ерт Пуллар из Перта показал свои последние ткани для зонтиков и окрашенный хлопок. И в середине зала стоял стеклянный ящик с надписью «Перкин и Сыновья». В нем содержался кусок твердой краски мов размером со шляпу-цилиндр. Его получили из примерно 2000 тонн каменноугольной смолы, которой хватило для набивки 160 км ситца. Один писатель того времени говорил, что «она стоит 1000 фунтов, а количество краски в ней хватит чтобы окрасить небеса в пурпур».
Не все посетители были впечатлены. Французский историк Ипполит Тэн посетил Лондон ради выставки и увидел, что и экспозиции, и посетители, смотрящие на них, были чересчур яркими и грубыми. «Платья дам или юных девушек из среднего класса были такими вычурными, что это оскорбительно… платья из фиолетового шелка с ослепляющими отблесками или накрахмаленный тюль нижних юбок, топорщащийся от вышивки…» Гуляя в воскресенье в Гайд-Парке, он увидел в одном месте больше ярких цветов, чем где-либо еще. «Пестрота, – заметил он, – ужасна».
Успех Перкина с мовом привел на Всемирную выставку двадцать восемь других красильных фирм: восемь из Великобритании, двенадцать из Франции, семь из Германии и Австрии и одну из Швейцарии. Некоторые из них под новыми названиями демонстрировали краски, которые были точно такого же оттенка, как и у их конкурентов, а их яркость и заверения в стойкости нельзя было представить даже пять лет назад.
История новых цветов началась в 1859 году с бывшего французского школьного учителя. Эммануэль Верген некоторое время работал директором фабрики, производящей желтый из пикриновой кислоты, и знал, что новый цвет – товар широкого потребления. В январе 1858 года он присоединился к другой фирме, «Братья Ренар и Франк», чьи работники недавно посетили компанию «Перкин и Сыновья» в надежде завладеть тайнами производства анилина. Несмотря на предыдущий опыт, Верген, видимо, подписал сильно ограничивающий его возможности контракт с новыми работодателями, гарантируя им права на новый цвет, который он может изобрести, в обмен на одну пятую долю прибыли. Через несколько недель после присоединения к ним исследования анилина привели к открытию насыщенного красного цвета, скорее всего, похожего по оттенку на полученный Гофманом. Он назвал цвет «фуксин» за схожесть с цветками фуксии, и к концу года эта краска была востребована от Шербура до Марселя.
Набросок Гринфорд Грин, пр. 1858 (Science Museum/Science & Society Picture Library)
Фуксин производился в намного большем количестве, чем мов, его использовали для военных форм, а потом он стал последним писком моды. В Британии цвет стал известен как сольферино, или маджента, в честь названий городов, принимавших участие в Австро-итало-французской войне против Австрии и победе Гарибальди в Северной Италии, потому что краска сочеталась с цветом туник солдат. Спрос на краситель был таким огромным, что его производили не только в Лионе, но вскоре с небольшими изменениями в молекулярной формуле, которая могла бы поставить в тупик любой патентное бюро, начали делать и в Мюльхаузене, Базеле, Лондоне, Ковентри и Глазго. В Британии краситель был впервые использован в большом масштабе в Брадфорде «Рипли и Сыновьями», которые с гордостью написали, что им первым предложили краску «Братья Ренар» в феврале 1860 года по 5 фунтов за галлон, но лишь месяц спустя они договорились на цену 3 фунта за галлон. Со временем «Братья Ренар» основали собственную производственную базу в Брентфорде, Миддлэссекс.
В восточном Лондоне маджента приносила огромный доход фирме «Симпсон, Маул и Николсон», компании, которая недавно перешла от небольших поставок химикатов, таких как анилин и материалы для фотографии, на более масштабное красильное производство. Эдвард Николсон, еще один из бывших учеников Гофмана, вступил в неформальное партнерство со старым учителем, обеспечивая его кристаллами мадженты. Профессор начал анализировать молекулярные соединения новой краски. Он снова изменил ее название, в этот раз на «розанилин», и его работа помогла открыть структуру почти всех новых анилиновых красок.
Благодаря такому прикладному подходу можно было создать любое количество новых цветов. Через несколько месяцев промышленные химики смогли создать целый альбом образцов: крошечные структурные изменения превращали мадженту в анилиновый желтый, потом в лионский синий, парижский синий, синий Николсона. Немного позже появится альдегид зеленый. Сам Гофман создал два новых оттенка фиолетового.
Такое развитие событий не прошло незамеченным в Гринфорд-грин. Перкин наблюдал за постепенным снижением спроса на оригинальный пурпурный с некоторым презрением и начал вносить коррективы. Таким образом он открыл далию, красновато-фиолетовый цвет, нечто среднее между мовом и маджентой. Также ученый первым в промышленных масштабах начал использовать аминоазонафталин, цвет, который он впервые произвел вместе с другом Артуром Черчем, когда все еще учился в Королевском колледже, и который теперь мог после разбавления превратить в оранжевый. Лишь по причинам номенклатуры последний цвет было трудно вывести на рынок. Перкин обсудил эти новые цвета с Королевским обществом, и контраст с полными энтузиазма речами Гофмана не мог быть ярче. Уильям, которому было всего двадцать три, позже замечал, что успех в этих переговорах стал возможен только благодаря тому, что в них участвовал Майкл Фарадей.
Перкин понимал, что терял ведущую роль в создании первых анилиновых красок, и кажется, его это не особо беспокоило. Он предоставлял постоянный поток статей в журнал Химического общества, многие из которых касались других тем, не только красок. В сентябре 1860 года он с удовольствием прочитал письмо директора научных исследований в Высшей нормальной школе в Париже. Его информировали, что содержание маленькой склянки, которую он им предоставил, определили как чистую виноградную кислоту, тогда считающуюся новым и важным веществом. В письме говорилось: «Я буду очень благодарен, если вы сможете отправить мне порцию янтарной кислоты, которую вы использовали для приготовления виноградной. Мне хочется проверить, нельзя ли ее активировать с помощью поляризованного света». Перкин переписывался с Луи Пастером. «Простите мою нескромность, – писал Пастер. – Это все так важно с точки зрения наших представлений о молекулярной механике, что не могу сдержать свое нетерпение. Я также очень рад, что этот случай дал мне возможность вступить в переписку с одним из лучших химиков».
В течение десятилетия новые цвета Перкина имели больший успех. Фиалки Британии, созданные с помощью нагрева мадженты со скипидаром, давали глубокие синие оттенки. Еще существовал зеленый Перкина, популярный какое-то время в ситценабивной промышленности, и анилиновый розовый, и его собственная форма мадженты, получаемая с помощью нитрата ртути, производство которой вскоре пришлось сократить из-за вредного влияния вещества на работников. Перкин создал соединения солей и меди, необходимые для анилинового черного. Он также улучшил метод окрашивания обоев. Постоянные посетители паба «Черная лошадь» рядом с фабрикой Перкина видели, как канал Гранд-Джанкшен каждую неделю окрашивался в разные цвета.
У новых цветов был предсказуемый эффект – достижение баланса в торговых отношениях Британии, Германии и Франции и восторг в мире моды. Некоторое влияние оказалось явно разрушительным для традиционной торговли натуральными красителями. В 1862 году Август Гофман отметил резкую разницу в цене и спросе на кошениль, сафлор, индиго и крапп по сравнению с прошедшими тремя годами. Импорт красной кошенили, например, увеличился больше чем на 50 процентов за тот же вес между 1847 и 1850 годами, но все изменилось с появлением анилиновых красителей. С 15 франков за килограмм в 1858 году цена упала до 8 франков. За два года стоимость сафлора снизилась с 45 франков до 25, а пикриновая кислота обвалила поставки натурального желтого красильного дерева. Даже индиго, который еще не синтезировали, больше не использовался для окрашивания шелка. Его заменили искусственные синие и фиолетовые краски. «Таким образом, – жаловался французский писатель того времени, – что касается трех красок, которые раньше считались нерушимыми элементами коммерческого процветания тропических стран, объемы применения индиго снизились, а кошениль и сафлор стали меньше использоваться, ограничившись только работой химиков».
А еще произошло кое-что неожиданное, включая скупое уважение к производству от тех, кто раньше только насмехался над открытием мова. Punch, судя по всему, полностью поменял свое мнение, хотя в комических стихотворениях и чувствовалось преувеличение:
Едва ли человек может назвать то, что полезно и красиво в обыденной игре жизни. Но вы можете получить экстракт в дистилляторе или банке из «материальной основы» черной каменноугольной смолы – Масло и притирания, воск и вино, и красивые цвета, названные анилином, – вы можете создавать все что угодно, от мази до звезды, если только знаете, как это сделать из черной каменноугольной смолы.
Возможно, сильнее всего влияние успеха красильной торговли отразилось на найме молодых химиков. Десять лет назад после открытия мова, органическая химия считалась выгодной, интересной и практичной областью. «Перкин и Сыновья» наняли талантливого химика Чарльза Гревилля Уильямса (позже он сделает себе имя в области углеводорода и получит четыре новых патента на цвет), а многие другие присоединялись к крупной промышленности, процветающей по всей Европе. Оказалось, что почти две трети бывших учеников Королевского химического колледжа в Британии позже работали на красильные фирмы, такие как «Симпсон, Мол и Николсон», или «Брук, Симпсон и Спиллер», или «Ред, Холлидей и Сыновья», и позже большинство из них были награждены членством в Королевском обществе. Не было лучшего примера обоюдно выгодных отношений между наукой и промышленностью, и эти новые умы вскоре откроют структуры множества углеродных соединений, что окажет прямое воздействие на медицину, парфюмерию и фотографию.