Рафаэль Мелдола, председатель празднества, пожелал «от всего сердца, чтобы Перкин оставался с нами еще много лет». Он также с сожалением отметил, что «каменноугольная смола не такая веселая тема, которую наши гости привыкли ассоциировать с речью после ужина». Он считал, что «одна большая шутка», касающаяся индустрии каменноугольной смолы, так часто повторялась, что уже не смешна.
В любом случае он предпринял попытку рассказать ее: «Может, стоит снова повторить, что сэр Уильям Перкин открыл красители из каменноугольной смолы, не наблюдая за переливающейся пленкой на смоле, распространяющейся по поверхности воды». Тут из аудитории послышались высокомерные смешки: «Нельзя же быть такими глупыми». Мелдола сказал, что есть заблуждения насчет пигментов Перкина, на исправление которых ушло много времени. Он верил, что индустрии каменноугольной смолы «пришлось пережить период настоящего предубеждения. Я даже помню, как в юности термин анилиновая краска звучал как упрек. Краска из каменноугольной смолы казалась безвкусной, нестойкой и имеющей спорное качество». Мелдола сказал, что много времени ушло на то, чтобы общественность признала, «каким ужасно бесцветным был бы мир без нее».
Сэр Роберт Пуллар, который уже шестьдесят лет был промышленным красильщиком, заметил, что весь вечер может уйти на то, чтобы рассказать о поразительных изменениях, произошедших в индустрии с тех пор, как восемнадцатилетний молодой человек прислал ему небольшой образец ткани. Но ему было грустно от того, как сейчас все увлеклись немецкими химиками и техниками. Теперь Германия производила лучшие краски. «Боюсь, нам долгое время придется ездить за красителями туда».
Многие гости говорили на немецком или нидерландском, но профессор Дуйсберг мучительно пытался переводить все сказанное на английский. Он и 35 000 немецких химиков теперь стали садовниками на огромной территории, которую Перкин открыл пятьдесят лет назад, и ему, как ни странно, было приятно представить такую естественную картину, говоря о прорыве в синтезе искусственных соединений. «Нам выпала честь культивировать и ухаживать за молодым растением, посаженным Перкином при изобретении пурпурного, и пожинать плоды огромного сада, полного сильных крепких деревьев, достигших зрелости…»
Адольф фон Байер присутствовал только душой, но он представил Перкину одну из новых лекций, обернутую в кожу цвета мов. Ее прочитали. Байер рассказал студентам, что ключ к анилиновым оттенкам лежал в основных свойствах атома углерода. Лучи анилиновых красок – «факел, который освещает путь исследователя в темных районах внутренней части молекулы, и человек, который зажег этот факел, – это…» Перкину пришлось встать, чтобы произнести слова благодарности шестой раз за день.
Ученый был удивлен, что всему этому способствовал мов. «Когда начался этот год, я получил открытку из Нью-Йорка от моего старого друга надворного советника доктора Каро, в которой он говорил, что этот год – золотой юбилей промышленности. Я не думал, что снова услышу об этом…»
Химики кричали, смеялись и хлопали, но тон речи был серьезным. Перкин хотел вспомнить тех, кого уже не было рядом, особенно отца и брата. Он хорошо отозвался о французах, которые сильно подбодрили его, вручив первую медаль Мюльхаузена в 1859 году, когда некоторые из соотечественников все еще считали его сумасшедшим. Перкин вспомнил, чему научился, посетив французского профессора Сент-Клера Девиля, который провел несколько экспериментов в Королевском колледже. «Один опыт состоял в отливке большого куска натрия, и вопрос заключался в том, в каком сосуде это делать, когда Девиль вдруг заметил стоящий неподалеку железный чайник и сказал, что он подойдет. Это сильно позабавило нас: идея выливать расплавленный натрий из чайника и правда была чем-то новеньким».
Эксперимент прошел успешно, но это была просто пробная попытка перед более престижной демонстрацией в Королевском институте позже на той же неделе. Секретарь Института почтенный мистер Барлоу решил, что чайник был слишком нелицеприятным инструментом для такого августейшего тела. Поэтому натрий плавили в открытом железном ковше, и нафта, которой он был покрыт, загорелась. Майкл Фарадей пришел на помощь с водой в фарфоровой миске. «Если бы использовали чайник, такое бы не случилось», – заметил Перкин.
Он был рад любому подарку, не в последнюю очередь свеженаписанному Артуром Коупом портрету, который повесил у себя дома. На нем Перкин в бархатном пиджаке изображен в своей лаборатории в Садбери, сильный и гордый. В руках он держит моток шерсти, окрашенный в пурпурный. Из-за белой густой бороды он походит на бога. Ученый пообещал после своей смерти завещать портрет нации. Ему также понравился бюст Ф. У. Помероя, который поставили в библиотеке Химического общества, месте, где Перкин рассказал о большей части своих исследований. Когда он присоединился к ним в 1856 году, в нем состоял всего 261 человек. Теперь их было более 2700. Заканчивая речь, Перкин объявил, что ему очень приятны эти поздравления, особенно «в период жизни, когда солнце клонится к западу и приближается вечер…»
На улицах Кенсингтона мов снова стал модным. В часовне Бромптона прошла свадьба лорда Джерарда и мисс Мэй Госселин. Шесть подружек невесты были одеты в белый шифон с имперскими поясами и лентами цвета мов, которые спускались по спине почти до подола. Все они держали белый эмалевый имперский посох, украшенный сверху золотым шариком, а букет орхидей Александры цвета мов и хрупкие декоративные стебли спаржи были привязаны к посохам пурпурным атласом. В одной газете это назвали «самой свежей кавалькадой цветов».
В отеле «Метрополь» репортер из The Daily Telegraph делал заметки. Он писал о «теневой стороне эпической истории цвета» с точки зрения Германии. Еще никто до этого не высказывал более болезненную или стереотипную критику британской неспособности воспользоваться собственными изобретениями, хотя он и дал понять, что это явление не ново. «Англия, как всегда, обрела гения в лице сэра Уильяма Перкина. Германия, как всегда, обладала дисциплинированной организацией в форме обученных химиков, способных взять идею и рассмотреть ее со всех сторон». Автор вспоминал предсказание Гофмана, сделанное сорок лет назад, говорившего, что ничто не помешает Англии стать самой великой страной-производителем краски в мире. Но теперь Британия экспортировала огромные объемы неочищенных побочных продуктов угля в Германию и Швейцарию, а назад получала красители. «Мы потеряли свое наследие, на основе работы англичанина была построена суперструктура одной из господствующих научных сфер промышленности в Отечестве».
Несмотря на это, не обошлось и без чуда. Корреспондент The Telegraph недавно побывал в Индии, где видел, как Перкин помахал невидимой палочкой над «многоцветными мириадами» азиатских городов.
Индия теряет нежную и заставляющую задуматься гармонию, по своему эффекту похожую на нечто ветхозаветное, производимую текстурой веретен, опущенных в чаны. Повсюду глаз натыкается на металлические и яркие оттенки, говорящие о завоевательном походе анилиновых красок. Ничто так не запоминается посетителям делийского дарбара[55], как потрясающее смешение ярчайших цветов… Сразу видно, что использование анилиновых красок в последние годы усилило азиатские цвета до крещендо.
Через несколько месяцев после празднования юбилея, в честь Перкина в районе Харроу провели местное мероприятие. Для него играл духовой оркестр, и многие из англиканских друзей однажды вечером в январе 1907 года зашли в Новый Зал Садбери, который основал сам Перкин, чтобы услышать, как представители церкви хвалят его верность духовной и образовательной работе. Один мистер Вуд, наиболее известный в евангелистском обществе, отметил, как необычно, что в эпоху после Дарвина такой выдающийся ученый также выделяется своей любовью к Евангелию Христа. Но и в Библии есть наука, заметил он. Вуд также похвалил работу леди Перкин, и для него было наивысшим удовольствием представить им иллюминированную[56] грамоту от всех их доброжелателей в Новом Зале и приходах Ист-Лейна. В The Harrow Gazette рассказывалось, что за исключением золота «все цвета, использованные при иллюминировании, были открыты [Перкином] и он, скорее всего, знал о них больше, чем любой другой человек в мире».
Леди Перкин в качестве сувенира подарили серебряный чайный поднос. В конце собрания она произнесла небольшую речь, сказав, что ее муж получил множество грамот и посвящений, но только сегодня ей позволяли принять участие в торжественном мероприятии.
Перкин отметил, что празднества казались ему утомительными и он был рад вернуться к обычной жизни. На фотографиях того периода не видно никаких признаков недомогания. Когда Ральф Мелдола увидел его в 1907 году, он решил, что тот выглядит здоровым. Перкин только недавно вернулся из Оксфорда, где получил научную степень во время той же церемонии, когда Марк Твен стал доктором в области литературы. «Он переносил возбуждение и усталость без каких-либо признаков дискомфорта», – заметил профессор Мелдола. Однако Уильям подхватил какой-то вирус и терпел надоедливую боль.
Перкин вернулся к изучению ненасыщенных кислот, но 11 июля 1907 года оказался прикован к постели. «Даже жалуясь на боли, он с надеждой говорил о своем состоянии, – отмечал Мелдола, – и ждал, когда снова сможет покинуть комнату». Но это было обманчивое чувство. Перкин заболел двусторонней пневмонией, и у него воспалился аппендицит. Состояние оказалось серьезнее, чем он или его семья сначала представляли себе. Ближе к концу леди Перкин сказала мужу, что им придется на время расстаться. Согласно газете The Christian, его ответ был таким: «Да пребудет с тобой радость Господа». Тогда сиделка сказала ему: «Сэр Уильям, вы скоро услышите “отличная работа, хороший и верный слуга”. Перкин заметил: «Дети в воскресной школе. Передайте, что я люблю их, и скажите всегда верить в Иисуса». Потом он спел часть гимна «Когда я смотрю на чудотворный крест» и, добравшись до последней строки «И изольет презрение на мою гордость», сказал: «Гордость? Кто может быть гордым?»