[61].
Но существовали и другие причины для господства Германии, и Перкину было больно говорить о них. «Имело место пиратство», – говорил он, имея в виду хаотичные патентные законы. В действительности в первые десятилетия индустрии они были такими непонятными, что почти не защищали автора. Поэтому химики из Берлина и Мюнхена получали лучшие открытия и иностранные методы для личного использования. Британское правительство позволяло иностранным химикам «получать патенты в Британии, по которым им не нужно было работать, но немецкие патенты» были неизменно недоступны английским изобретателям.
У Перкина были и другие объяснения, которые вскоре стали походить на отговорки: британская промышленность получала намного меньше внешних инвестиций от банков и других организаций. Отечественным капиталистам не хватало перспективного взгляда в будущее, чтобы инвестировать в новые процессы и механизмы, и они предпочитали быстро получать доход, а не вкладываться в долгие исследования. Британская казна получала большую прибыль от перевозок, работы доков и шахт или за границей благодаря появлению американской железной дороги. А еще существовала проблема навыков в маркетинге: вооружившись огромными книгами с образцами красок, немецкие торговцы уверенно убеждали всех, что они могут поставлять любой оттенок по меньшей цене. Даже спирт сыграл важную роль: чистый спирт, необходимый в больших количествах для некоторых новейших красок, стал невероятно дорогим в Британии из-за налоговых и лицензионных ограничений, а в Германии он был доступным и дешевым.
В докладе Перкина чувствовалось отчаяние. Война жестоко продемонстрировала слабость Британии, но эта опасность была также очевидна, когда его отец все еще был жив. И правда, на юбилейном празднестве в честь открытия мов Ричард Холдейн, министр обороны, согласился с критикой в адрес своего кабинета. Холдейн был главным оратором в отеле «Метрополь» и начал с обращения к иностранным гостям. «Я всегда считал, что вам должен показаться странным наш подход к таким вещам». Один из британских химиков крикнул: «Или его отсутствие».
Холдейн сказал, что восхищается глобализацией промышленности. Он отметил наличие «великолепных организаций» по производству красок за границей «и необычайную способность вашего государства заботиться о науке лучше нас». Министр считал, что для такого подхода в Британии существует причина. «Мы очень практичная нация, – говорил он, – но каким-то образом все равно медленно двигаемся вперед». Публика рассмеялась. «Это правда, что наше государство не уделяет особого внимания науке». Такое было непривычно слышать от министра. Он предполагал, что не было необходимости в поддержке образования и исследований, поскольку гений все это делает за них. «В этой стране мы не занимаемся организацией, мы ненавидим абстрактные идеи и ставим препятствия на пути исследователей, а не поддерживаем их». Холдейн сказал, что великие ученые, архитекторы и инженеры все равно пробивались вперед и что этим вечером у него есть яркий пример: упоминание Перкина вызвало, как всегда, аплодисменты, но сам он, наверное, отвернулся.
Холдейн продолжил доклад, обвинив в бедственном положении красильной промышленности смерть принца Альберта. «Я часто думал, что, если бы принц-консорт все еще был жив, Гофман, скорее всего, остался бы в стране и… с помощью этого великого духа центр индустрии каменноугольной смолы и всех ее продуктов – того, что нам так сильно нравится, – и миллионы, извлеченные из этих продуктов [смех], остались бы в Британии, а не переместились бы в Германию».
Как жаль, заметил министр, что местные университеты не похожи на фабрики с большими трубами, как в Берлине, и не предоставляют работу двенадцати профессорам химии. Он говорил как министр обороны в мирное время и не представлял дальнейшие последствия своих слов через семь лет.
Спустя какое-то время Карл Дуйсберг, генеральный директор и эксперт по торговле в Bayer, объяснил, почему теперь его страна опережает Англию в производстве красок. Дело не в нехватке финансов: Британия все еще оставалась самой богатой страной в мире, в то время как Германия серьезно занялась органической химией только тридцать лет назад, будучи одним из самых бедных государств. Он утверждал, что патентное законодательство или его отсутствие не стало основной причиной развития промышленности Германии.
Дуйсберг утверждал, что в игру вступили более фундаментальные причины: мощное сплочение, которое чаще всего выходит на первый план в непростое время в стране. Англичане просто не умели быть терпеливыми и верить в себя и, когда необходимо, спокойно ждать успеха. «Когда англичанин что-то делает, он ждет немедленной компенсации звонкой монетой», – заявил Дуйсберг. Наверное, он думал о желании консервативных банкиров позволить иностранным коллегам инвестировать в рискованные научные предприятия. Нельзя было вычислить потенциальную выгоду химического открытия. «Прежде всего требуется способность ждать, пока что-то произойдет, а также оставаться терпеливым и стоически принимать неудачи, – заметил Дуйсберг, – мы, немцы, обладаем особенным умением работать и ждать одновременно и получаем удовольствие от научных результатов без технического успеха».
Главным примером был индиго. Самый главный фактор, определивший успех Германии, заключался не в уходе Гофмана, а в прорыве Байера, произошедшем после двух десятилетий тайных и тщательных исследований, в которых участвовали сотни ученых из нескольких больших компаний. Мало кто сомневался, что в итоге успех принесет славу и богатство и станет трамплином для дальнейшего технического прогресса. Так это и оказалось для BASF и Hoechst. В 1905 году, за два года до смерти Уильяма Перкина, работа Байера с индиго принесла ему Нобелевскую премию.
Карл Дуйсберг заявлял, что как только Германия получила монополию на индиго, сделать уже ничего было нельзя. Британия понесла потери в Индии, но это было ничто по сравнению с тем, какой крах произошел дома. Через десять лет после первого коммерческого синтеза индиго в Руре, объем производства составлял примерно в 100 раз больше количества мова в 60-м году и быстро приближался к общему объему всех искусственных красителей того времени.
Английские красильные компании организованно сопротивлялись. Самым сильным голосом был немецкий с когда-то процветающей фабрики Ивана и Герберта Левинштейнов в Блэкли. Собственным амбициям Левинштейна по производству индиго помешала особая черта английского патентного закона, позволяющая иностранным фирмам получить патент без обязанности работать по нему. Таким образом зарубежные компании добились монополии. Левинштейн утверждал, что из 600 с чем-то британских патентов, отданных иностранным компаниям в период с 1891 по 1895 год, ни один не использовался.
Что действительно вызывало негодование, так это губительная немецкая надменность (которую теперь можно рассматривать как дальновидность). В 1900 году Генрих Брунок, управляющий BASF, предположил, что производство индийского индиго нужно прекратить в пользу пищевых зерновых культур. Британское правительство пожало плечами, остановившись на полумерах, включая законы, гласящие, что военная форма должна окрашиваться только натуральными красителями. И к тому времени, как оно осознало масштаб проблемы, в 1907 году конкуренты уже получили устрашающее преимущество.
Перкин в 1906 (Science Museum Pictorial/Science & Society Picture Library)
В этом году Дэвид Ллойд Джордж, министр торговли и человек, которого позже ICI наградила за то, что он изо всех сил пытался спасти британскую химическую промышленность, провел реформы патентного законодательства. С этих пор зарубежные компании должны были работать по британским патентам или потерять их, эта поправка ускорила открытие завода Hoechst по производству индиго в Элсмир-Порте, рядом с Ливерпулем, которое произошло через год. Одна из бочек с индиго была отправлена Ллойду Джорджу с надписью, выбитой золотом: «Сделано в Англии».
Но прибыль получали немцы. Компания Hoechst (которая все еще была известна по именам своих основателей Meister Lucius&Bruning) нанимала преимущественно немецких сотрудников, которые работали под тщательным наблюдением. Левинштейн жаловался, что даже когда немецкие фирмы делали свои патенты достоянием общественности, они специально опускали важную информацию и скрывали тот факт, что ключевой ингредиент, фенилглицин, поставлялся только фабриками на Рейне. Кроме того, хотя производство индиго в Элсмир-порте увеличилось с 9 тонн в 1908 году до 293 тонн в 1913-м, этого не хватало, чтобы удовлетворить британский спрос. В 1913 году из Германии все еще импортировали 1194 тонн, и это несмотря на недавнюю постройку завода BASF в Мерсисайде. В 1914 году три ведущие британские фирмы Ivan Levinstein, Read Holliday и British Alizarin вместе произвели 4000 тонн красок, а крупные немецкие фирмы – 140 000.
Перед началом войны немцы дали уничижительный ответ на попытки британской красильной промышленности: расслабьтесь и отойдите в сторону. Другим нациям не стоит завидовать положению Германии, а нужно просто оставить ее в покое. Карл Дуйсберг верил, что у Англии и правда не было «причин жаловаться на успех и позицию в мире, и особенно никаких поводов сетовать, что какая-то страна превзошла ее в той или иной области». В Англии была хорошо развита угольная и металлургическая промышленность, а также работали ведущие ткацкие и прядильные фабрики. До войны у Британии было больше колоний, чем у кого-либо другого. Но только в индустрии красок каменноугольной смолы ей приходилось довольствоваться вторым (или третьим, четвертым и пятым) местом после Германии (а потом Швейцарии, США и России). «Почему бы Германии сейчас не выйти в лидеры?» – гадал один из сотрудников Bayer.
Утверждалось, что немецкая красильная промышленность и так уже слишком огромна и наслаждается таким потрясающим успехом, что ее позиции непоколебимы. Даже десятилетия энергичной конкуренции могут лишь слегка повредить ее статусу. Как оказалось, война почти ничего не изменит, но это было интригующее предположение: ну и что, что крикет изобрели в Англии, даже гордая нация признает, что другие страны однажды научатся побеждать в этой игре.