[36], очаровывают нас на улицах Вест-Энда, заманивая глупых холостяков внезапными предложениями и мечтами о любви и деревенском каравае.
Глядя из окна, я вижу апофеоз пурпура Перкина: пурпурные руки машут из открытых карет, пурпурные руки пожимают у дверей на улицах, пурпурные руки угрожают друг другу с противоположных сторон дороги, платья в пурпурную полоску усаживаются в ландо[37], забивают кэбы, набиваются в пароходы, наполняют железнодорожные станции – все летят в деревню, как мигрирующие птицы пурпурного Рая.
Мов оставался настоящей одержимостью до 1861 года, и его распространенность поддерживалась другим преобладающим безумием тех дней – кринолином. Кринолин, огромная объемная железная клетка, которая сначала пронеслась по улицам Лондона и Парижа в конце 1856 года, стала отличной рекламой для любого нового цвета: вы просто не могли пропустить его.
И наконец, часть успеха можно приписать самому выдающемуся английскому придворному тех дней – Чарльзу Уорту. Уорт родился в Линкольншире, поработал какое-то время на «Свон и Эдгар» и переехал в Париж в 1840-х годов. Его дизайны для ведущих модных домов «Гагелин» и «Опигез» и позже для собственной фирмы «Уорт и Боберг» помогли ему связаться с несколькими королевскими семьями, включая императрицу Евгению. Поговаривали, что сама монархиня изобрела кринолин, чтобы скрыть беременность, но скорее всего, Уорт придумал платье с помощью своего английского коллеги. Кринолин считали первым продуктом эры машин, использованным для создания женских платьев, массивная стальная структура отражала славу Хрустального дворца и монументальных новых мостов. Многие из них создавались на недавно импортированных американских швейных машинах. В 1859 году говорили, что Шеффилд производил стальную проволоку для полмиллиона кринолинов каждую неделю.
Уорт возвысил пошив платьев до уровня дизайна одежды, соединяя новый математический подход со вкусом к причудливости. Теперь он окутывал женщин в олицетворение викторианской моды. Огромная структура кринолина, походящая на птичью клетку, исключила необходимость в юбках с конским волосом, которые удерживали увеличивающиеся в размерах платья с начала десятилетия. Это касалось только популярных платьев, но кринолин стал причиной многих смертей. Его было удобно носить – женщинам нравилось думать, что они плывут как облака, но он был ужасно громоздким, особенно в период растущей общественной мобильности и популярности путешествий на поездах. Мадам Каретт, придворная императрицы Евгении язвительно описывала свое платье так: «Требуется настоящее искусство, чтобы удержать стальные обручи на месте, когда сидишь в нем… При желании путешествовать, лежать, играть с детьми или просто пожимать руки и идти рядом с кем-то возникали проблемы, для решения которых требовалась любовь и добрая воля. Наступило время, когда кринолины постепенно вышли из моды и мужчина мог предложить даме руку, если хотел составить ей компанию».
Перкин и его лаборанты: 1870 (Science Museum/ Science & Society Picture Library)
Поступали отчеты о женщинах, которых поглотило пламя после того, как их платье загорелось от открытого очага, а старшая дочь королевы обожгла руку, проходя мимо свечи. Худший инцидент произошел в соборе в Сантьяго, где около двух тысяч женщин получили ожоги, когда огонь перешел с занавесок на их платья. Платье также несло и другие угрозы для здоровья. Журнал Once a week опубликовал статью «Платье и его жертвы». В ней женщин предупреждали о большом риске, связанном со здоровьем. «Любой опытный врач может рассказать о распространении ревматизма с тех пор, как женщины начать носить одежду, находящуюся на расстоянии от их конечностей из-за прутьев и обручей…»
В 1859 году императрица Евгения, как известно, объявила, что она отказалась от кринолина, но новости не сильно повлияли на его популярность, которая постепенно снижалась в течение пяти лет. Для Уильяма Перкина и текстильной промышленности было важно то, что платья нравились всем классам и вскоре они стали не просто слоем шелка или тюля, но изысканным произведением из нескольких ступенчатых слоев дополнительных рюшек и оборок. В 1859 году, когда платье достигло самого большого объема и состояло, наверное, из четырех юбок и огромного количества отделочного материала, на его создание уходили сотни метров окрашенного материала. Красильщики не могли поверить в свою удачу: их заказы росли не только из-за огромного спроса на материал для платьев, но и от потрясающего эффекта открытых лодыжек и последующего желания получить цветные чулки и нижние юбки.
К 1860 году «Перкин и Сыновья» получали огромные заказы из Штутгарта, Амстердама и Гонконга. Изначально цены были высокими – Перкин получил 6 фунтов за каждый литр раствора мова, который тогда разбавляли десять раз – и он быстро стал богатым. Уильям начал получать награды из-за границы за свои заслуги. В 1859 году ему прислали сертификат «Промышленного общества Мюлуз» (Societe Industrielle de Mulhouse), которое, как когда-то считалось, было единственным производителем новых красок в мире. К сертификату прилагалась серебряная медаль и письмо от Даниеля Дольфуса, секретаря общества, который хвалил оттенок, уже получивший широкое применение и «который, судя по всему, обещает на этом не остановиться».
Что он обещал, так это новый взгляд на мир. Несколько месяцев спустя Перкин обнаружил, что его метод производства мова копировали по всей Европе и использовали для создания других цветов, чтобы удовлетворить запросы модниц. Особенно большой спрос был на новые коллекции платьев для прогулок и спортивных женских костюмов для крокета[38] и тенниса. Мов и другие анилиновые краски, на создание которых вдохновил Перкин, совпадали с новыми направлениями в моде так, что даже самые амбициозные красильщики и представить себе не могли. Неудивительно, что «Punch» и другие традиционалисты противились этому: они стали свидетелями первого этапа появления независимых покупателей-женщин.
Уже через два года после изобретения Перкина складывалось впечатление, что все пытались попробовать заняться красильным производством. Производство показало викторианским химикам их возможности, и теперь казалось, что все возможно. Восемнадцатилетний парень создал новый оттенок для женских шалей, и вся сила химических амбиций прорвалась наружу. И конечно, на этом можно было заработать много денег или потерять состояние, а также погрязнуть в судебных тяжбах.
Всего через два года после безумного увлечения пурпурным в Париже и Лондоне его создатель признал, что лучшие дни цвета, скорее всего, уже в прошлом. Теперь люди хотели фуксию Вергина, коричневый Бисмарка, желтый Мартиуса, красный Магдала, синий Никольсона и фиолетовый Гофмана.
Из манхэттенского офиса Дона Видлера открывается отличный вид, но его хозяин уже привык к этому. В середине ноября 1999 года его больше волновала возможность продажи товаров. Видлер, доброжелательный мужчина сорока лет, снял с вешалки около стола розовую футболку. «Это от Banana Republic, – сказал он, – совсем новая и уже в магазинах, одежда, которую можно стирать и сушить в машинке. Она есть у Banana Republic, и Liz Clairborne, британского Next, Diesel, Dockers и у Marks and Spencer. Если вы пойдете в главный офис на Оксфорд-стрит, таких там будет тонна, и обычно они во всю их рекламируют».
Видлер рассказывает о тенселе, материале из целлюлозы, первой разработанной за тридцать лет новой ткани. Ему так сильно нравится этот продукт, что он сам носит его – серое поло из тенселя и коричневые шнурки. В действительности одежда мужчины сделана из дерева.
Видлер работает директорам по продажам в текстильной компании Accordis, которая отделилась от Courtaulds и теперь ответственна за будущее целлюлозной ткани как бренда. В его работу входит продажа продукта американским заводам, и он должен убедить их использовать волокна для вязаных вещей и трикотажа.
Эту ткань уже производят семь лет. «Не стану вам лгать, – говорил Видлер, – она еще не на уровне лайкры Du Pont, но люди начинают спрашивать о ней, называя ее “тенсель”». Продукт успешно используется в производстве дорогой спортивной одежды для женщин, но хорошо подходит и для денима цвета индиго. «Если вы купите джинсы Levi’s, они станут достаточно мягкими только через год постоянной носки и стирок. Тенсель же будет таким, как вам хочется, как только вы вытащите его из коробки. Он так хорошо продается благодаря своей стойкости и мягкости [шкурка персика, мягкая при прикосновении к коже]».
История этого продукта начинается в Англии, в Ковентри, примерно двадцать лет назад. Courtaulds, компания, которая заработала много денег на черной краске (продавала ее как самую черную, какую только можно найти) и производила вискозу в больших количествах. Но это производство очень грязное: здесь много химикатов и жидких отходов. В попытке создать лучшую вискозу исследователи Courtaulds придумали кое-что другое.
Лиоцелл производится из целлюлозы (древесного волокна) с помощью процесса химического прядения: она растворяется в окиси амина, и то, что получается в результате, помещают в водную ванну через тонкие форсунки. Раствор промывается, и волокно преобразуется в тонкие нити, из которых делается главный продукт лиоцелл. На создание вискозы уходит примерно 24–36 часов, за которые она превращается из древесины в волокно, но для производства тенселя – TENacity CELlulosic – нужно лишь 2–3 часа, а 99 процентов раствора можно снова использовать.
Но Courtaulds выяснили, что проблема крылась в процессе окрашивания. Целлюлозные ткани очень мелковолокнистые – маленькие кусочки волокна торчат из основной массы, как волосы на руках, – вот почему она кажется такой же мягкой, как шкурка персика. Если не контролировать свертывание во время вращения в краске в металлическом барабане, ткань может стать мохнатой, комковатой и тусклой. Дон Видлер говорит, что понадобилось время, чтобы люди осознали: получить настоящую мягкость тенселя сложнее и затратнее, чем окрашивать другие волокна, но результат стоит того. Он берет три образца цвета индиго: целлюлозную ткань, хлопок и вискозу, которые находились в одной красильной ванне с индиго. Первый более яркий, чем другие.