о вызывает: какие эмоции, воспоминания, надежды».
Макленнан выбирает один из образцов цвета. «Трудно сказать, какие цвета станут теми самыми, однако не этот [желтый], потому что желтый очень сложно продавать. Но зелено-лаймовый и этот оранжевый все еще популярны – они уже три года в моде. За зиму потребители забывают о таких оттенках и уже не помнят, что наслаждались этими красками на пляже, и поэтому, когда наступает весна, они снова кажутся им привлекательными».
Зимой 1999 года Макленнан заметил интерес к группе цветов, включающих в себя фиолетовый, виноградный и кроваво-красный. Еще один тренд последних лет – зеленый. «Долгое время люди считали зеленый немецким цветом: «О, мы не носим зеленый, зеленый сложный и всегда проблемный». Но шесть лет назад мнение изменилось. Синий отошел на задний план, когда потребители стали отказываться от денима. Тона стали чище и ядовитее летом, насыщеннее и тяжелее зимой.
«Мов всегда будет ассоциироваться с семидесятыми. Он попадает в душу чувственным образом и часто рассматривается как декадентский или запретный цвет. Этот оттенок подходит не всем. Люди часто покупают его по ошибке и потом отказываются от него навсегда. В группе пурпурных цветов я всегда считал мов более светлым, серым и мягким, чем все его друзья. В культурном плане он не предназначен всему миру. Люди в Японии не станут его носить, потому что ассоциируют оттенок только с королевскими особами. Там его нельзя использовать в мире моды так просто. А еще есть проблемы с кардиналами. Когда он появляется, то делает это быстро и также стремительно уходит. Мов грязнит то, во что попадает: если добавить его к другим цветам, они просто станут им, а не дадут нежное сочетание. Думаю, в нем есть что-то мифическое. Мы начинаем описывать цвета по запаху, и мне кажется, что пурпурный был бы ладаном, возможно, маслом пачули или дымным священным церковным ароматом».
Сэнди Макленнан понимает, что от 70 до 90 % продаж в любое время года приходится на черный. За ним следуют серый и цвет морской волны. Но это не огорчает Сэнди. Его задача заключается в том, чтобы подобрать вещи, составляющие оставшиеся 10 %.
«Думаю, компании нас используют, чтобы мы дали им преимущество перед другими. В мире слишком много волокна, а значит, и чересчур много ткани. Производится слишком большое количество продуктов, и выбор потребителя почти безграничен. Даже малейшее изменение может стать значительным. Роскошная одежда из дорогой шерсти или шелка будет пользоваться спросом во все времена, но как продать плохую? Вокруг вас всегда будет много дерьма, поэтому компании, продающие его, заняты маркетингом и попытками понять, чего хотят люди. Много лет назад все было по-другому. В девятнадцатом веке люди что-то создавали, и вы это продавали».
Глава 8Крапп
Местный соглядатай (а таковой на самом деле существовал) мог заключить, что упомянутые двое – люди не здешние, ценители красоты и что какой-то там пронизывающий ветер не помешает им полюбоваться Коббом. Правда, наведя свою подзорную трубу поточнее, он мог бы заподозрить, что прогулка вдвоем интересует их гораздо больше, чем архитектура приморских укреплений, и уж наверняка обратил бы внимание на их изысканную наружность. Молодая дама была одета по последней моде – ведь около 1867 года подул и другой ветер: начался бунт против кринолинов и огромных шляп. Глаз наблюдателя мог бы рассмотреть в подзорную трубу пурпурно-красную юбку, почти вызывающе узкую… Цвета одежды молодой дамы сегодня показались бы нам просто кричащими, но в те дни весь мир еще захлебывался от восторга по поводу изобретения анилиновых красителей. И в виде компенсации за предписанное ему благонравие прекрасный пол требовал от красок не скромности, а яркости и блеска.
Обыкновенные женщины всегда утешаются. Одни – тем, что носят сентиментальные цвета. Не доверяйте женщине, которая, не считаясь со своим возрастом, носит платья цвета mauve или в тридцать пять лет питает пристрастие к розовым лентам: это, несомненно, женщина с прошлым.
С какого угла на него ни посмотри, растение марена никогда не казалось привлекательным. Уильям Перкин изучил его в 1868 году и обнаружил, что листья грубые и колючие. Rubia tinctorum L. – многолетнее травянистое растение, которое вырастает до полутора метров в высоту. Сам цветок маленький и зеленовато-желтый, стебель четырехгранный и сочлененный, корень цилиндрический и мясистый. Растение размножается лазящими побегами, и от его корней исходит сильный запах.
Только красильщик может полюбить марену. До 1868 года она очень нравилась всем представителям красильной промышленности, потому что обеспечивала красным половину мира. Даже через десятилетие после открытия красителей из каменноугольной смолы, ежегодный импорт краппа в Великобританию (в основном из Франции, Голландии, Турции и Индии) оценивался в миллион фунтов. Вместе с индиго марена предоставила текстильным красильням основной продукт для торговли на многие века. С 1859 по 1868 год предприятия по окрашиванию шерсти и ситца каждый год импортировали в среднем 17 500 тонн краппа и его производных, большая часть которых использовалась в Шотландии людьми вроде Рейда и Уайтмана из Мэрихилла, Джеймса Хендри из Артурли и «J&W. Crum and Co» из Торнлибэнка. Среди прочего крапп применялся для окраски солдатских брюк.
В 1876 году Уильям Перкин посадил марену на участке напротив его дома в Харроу. Это был символический жест человека, который был не слишком склонен к подобным проявлениям: химик выращивал ее, как он говорил, «чтобы порода не вымерла».
К 1876 году импорт краппа в Британию сократился до 4400 тонн, четверти объема предыдущего десятилетия. Цена снизилась почти на треть в той же период, до 1 фунта за английский центнер. Не было похоже, что этот процесс остановится: те, кто выращивал марену, когда-то были уверены в своем будущем в этой древней индустрии, а теперь смотрели, как их мир рушится. Они могли бы винить химический прогресс, а если бы знали его имя, то в первую очередь предъявили бы претензии Уильяму Перкину.
Марена произрастает в Западной Азии и была привезена в Испанию маврами. Растение широко использовали в Голландии в шестнадцатом веке и в Авиньоне столетие спустя. Его применение в качестве красителя для текстиля и иногда керамики было описано Плинием Старшим и в Талмуде. В 1809 году французский химик Ж. Шапталь заметил пигмент, найденный в магазине при раскопках в Помпеях, который мог быть из краплака. В 1815 году Гемфри Дэви нашел тот же цвет, скорее всего, аналогичного происхождения, на разбитой керамической вазе в Термах Тита[43]. В седьмом веке текстиль, окрашенный краппом, продавался в Сен-Дени рядом с Парижем, и известно, что Карл Великий ратовал за выращивание марены. Ее растительные остатки были найдены при раскопках поселений десятого века в Йорке. Недавно, в 1993 году, сторонник сохранения предметов старины Дж. Х. Таунсенд заметил краплак в палитре, использованной Дж. М. У. Тернером.
Но химики верили, что Тернеры будущего также смогут писать акрилом. 8 мая 1879 года Перкин обратился к Обществу искусств в Лондоне, рассказывая о попытке избавиться от необходимости в древнем краппе и о синтезе красителей с его свойствами на фабрике. Он не сильно сожалел об исчезновении такого старого естественного предприятия, но выражал понимание традиционных методов культивации и окрашивания.
«С момента посадки до возможности использовать корни проходит от восемнадцати до тридцати месяцев, – говорил ученый своей аудитории. – Когда корни высушивают, они теряют красновато-желтый цвет и становятся бледно-красного оттенка. Процесс проводится на воздухе или в горне. Корни высушивают и отбивают, чтобы убрать песок, глину и кожуру…»
В зависимости от протравы и стойкости краски оттенки текстиля варьировались от розового и красного до фиолетового и черного. Использование еще одного цвета, яркого и стойкого алого, известного как турецкий или адрианопольский красный, требовало применения хлопковой протравы из оливкового масла и небольшого количества животной крови.
Но что насчет красителя в марене, который делал ее такой популярной? О нем мало что было известно до 1827 года, когда два француза, Колин и Робике, представили метод производства гарансина, концентрированной формы натуральной марены, и в то же время точно отметили, что именно делало корень растения таким ценным. Нагревая размолотую марену в пробирке с различными кислотами и углекислым калием (поташем), они получили желтоватый пар, который кристаллизовался в ярко-красные иголочки. Они назвали эту субстанцию ализарином, от левантийского названия марены – «ализари».
Ализарин составлял только 1 процент корня марены, и химики, изучающие краситель, считали, что, как и в случае мадженты и кошенили, правильное понимание молекулярного строения ализарина поможет создать чистую и стойкую краску и даже богатство. Родившийся в Манчестере набойщик Генри Эдвард Шунк провел большую часть 1840-х и 1850-х годов за изучением корня марены, считая, что любая искусственная формула потребует такой же основы из нафталина, как и предыдущие синтетические цвета. Как и в случае ранних лет Перкина, его занятия химией были по большей части эмпирическими и все еще включали в себя часто бесполезный процесс проб и ошибок, добавление или удаления различных элементов углерода и водорода и надежды на успех.
Но понимание природы молекул быстро менялось. В 1858 году Фридрих Август Кекуле выдвинул концепцию изомерии (существование соединений с теми же молекулярными формулами, но другой организацией атомов в молекуле). Однако его грандиозная «Теория валентности» не смогла объяснить поведение бензола, углеводорода, присутствующего в каменноугольной смоле и известного как «ароматическое» соединение из-за того, что он использовался в пахучих маслах. Ученый получил ответ одним вечером, пока спал перед камином. В его голове атомы бегали, как змейки. «Одна из змей ухватилась за собственный хвост и насмешливо крутилась перед моими глазами». Так он решил, что атомы углерода создавали кольца: его бензольная структура состояла из шести атомов углерода, которые крепились к атомам водорода (C