Паб выжил, а вот «Коттедж», где раньше располагалась лаборатория Уильяма Перкина, исчез, освободив место для аптеки и парковки.
В полутора километрах оттуда на Роксет-Хилл по дороге от школы Харроу, два огромных зеленых знака провозглашают: «Новое тысячелетие – 2000 лет с рождения Христа. Почитайте его здесь и сейчас».
Это церковь Христа, спроектированная сэром Джорджем Гилбертом Скоттом за несколько лет до создания Мемориала принца Альберта, и здесь похоронен Уильям Перкин. Но найти могилу сложно: тут много надгробий, большинство из них девятнадцатого века, и надписи быстро исчезают, некоторые камни убраны с участков и стоят у стены.
Викарий Ральф Голденберг живет в доме на краю кладбища. Он сказал, что понятия не имел, что здесь похоронен Перкин и где его могила. Голденберг объяснил, что служит в Роксет только восемнадцать месяцев. Церковный администратор сможет ответить на все вопросы через три дня. Но, когда Фрэн Кальдекур изучила записи о похоронах, она не нашла там имени Перкина.
«Как странно», – заметила девушка.
Однако его имя всплыло при изучении кладбища в 1991 году. Оказалось, что к сэру Уильяму с тем пор в могиле присоединились Фредерик Моллво Перкин, его сын (1928), Александрин Кэролайн Перкин, его вторая жена (1929) и Сакка Эмили Перкин, их старшая дочь (1949). Они лежали друг на друге. Исследование показало, что место было отмечено большим полукруглым могильным камнем с белыми мраморными краями и срезами, а внизу была высечена надпись из «Откровения Иоанна Богослова»: «Отныне благословлены мертвые, умершие в единстве с Господом».
Однажды днем в начале февраля 2000 года Фрэн Кальдекур прошла по кладбищу, вверх и вниз по узким грязным дорожкам в поисках Перкина с копией этого отчета и фотокопией плана заброшенных участков забытых викторианцев.
«Он должен быть где-то здесь, – сказала она, – рядом с церковью». Но Фрэн не смогла найти и следа могилы Перкина.
От автора
В итоге после всех этих лет у каждого человека свой мов.
В каталоге дьюти-фри на рейсах Virgin Atlantic можно увидеть фотографию Эдди Иззарда с накрашенными, как обычно, ногтями и предложение купить продукт под названием Virgin Vie Spring Nail Polish. «Пусть твои друзья позеленеют от зависти, а ногти станут блестящими зелеными, синими или цвета мов». В одном выпуске журнала Talk есть статья о том, как театр «Олд Вик» в Лондоне, где некогда выступали Джон Гилдгуд и Лоренс Оливье, сменил декор гримерных. Вивьен Вествуд, Стелла Маккартни и Томми Хилфигер с радостью добавили блеска и иронии старомодным комнатам, а главный руководитель театра Салли Грин гордилась их работой. Комментируя идею Маккартни добавить множество зеркал, она сказала: «Это для тех моментов, когда ты чувствуешь себя потрясающе». Для сравнения холл выполнен в мрачном цвете мов Ротко, для тех моментов когда ты чувствуешь, что «только что умер».
В фильмах это слово используют с воображением. В сценарии Брюса Робинсона «Уитнэйл и я» развратный дядя Монти описывает Уитнэйла уничижительной фразой: «Он весь такой мов».
Утешения не найти и в книгах. Слово эволюционировало с тех пор, как Тома Бир описал американскую жизнь в 1890-х как «Десятилетие мова», а Том Вулф выбрал «Сиреневые (мов) перчатки и безумцы» в качестве названия придуманной фирмы-поставщика продуктов в 1970-х годах. В сборнике рассказов Уилла Селфа «Крутые-крутые игрушки для крутых-крутых мальчишек» некоторые из самых крутых героев были наркоторговцами и проводили время в номере отеля «Ритц». Тисненые обои были фиолетовыми, книги, стоящие на полках, – куплены оптом в секонд-хенде, а ковер, предсказуемо для того времени, – окрашен в мов.
Такое впечатление, что тогда разыгрывался некий спор, пари, заключенное на собрании писателей, и все присутствующие сговорились использовать слово «мов» в первой главе своих романов. В начале книги «Долг к удовольствию» Джона Ланчестера рассказчик устраивает нам экскурсию по интернату своего брата и описывает портреты директоров, висящие в столовой. Некоторые из них «предположили, что художник был трагикомически неспособным доктринальным кубистом или что мистер Р. Б. Феннер-Кроссуэй, магистр искусств, на самом деле являлся унылым узором ромбоидов цвета мов».
В первой главе «Англия, Англия» Джулиана Барнса рассказчик вспоминает детство и захватывающие пазлы «Английские графства»: «…они пытались вспомнить цвета графств… Корнуэлл был, кажется, розовато-лиловый, а Йоркшир – желтый, а Ноттингем – коричневый, или это Норфолк был желтый, если только я его не путаю с братом Суффолком?»[82]
В первом абзаце «Ведьмы из Эксмура» Маргарет Дрэббл мы узнаем, что «окна открываются на террасу и лужайку, а оттенки свисающих глициний меняются от светло-розового мова до фиолетового. Цветут розы». Это наиболее часто встречающийся пурпурный в наши дни, мов садов. Но и здесь садоводы также субъективны, как романисты: даже сейчас, особенно сейчас, мов уже не один цвет, как оранжевый. Он охватывает оттенки от лилового до ярко-фиолетового в зависимости от освещения, умения описывать, памяти и воспитания. У всех свой мов, каким бы он ни был.
В начале «Как я нашел ее» Роуз Тремейн персонаж также вспоминает счастливое детство: «Это было в день до отъезда из дома в Девоне, перед тем как мы поехали в Париж. Я могла бы описать его как день, когда началась моя настоящая жизнь. На маме была маленькая узкая маечка цвета мов и какая-то кофта-накидка, купленная в индийском магазине».
Таким образом, мов часто вспоминают как оттенок из прошлого. Он редко представляется современным цветом. Но в начале 1999 года человек по имени Джеффри Хьюз, англичанин с необычными целями, живущий в Сан-Франциско, дал этому цвету вторую жизнь. Мужчина проводил время в самолетном ангаре в пустыне Мохаве, где его компания, Rotary Rocket, создала кое-что под названием Ротон. Это должна была быть первая в мире частная космическая ракета, которую можно использовать несколько раз. С ее помощью можно бы было отправлять спутники в космос, а потом через пару часов возвращаться за новым грузом. В итоге эта ракета также будет перевозить богатых пассажиров, готовых заплатить за игру в космонавтов.
Прототип впечатлял, но посетителей также завораживал огромный занавес цвета мов, закрывающий низ двигателей ракеты. «Этот занавес выполнен в фирменных цветах, – объяснил Хьюз. – Как и балки в амбаре, он призван скрыть достаточно неприглядную нижнюю часть “авиационного трапа”, по которому можно подняться на борт, а также компьютеры внизу. А еще занавес служит “экраном целомудрия” для тех, кто поднимается по лестнице в юбке».
Перкину бы это понравилось: придуманный им цвет помогает женщинам и шотландцам отправиться на Луну.
Легко представить, что Перкин снился мне пару раз. Один раз он поведал нечто личное: его коллеги в Гринфорде звали его Пятнашкой (Stainchild), миссис Своффилд ужасно играла на гармони, галстуки в «Дельмонико» были не того оттенка, а также сообщил, как он был рад, что Кох и Росс получили Нобелевскую премию. Еще он сказал, что ужасно скучал по отцу и надеялся, что вскоре изобретут искусственный хинин. Перкин добавил, что хотел бы, чтобы его запомнили за работу над магнитной вращательной способностью.
В другой раз он рассказал мне об ужасном состоянии его могилы. Посаженная им марена проникла в гроб и перевернула его. Произошло странное газообразование. До похорон семья накрыла его тело шелковыми квадратиками, окрашенными в разные изобретенные им цвета. Фуксин вызвал раздражение на руках, лишь усугубленные протечками из канала возле фабрики – сточными водами, которые когда-то уничтожили траву. А уголь теперь врезался ему в спину и бока в виде острых камней, смешанных с кампешевым и сандаловым деревом, сафлором. От такого напора казалось, что его тело превратилось в один большой синяк.
Во время моих визитов в Имперский колледж стало очевидно, насколько слаба связь между современными амбициозными студентами-химиками и их викторианскими предшественниками. Будущее было слишком будоражащим, чтобы оглядываться на прошлое. Войдя в лабораторию Перкина для последнего анализа сложного углерода, они словно не обращали особого внимания на предметы вокруг. Но студенты писали конспекты на синих iMac, фотографировали друзей с помощью одноразовых Kodak, брызгались духами Calvin Klein и справлялись с головной болью с помощью аспирина. Одежда молодежи не была полностью черной; некоторые были в синем, зеленом, даже желтом. И они вели себя так, словно эти цвета были самой обыденной вещью в мире.
В ноябре 2000 года, через два месяца после выхода этой книги в твердой обложке, я получил письмо от женщины по имени Венди Блюден. У нее были важные новости: она нашла могилу Перкина. Венди пояснила, что отыскала ее два года назад вместе с мужем и что та располагалась к северо-востоку от церкви, а могильный камень стоял лицом к Роксет-хилл.
– Возможно, вы гадаете, почему мы искали эту могилу, – писала Венди. – Ответ таков: я его праправнучка.
Родившись в Шотландии, Венди переехала в Пиннер несколько лет назад и теперь живет неподалеку от Садбери, где и обнаружила места под названиями Перкин-клоуз и Честнат-авеню. В ее гостиной стоит прекрасная бронзовая чаша для пунша, подаренная Перкину во время путешествия в Бостон в 1906 году.
Венди пригласила меня на чай вскоре после получения письма, и мы провели дождливое воскресенье, обходя все местные достопримечательности вместе с ее семьей. Мы без проблем нашли могилу Перкина. Она была покрыта мхом и поросла травой, но в целом выглядела вполне презентабельно. Мы отдали дань уважения, и потом праправнучка Перкина пошла назад через мокрый церковный двор, снова рассказывая детям об их знаменитом предке.
Благодарности
Я безмерно благодарен всем, кто помогал мне с этой книгой, особенно тем, кто поговорил со мной и поделился своими мыслями. Помимо тех, кто упоминался в тексте, я многим обязан Тони Тревису из Центра имени Сидни М. Эдельштейн в Еврейском университете в Иерусалиме за научную помощь и личные советы. История местности, которой со мной поделился Дэвид Либэк, также оказалась очень полезной.