандриков уже сидел за столом и спокойно говорил: — Дождемся возвращения всех на пост и тогда изберем новый комитет, а сейчас вы можете принимать участие в решении всех общественных дел.
— Это каких же? — не понял бородач.
— Ну, к примеру, — давайте обсудим — учить неграмотных шахтеров письму, чтению или нет? Грамотный человек во всем разберется, да и то осечку может в важном деле дать, а темный по чужому наущению такое натворит, что потом и свету белого не захочет видеть.
— Хитер ты, Михаил Сергеевич. — ухмыльнулся бородач и поудобнее устроился на диване, давая понять, что он расположен к длинному и обстоятельному разговору…
…Бирич с презрением и негодованием смотрел на Струкова, Перепечко и Трифона. Так глупо, бездарно упустить из рук удачу. Старый коммерсант не зажигал лампы. Он ждал прихода Рули и Стайна.
— Ну, что вы скажете?! — Бирича охватило возмущение. — Как вы могли допустить, что голытьба, которая готова была разнести в клочья этот проклятый ревком, вдруг превратилась в послушную овечку при первом же слове Мандрикова?
— Меня при этом не было, — оправдывался Струков.
— И очень жаль, — со злостью сказал Бирич. — Вы слишком осторожничаете, господин Струков!
— Но позвольте… — Струков посчитал последнее замечание оскорбительным.
— Не позволю, — оборвал его Бирич. — Хватит спектакля. Начинается настоящая жизнь, и будьте любезны…
Легкий, условный стук в окно остановил старого коммерсанта. Он вышел из комнаты. Это пришли американцы. Рули заметил:
— Когда в доме люди, а окна черные, то и у прохожих появляются черные подозрения. Надо всегда жить при свете, так легче делать даже самые черные дела. — Он коротко хохотнул и занялся своей трубкой.
Бирич засветил лампу. Стайн, который после приезда Рули держался в тени, воскликнул:
— Какие мрачные лица, как у наследников богатой бабушки, что все свои миллионы завещала любимой собачке.
Колчаковцы молчали. Бирич начал рассказывать, но его остановил Рули:
— Длинные дебаты могут позволять члены сената. У них много времени и еще больше долларов. У нас нет ни того, ни другого.
В голосе Рули для колчаковцев зазвучала надежда. Они просительно смотрели на него, но на широком бесстрастном лице американца нельзя было ничего прочитать. Рули обратился к старому коммерсанту:
— Вы послали визитную карточку мистеру Трен?
Так американец для удобства произношения называл Тренева. Бирич торопливо кивнул;
— Да, да… Он будет в десять вечера.
— В двадцать два. — Рули взглянул на ручные часы. Большие, забранные никелированной решеткой, они всем показывались магическим прибором, в котором заключено их будущее. — А мистер Учватов тоже точен, как хронометр?
— Можете надеяться, — ответил Бирич.
— Надеются лишь безвольные. — Рули был заметно резок, и это выдавало его волнение. — А мы должны сейчас все точно знать и действовать. Запомните, мистеры, мир будет принадлежать только тем, кто может действовать быстро, умело и беспощадно. Ну, а теперь к делу, Стайн!
Сэм ждал этой команды. Он достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист и, отодвинув в в сторону лампу, развернул его, разгладил на столе. Это был схематический план новомариинского поста.
— Великолепно исполнено! — восхитился Перепечко и указал на красный крестик: — Это здание ревкома, а это, — его палец заскользил по бумаге от одного зеленого крестика к другому, — радиостанция, дом Сукрышева, дом Петрушенко, дом Бесекерского и Тренева. Все ясно.
— Вы читаете карту, как пастор утреннюю молитву, — похвалил Рули. Он выбил трубку и убрал ее в карман. — Ревком завтра должен быть уничтожен.
И хотя все ждали этих слов, прозвучали они как-то неожиданно и жутко.
Рули продолжал:
— Операция, которой я даю имя «Белый медведь», начнется в десять утра. Она должна быть молниеносна и сокрушительна, как удар медвежьей лапы по нерпе. Наш удар будет точен. Сейчас ревкомовцы ни о чем не подозревают. Они довольны тем, что договорились с шахтерами, которые сейчас пьют плохую водку в салоне очень толстой женщины…
— Толстая Катька, — услужливо подсказал Трифон Бирич.
— Пусть она будет толста, как все Кэт мира, лишь бы точно выполнила то, что ей сказано, — ответил спокойно Рули.
— На нее я над… — Бирич проглотил окончание, вспомнив замечание американца, и поправился: — Она сделает то, что необходимо.
Рули удовлетворенно кивнул и обратился к колчаковцам:
— Слушайте внимательно, я даю каждому приказ! Он должен быть выполнен точно. Если приказ не будет выполнен, я сам расстреляю оплошавшего. — Голос Рули звучал холодно, так же холодно блестели его глаза.
Ночь над Ново-Мариинском лежала беззвездная и ветреная. В воздухе чувствовалось приближение пурги, но на это мало кто обращал внимание. Шумно было в кабаке Толстой Катьки. Шахтеры, довольные тем, что размолвка с ревкомом закончилась, гуляли легко и весело В табачном чаду слышались голоса:
— Мандриков — наш. Как душевно говорил!
— А Булат, а Бучек? И чего мы на них озлились? Бандитами называли. Они же нашей шахтерской косточки.
— Все это колчаковцы смуту сеют…
— Им самим добраться хочется до власти…
— …Власть ревкома — наша… Катька, водки!
— А сегодня ночка наша. Эй, давай еще вина…
Рекой льется водка в кабаке Толстой Катьки. Хмелеют шахтерские головы, тяжелеют от подмешанного кабатчицей дурмана, бессмысленными становятся глаза и разговоры путаными. Ты взвизгивает, то переходит на глухие басы и хрипит гармошка. Пьяные голоса поют:
Эх, шарабан мой, американка,
А я девчонка да шарлатанка.
Куплеты, занесенные из владивостокского кафе-шантана, перебивает песня обездоленного:
Вот, умру я, умру я,
Похоронят меня,
И родные не узнают,
Где могилка моя…
А над Ново-Мариинском острее посвистывает ветерок. Будет сильная пурга, но о ней никто не думает. Люди заняты своими делами и хорошими, и плохими, и нужными, и бесполезными, и добрыми, и злыми. Люди, в которых так много накопилось.
Оживлен в эту ночь Ново-Мариинск, хотя никто и не видит этого оживления. К дому Бирича трусливо пробежал Учватов и, пробыв там несколько минут, оглядываясь, побежал назад. Осторожно, ровно в десять вечера, пришел к старому коммерсанту Тренев и так же скоро вернулся…
Было уже около полуночи, когда Струков и Стайн постучались в дверь Бесекерского. Исидор Осипович любезно принял поздних гостей.
Он страдал старческой бессонницей и, как обычно, сидел над картой, утыканной разноцветными бумажными флажками на булавках, обозначавшими фронты, и гадал: успеет ли он покинуть северные края до прихода Красной Армии или нет. Англия, страна обетованная, манила его, и ради осуществления своей мечты он был готов на все. Исидор Осипович бросился угощать гостей.
— Рад, страшно рад, что посетили одинокого старика, — говорил он быстра и слишком сладко улыбался, чтобы можно было поверить в его правдивость. — Забыли меня, совсем забыли, и я…
— Вы сами в сторону ушли. — Струков превратился в прежнего Усташкина.
Бесекерский тревожно переводил взгляд с одного ночного гостя на другого:
— Я… я…
— Завтра ревком будет уничтожен, — продолжал Струков. — Мы все готовились к этому решительному бою, а вы…
— Я ждал реальной возможности для борьбы с большевиками, я готов хоть сейчас… — Исидор Осипович не удивился тому, что услышал. Он давно замечал, что в Ново-Мариинске назревают события, и превращение Струкова не удивляло его.
Струков спросил:
— Чем вы подтвердите свои слова?
— На чердаке моего дома десяток винчестеров, два ящика патронов к ним, и оттуда хорошо вести стрельбу по зданию ревкома.
Струков изучал ответ Бесекерского. Он взглянул на Стайна. Бесекерский то же самое сказал по-английски. Сэм широко улыбнулся:
— Россия — загадочная страна, но русские загадочнее своей страны.
Что этим хотел сказать американец, ни Струков, ни Бесекерский толком не поняли, но были довольны.
Мало кто спал в эту ночь в Ново-Мариинске.
Пуржистый ветер яростно рвал красный флаг.
Утро начиналось как обычно. Из труб потянулись дымки, но их тут же подхватывал ветер и рассеивал. Пурга медлила. Она словно чего-то выжидала и лишь изредка проводила по окнам косматой белой лапой.
Солнца не было видно, и серый унылый свет лился на землю, скованную морозом, людскими страстями, печалями.
Шахтеры, заночевавшие у Толстой Катьки, опохмелившись, потянулись на копи в обманчиво приподнятом настроении. Съезжались на пост упряжки. Это из ближних и дальних стойбищ приехали оленеводы, охотники и рыбаки за товарами. Они останавливали упряжки у складов и лавок, которые открылись в привычное для всех время. Прежде всего приехавшие обменяли шкурки на спирт и, усевшись на нарты, начали выпивать, закусывая мороженой рыбой и олениной.