— Нет, не думаю. Будь добр, обожди меня у входа вместе с другими.
Селье удалился, сдвинув фуражку на затылок и что-то бормоча под нос. Проводив его взглядом, Карим снова принялся рассматривать дверцу склепа.
Наконец он решил войти внутрь. Пригнувшись, он спустился по каменным ступеням, освещая себе путь фонариком; под его ногами скрипели осколки гравия. У Карима было чувство, будто он нарушает какое-то древнее табу. Хорошо хоть, что сам он неверующий. Лучик фонаря разрезал подземный мрак. Карим сделал еще пару шагов и замер. Он увидел перед собой, на подставке, небольшой гроб из светлого дерева.
У Карима пересохло в горле. Подойдя, он стал разглядывать его. Гроб был длиною примерно метр шестьдесят, с серебряными украшениями по углам. Несмотря на подземную сырость, он довольно хорошо сохранился. Карим потрогал швы, думая при этом, что никогда не осмелился бы сделать это без перчаток. Он сердился на себя за эту боязнь. На первый взгляд гроб как будто не открывали. Карим зажал фонарик в зубах, чтобы получше осмотреть винты. И вдруг у него над ухом прогремел голос:
— Какого черта вам здесь надо?
Карим содрогнулся. Он невольно открыл рот, фонарь выпал, ударился о крышку гроба и погас. В кромешной тьме полицейский обернулся и увидел в светлом проеме двери силуэт человека, который, подавшись вперед, разглядывал его. Араб пошарил под ногами, отыскивая фонарь, и через силу выдохнул:
— Полиция. Я офицер полиции.
Помолчав, человек ворчливо изрек:
— Все равно, у вас права нет входить сюда.
Полицейский наконец отыскал фонарь и поднялся наверх. Перед ним стоял высокий пожилой мужчина с хмурым взглядом — очевидно, кладбищенский сторож. Карим знал, что действовал незаконно. Для вскрытия могилы полагалось иметь письменное согласие родных или же специальное постановление властей. Он шагнул через порог и сказал:
— Я выхожу, дайте пройти.
Человек посторонился. Карим жадно вдохнул светлый живительный воздух и предъявил сторожу свое трехцветное удостоверение:
— Я Карим Абдуф, офицер полиции Сарзака. Это вы обнаружили, что склеп вскрыли?
Тот молчал, разглядывая араба своими бесцветными глазками — точь-в-точь пузырьки воздуха в мутной воде. Затем повторил:
— У вас права нет входить сюда.
Карим рассеянно кивнул. Утренний воздух и свет уже бесследно прогнали его страхи.
— Ладно, ладно, старина, не будем спорить. Полиция всегда в своем праве.
Сторож скривил губы, еле видные в клочковатой бороде. От него пахло спиртным и мокрой глиной. Карим продолжал:
— О'кей, расскажите мне все, что знаете. В котором часу вы это обнаружили?
Сторож со вздохом ответил:
— Да вот… пришел в шесть часов и увидел. Нынче днем тут у нас похороны.
— А последний раз вы когда здесь проходили?
— Да в пятницу.
— Значит, склеп могли открыть в выходные в любое время?
— Оно так, да только, я думаю, лезли сегодня ночью.
— Почему?
— В воскресенье-то шел дождь, а в склепе сухо… Стало быть, дверь тогда еще была заперта.
— Вы живете тут рядом?
— Тут рядом никто не живет.
Араб окинул взглядом маленькое кладбище, дышавшее безмятежным покоем.
— Бродяги к вам сюда не наведывались?
— Нет.
— Ну, еще какие-нибудь подозрительные личности? Случаев вандализма не было? Черные мессы не устраивались?
— Нет.
— Расскажите мне об этом захоронении.
Сторож сплюнул на гравий.
— А чего говорить-то?
— Склеп для одного ребенка… как-то странно, правда?
— Верно, чудно.
— Вы знаете его родителей?
— Нет. Никогда не видал.
— Разве вы не работали здесь в восемьдесят втором году?
— Нет. Прежний сторож помер. — Мужчина усмехнулся. — Наш брат тоже отдает концы, как и все…
— За этим склепом, видимо, ухаживают?
— А я и не говорю, что не ухаживают. Только я их никого не вижу. Я ведь человек опытный, знаю, за сколько времени может искрошиться камень, сколько держатся цветы, будь они хоть пластмассовые. Знаю, откуда лезут сорняки, колючки и прочая пакость. Ну так вот: за этим склепом приглядывают как надо. И ходят часто. Да только я их никогда тут не заставал.
Карим снова задумался. Потом присел на корточки и взглянул на овальную рамку. Не поднимая головы, он сказал сторожу:
— Мне кажется, воры украли фотографию мальчика.
— Да ну? Что ж, может, и так.
— А вы помните лицо этого ребенка?
— Нет.
Карим выпрямился и, стягивая перчатки с рук, заключил:
— Сегодня приедет спецбригада, они снимут все отпечатки и следы. Так что намеченную церемонию придется отменить. Отговаривайтесь чем хотите — срочные работы, протечка водопровода, — но сегодня на кладбище не должно быть посторонних, ясно? И особенно журналистов.
Старик кивнул. Карим уже шел к воротам.
Где-то вдали колокол лениво прозвонил девять раз.
9
До того как ехать в комиссариат и писать отчет, Карим решил снова заглянуть в школу. Солнце уже разбросало на крышам рыжие лучи. Сыщик опять подумал, что день обещал быть прекрасным, и от этой банальной мысли ему стало тошно. Войдя в школу, он спросил у директрисы:
— Не учился ли у вас тут в восьмидесятые годы мальчик по имени Жюд Итэро?
Женщина кокетливо промурлыкала, играя широкими рукавами своего кардигана:
— Уже взяли след, инспектор?
— Пожалуйста, ответьте мне.
— Ах да… Нужно проверить в архиве.
— Пошли посмотрим. Сейчас же.
Директриса снова привела Карима в свой кабинет-оранжерею.
— Вы сказали, восьмидесятые годы? — переспросила она, водя пальцем по корешкам журналов на полке.
— Восемьдесят второй, восемьдесят первый и так далее, — ответил Карим.
Внезапно он почувствовал ее замешательство.
— Что случилось?
— Как странно! Сегодня утром я не заметила…
— Что именно?
— Журналы… как раз за восемьдесят первый и восемьдесят второй годы… Они исчезли.
Отстранив директрису, Карим стал внимательно разглядывать темные корешки. На каждом значилась дата. Вот 1979-й, 1980-й… И верно: две следующие цифры отсутствовали.
— Что записывают в этих журналах? — спросил Карим, листая один из них.
— Фамилии учеников. Заметки учителей. Это как бы дневник школьной жизни.
Карим открыл журнал за 1980 год и взглянул на список учеников.
— Если ребенку исполнилось в восьмидесятом году восемь лет, в каком он был классе?
— В начальном втором. Или даже в первом среднем.
Карим пробежал глазами список; Жюда Итэро там не было.
Он спросил:
— А есть ли в школе другая документация, дающая сведения об учениках восемьдесят первого и восемьдесят второго годов?
Директриса задумалась.
— Нужно посмотреть наверху… Там есть, например, списки детей, питающихся в нашей столовой. Или отчеты о медицинских осмотрах. Это все хранится на чердаке. Пройдемте со мной. Там никто никогда не бывает.
Директриса была явно возбуждена этими поисками. Они поднялись наверх, прошли по узкому коридору и остановились у железной двери. И тут женщина застыла в изумлении.
— Не может быть! — воскликнула она. — Смотрите, эту дверь тоже взломали…
Карим исследовал замок. Дверь была не взломана, а отперта, и притом весьма умело. Полицейский шагнул внутрь. Чердак представлял собой обширную мансарду, освещаемую лишь зарешеченным слуховым оконцем. Металлические стеллажи были забиты связками бумаг и папками; от запаха сухой пыли у Карима запершило в горле.
— Где папки за восемьдесят первый и восемьдесят второй годы? — спросил он.
Директриса молча подошла к одной из полок и стала рыться в слежавшихся стопках бумаг. Эта операция заняла несколько минут, после чего женщина уверенно объявила:
— Они тоже исчезли.
У Карима пробежал холодок по спине. Школа. Кладбище. 1981–1982 годы. Мальчик по имени Жюд Итэро. Все эти элементы складывались в единое целое. Он продолжал расспросы:
— Вы уже работали здесь в восемьдесят первом году?
Женщина состроила кокетливо-укоризненную гримаску.
— Ну что вы, инспектор! Я тогда еще была студенткой…
— Тогда, может быть, старожилы рассказывали вам о каких-нибудь странных происшествиях того времени?
— Нет. Что, собственно, вы имеете в виду?
— Например, смерть одного из учеников.
— Нет-нет, таких историй я не слышала. Но я могу узнать, если хотите…
— Где?
— Да в отделе образования нашего департамента.
— Не могли бы вы навести еще такие справки: учился ли в те годы в вашей школе мальчик по имени Жюд Итэро?
Директриса буквально задыхалась от волнения и энтузиазма.
— Конечно… никаких проблем, инспектор! Я непременно…
— Узнайте поскорее. Я заеду через час.
Карим сбежал было по лестнице, но на полдороге остановился и добавил:
— Кстати, еще кое-что для вашей «криминальной» эрудиции: к полицейским теперь обращаются не «инспектор», а «офицер». Как в Америке.
Директриса изумленно смотрела вслед исчезающей тени.
Среди полицейских Сарзака Карим меньше всех презирал своего шефа Крозье. Не потому, что тот был его прямым начальником, просто Крозье прекрасно знал свое дело и нередко демонстрировал интуицию прирожденного сыщика.
Анри Крозье, пятидесяти четырех лет, уроженец Ло и отставной военный, работал в местной полиции уже лет двадцать. Приплюснутый нос, тщательно прилизанные волосы, суровое, непроницаемое лицо. При этом он мог неожиданно проявить доброту и человечность. Крозье жил одиноко, без жены и детей, и нужно было обладать поистине неуемной фантазией, чтобы вообразить его в кругу семьи. Это одиночество сближало его с Каримом, но на том их сходство и кончалось. В остальном шеф был типичным провинциальным полицейским и типичным французом. Чем-то вроде гончей, стремящейся превратиться в немецкую овчарку.
Карим коротко постучал и вошел. Кабинет, заставленный металлическими шкафчиками-картотеками, насквозь пропах душистым трубочным табаком. Стены были з