бьет человека».
Дюпоны давным-давно потеряли контроль над своей химической империей, но богатство осталось в семье, и личное состояние Джона составляло 125 миллионов долларов. Как и многие люди, слишком богатые, чтобы работать, он провел череду одиноких лет, наслаждаясь своими хобби – стрельбой, плаванием и борьбой, расточая деньги на то, что ему нравилось, организовав ведущий любительский клуб борцов в Америке и собрав личный арсенал огнестрельного оружия и штурмовых винтовок.
О примерах эксцентричности Дюпона в городе говорили годами. Он считал, что в деревьях живут нацисты. Сказал полиции, что застрелил гусей в своем пруду, потому что они занимались черной магией. Один из работавших в поместье строителей заявил, что Дюпон считал, будто в его доме есть маслоразбрызгивающее устройство, из-за которого исчезают вещи. Никто не знал, почему он застрелил борца Дэйва Шульца в январе 1996 года, но на суде, рассматривающем дело о непреднамеренном убийстве, его адвокаты говорили о безумии и «химическом дисбалансе».
В ноябре 1999 года вдова Дэйва Шульца Нэнси выиграла дело против Дюпона и, как утверждалось, получила 35 миллионов долларов – это самая большая компенсация, выплаченная за непредумышленное убийство одним человеком, которая на 1,5 миллионов больше суммы, назначенной в деле О. Дж. Симпсона[75].
Во время суда за убийство третьей степени тяжести, который признал Дюпона виновным и приговорил минимум к тринадцати годам тюремного заключения, присяжные выслушали столько свидетельств, что у них ушла целая неделя на то, чтобы прийти к согласию по поводу вердикта. Им рассказали о золотой олимпийской медали Дэйва Шульца 1984 года, о том, каким хорошим отцом и выдающимся представителем своего вида спорта он был. Мужчина носил аккуратную бородку и очень гордился своим внешним видом. Во время суда изучили все детали его карьеры борца, включая выбор лайкрового трико, цвет которого описали как мов.
Глава 14Отпечатки пальцев
Я обедал с Квентином Криспом за неделю до его смерти. Мы встретились в баре «Бовери» в Манхэттенском Нижнем Ист-Сайде, чтобы съесть крабовый пирог и выпить виски. Два часа я сидел и с удивлением смотрел на пожилого мужчину с волосами цвета мов, который был самопровозглашенным «Величавым Геем Англии» («Stately Homo of England»).
Поразительный портрет Уильяма Перкина, выполненный Артуром Коупом, раньше находился в доме ученого, а в 1921 году попал в Национальную портретную галерею на Трафальгарской площади. Но сегодня его не увидишь рядом с Фарадеем, или Дарвином, или другими выдающимися учеными викторианской эпохи в маленьком зале, выделенном для них на первом этаже. И среди открыток в магазине между Сэмюэлем Пипсом[76] и Беатрис Поттер[77] для его портрета места не нашлось. Администратор говорит, что картина, скорее всего, в подвале. В действительности работник архива находит ее в ящике в складском помещении к югу от Темзы, где она «живет» среди изображений других мужчин и женщин, которые, как теперь считается, не смогут заинтересовать публику.
Большая часть жизни Перкина или, по крайней мере, материальные предметы, пережившие его, завернуты в ткань или лежат в пластиковых конвертах в нескольких больших картонных ящиках на другом складе, на нижнем этаже Музея науки и промышленности в Манчестере. Один из внуков ученого Питер Крайтон Киркпатрик назвал эти предметы Коллекцией Перкина. Несколько лет они хранились в Zeneca Specialities, компании, производящей краски и химические продукты тонкого синтеза, отделившейся от ICI, но после смерти работника архива они проделали путь в несколько километров и переехали в манчестерский музей. Коллекция включает некоторые из писем, упомянутые в этой книге, официальные фотографии, коллекцию патентных сертификатов, а также медали и почетные грамоты, подаренные Перкину на большие юбилеи. А еще там есть несколько необычных предметов: плитка испачканного бетонного пола неопределенной лаборатории (возможно, в Гринфорд-Грин), лекционные конспекты Перкина из Школы лондонского Сити, написанные в тринадцать лет, образцы химикатов, окрашенных тканей и патентных печатей. Галстук-бабочка, который он надел на юбилейный банкет в «Дельмонико», и оригинальный блокнот 1856 года с описанием открытия мова. Эта маленькая книжечка, потрепанная, но все еще крепкая, содержит метод приготовления красителя и записи о проведенных экспериментах. На нескольких страницах остались пурпурные отпечатки пальцев.
В центре большого стеклянного купола на первом этаже химического корпуса Имперского колледжа студенты могут прочитать краткую историю своего института. Они узнают, что в 1873 году Королевский химический колледж переехал в здание Школы новых наук в Южном Кенсингтоне, теперь являющимся Крылом Генри Коула Музея Виктории и Альберта. Это строение называлось зданием Хаксли, и здесь было столько людей, что некоторые лекции проводились в Альберт-Холле, на шум органа в котором постоянно жаловались студенты. Химический колледж стал частью Королевского колледжа наук в 1890-м, а он вошел в состав Имперского в 1907 году. На экспозиции выставлена фотография профессора Гофмана, а не Перкина.
Под ней лежит открытый научный журнал, на котором нет дат, но он явно относится к временам правления королевы Виктории. В нем Гофман предоставляет свои «Заметки о важности культивирования экспериментальной науки с национальной точки зрения». Произведение начинается так:
«Нынешний век, богатый открытиями в каждой сфере науки, еще значимее благодаря большой активности человека и успеху, достигнутому в улучшении всех материальных интересов общества. Скорость, с которой мы движемся в этом направлении, потрясает. Каждый год совершаются новые научные открытия, и почти ежедневно появляются новые способы успешного применения их в жизни. Промышленность находится в состоянии постоянного прогресса. Искусство и производство, которые должны были бы сохранять совершенство, практически остались позади из-за открытия новых принципов и представления основанных на них методов. Вероятно, можно заявить, что ни в один из предыдущих периодов мировой истории ни одна область промышленности не претерпевала такой масштабной революции, как та, что произошла за последние пятьдесят лет».
На три этажа выше 60-летний Дэвид Филлипс работает в кабинете с моделью парусного корабля и огромными голограммами, одна из которых изображает его самого. Профессор Филипс – глава кафедры химии в Имперском колледже, и осенью 1999 года он стал Профессором-Гофманом[78]. Этот завидный титул не принес ему прибавки к зарплате, но обеспечил крепкую связь с историей. «Было решено, что мне нужно его имя, – объясняет Филлипс, – пусть я не такой эксперт, как он. Но я был польщен и с радостью принял это звание».
Профессор Филлипс – физхимик: он интересуется количественными аспектами реакций, кинетикой и динамикой. Большая часть его работы касается света и лазеров. Каждый семестр профессор ведет несколько курсов и понял, что, хотя его студенты очень умные и мотивированные, они многого не знают об истории предмета, а это, как он считает, печально. «Перкин был одним из величайших химиков, – утверждает он, – хотя в его честь не названы кафедры, в Колледже есть лаборатория имени Перкина».
В течение последних десять лет профессор Филлипс участвовал в разработке красителей, используемых при лечении рака. Эти вещества вводятся в кровь пациента и за несколько сердцебиений разносятся по всему телу. Они обрабатываются в организме – печенью и селезенкой – и выводятся из него. Но эти краски тщательно подбираются так, чтобы частично остаться в ткани опухоли. Через несколько дней после инъекции в злокачественном образовании красок окажется больше, чем в нормальной окружающей ее ткани. Так что потом можно направить на эту область мощный лазер и, если все идет по плану, уничтожить опухоль.
Подобные краски называются фталоцианинами, это большие похожие на тарелки молекулы, используемые в основном как пигменты и пищевые красители. В 1970-х ученые много работали над синтезированием структур этих молекул, экспериментируя с введением новых замещающих атомов вокруг колец.
Краски состоят из молекул, которые были открыты еще в 1913 году, когда Мейер-Бетц начал экспериментировать с пигментами под названием порфирины, широко распространенными в природе и входящими в состав гемоглобина. Он вколол себе гематопорфирины, а потом по причинам, известным только ему одному, вышел на свет и пострадал от сильных ожогов (порфирины были сенсибилизирующими агентами для кожи, они поглотили солнечный свет и поджарили его). На это мало кто обратил внимание, пока ученые не поняли, что такой метод можно использовать для лечения рака, направляя интенсивный свет на больной орган. И только с появлением сильных диодных лазеров в середине 1990-х годов луч можно было строго сфокусировать точно на определенной ткани и направить на тело.
Профессор Филипс заинтересовался этой проблемой, когда работал на компанию Unilever, производящую чистящие средства. Фирма собиралась заняться разработкой порошка для стирки в холодной воде, формулы отбеливания, которая будет применяться в развивающихся странах.
«Мы поняли, что можно использовать солнечный свет, – вспоминает профессор Филлипс, – так что начали искать дополнительную [краску без цвета], которая активировалась бы на солнечном свете и уничтожала пятна. Краска абсорбирует свет, становится насыщенной и таким образом возникает много лишней энергии, которая переходит в кислород, находящийся в воде или ткани, и создает возбужденное состояние, называемое синглетным (атомарный кислород). Потом он атакует химикаты в пятне».